КОНСТАНТИН ФЕДИН И КАЗАХСТАН
Недавно в Москве на Новодевичьем кладбище я посетил могилу ушедшего от нас Константина Александровича Федина. Могильный холмик был весь в живых, не успевших завянуть цветах — гвоздиках, хризантемах, гладиолусах, туберозах. Москвичи и гости столицы со всех городов и селений советской страны, видимо, посещали свежую, фединскую могилу, к ней и впредь «не зарастет народная тропа».
Чтобы перечислить все почетные звания К. А. Федина — не хватит страницы, но главное и основное звание его — классик русской советской литературы, навечно занявший в ней место в одном ряду с Горьким, Фадеевым, Алексеем Толстым, Маяковским, Есениным.
У его могилы мне невольно вспомнилось, что родина Федина Волга — родила и воспитала не только гениального Ленина, но й классиков русской литературы — Карамзина, Некрасова, Чернышевского, Гончарова, Алексея Толстого, Горького...
К. А. Федин родился в 1892 году в городе Саратове, дед его был крепостным мужиком, а отец выбился в мелкокупеческое сословие, был владельцем писчебумажного магазина и приверженцем патриархальной старины.
Отрочество и юность Федина были овеяны ветрами XX века и отцовский бытовой уклад был ему душен, нетерпим. Юный Федин дважды совершал побеги из отчего дома. Стихийно-талантливый, он не сразу определил свое призвание и выбрал себе дело жизни: он пробует свои силы в разных сферах искусства, пишет стихи, рисует, играет на рояле, испытывает себя на театральной сцене. Хотя первые его литературные опыты появились в печати до революции, в 1913 и 1914 годах, но в ту пору он еще не выбрал литературу своим поприщем и поступил в Коммерческий институт. Весной 1914 года Федин уезжает в Германию, чтобы «усовершенствоваться в немецком языке». Вероятнее всего, Федин, подспудно готовя себя к писательству, поехал за границу, желая увидеть свою Россию издали и заодно приобщиться к масштабнобольшой, не ограниченной национальными рамками культуре,— ведь у него был живой пример великих предшественников — Герцена, Гоголя, Достоевского.
Начинается первая мировая война, и Федина в Нюрнберге интернируют, как гражданского пленного.
В Россию Федин возвращается осенью 1918 года — с неистребимой ненавистью к милитаризму, капиталистическому строю с его социальным неравенством.
Федин был в рядах лучшей части русской интеллигенции, с открытым сердцем, сразу и безоговорочно признавшей Октябрь и ленинскую правду. В Москве Федин стал работать в Народном Комиссариате Просвещения.
Много раз, размышляя о писательских судьбах, я интересовался тем — где и когда именно тот или иной писатель становился писателем. Родина писателя и место его вступления на литературный путь чаще всего не совпадают. Родившийся в Москве Пушкин осознал себя поэтом и начал писать уже в Царскосельском лицее — «Отечество нам — Царское село». Горький родился в Нижнем Новгороде,— первый рассказ, вошедший потом в собрание его сочинений, он напечатал в Тифлисе (ныне Тбилиси).
Многие критики и литературоведы относят писательское становление Федина к ленинградскому периоду его жизни, к Ленинграду. Это неверно. В Саратове Федин еще не был писателем, а в Ленинград он приехал уже писателем. Федин писателем стал в городе Сызрани Симбирской губернии, куда он приехал в феврале 1919 года. Там Федин некоторое время редактировал газету «Сызранский коммунар», создавал и редактировал литературно-художественный журнал «Отклики» (вышло девять номеров), а главное, написал и опубликовал произведения, которые получили первое признание. В Сызрани Федин написал рассказ «Дядя Кисель»,— в Москве этот рассказ был премирован на всероссийском конкурсе «РОСТа». В Сызрани Федин создал и опубликовал в журнале «Отклики» повесть «Счастье», которая является первым вариантом романа «Города и годы».
«Первый мой напечатанный рассказ «Счастье» («Отклики», под псевдонимом К. Алякринский;,— вспоминает К. А. Федин,— был первоначальным наброском образа Мари в романе «Города и годы». В Сызрани я написал рассказ «Дядя Кисель». Впоследствии дядя Кисель стал одним из персонажей в тех же «Городах и годах». В романе многие черты провинциального городка Семидола родились из воспоминаний о Сызрани и ее окрестностях. То же можно сказать и о повести «Наровчатская хроника», где использовано множество мелких фактов сырзанского быта. Сызранские впечатления щедро наделили меня, как писателя, жизненным материалом».
Произведения К. А. Федина—«Пустырь», «Города и годы», «Трансвааль», «Братья», «Похищение Европы», «Санаторий Арктур», «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер»— вошли в золотой фонд советской литературы, переведены на языки народов братских республик (некоторые из них — на казахский язык), более чем на двадцать языков мира, многие из его произведений стали достоянием театра, кино, телевидения и радио.
В книге «Горький среди нас» К. А. Федин создал незабываемый образ А. М. Горького, с которым его связывали многие годы крепкой дружбы. В этой книге частично опубликованы письма А. М. Горького К. А Федину. По утверждению друзей Федина, самые интересные и значимые письма Горького Федин, однако, не обнародовал в своей книге. Причина такая: в этих письмах Горький дает высочайшие оценки фединского творчества, а Федин по своей исключительной скромности не захотел публикации их.
В Казахстане проза Федина всегда пользовалась и теперь пользуется большой и заслуженной популярностью. Книги Федина в Казахстане не залеживаются ни в книжных магазинах, ни на библиотечных полках. Но и К. А. Федин знал и любил Казахстан. Любить ту или иную республику можно, так сказать, издали, по книгам, по кинофильмам, по полотнам художников, по выездным сценическим постановкам, но знать?
Федин знал Казахстан по личным впечатлениям. «В молодости я живал в степях Казахстана,— вспоминал Федин,— и немало видел тогдашних кочевников-казахов, но только Мухтар Ауэзов сделал насыщенным мое знание казахского народа своим «Абаем», и близкие мне степи с их ветрами и ароматом дышат теперь в такт моему дыханию, как будто я стал казахом».
Да, великолепная эпопея М. Ауэзова «Путь Абая», которую академик К. Сатпаев назвал «энциклопедией казахской жизни», открыла К. А. Федину душу Казахстана, но нельзя забывать и того, что глубине понимания и постижения книги много содействовало и то обстоятельство, что чуткий, наблюдательный и памятливый К. А. Федин живал в казахстанских степях, вдыхал их незабываемые запахи, запомнил их неоглядные шири, общался и дружил с казахами.
По всем отзывам моих московских друзей, знавших К. А. Федина, тетралогия М. Ауэзова произвела на Федина громадное, прямо-таки ошеломляющее впечатление. Он рассматривал книгу Ауэзова как взыскательный мастер слова, близкий друг и единомышленник А. М. Горького. «Умер Ауэзов,— взволнованно писал К. А. Федин.— Это очень тяжелая утрата, понесенная всей нашей художественной литературой. Его проза, его драматургия, его научная работа, его личность, его место в культуре своего народа и достижениях интеллигенции нашей страны — это явление из ряда вон выходящее, поэтическое и знаменательное.
Зная Мухтара Ауэзова, можно судить с большой глубиной о том, что произошло в мире, когда пробил Октябрь 1917 года. Зная Мухтара Ауэзова, можно понять, что принес с собой Октябрь народам Азии. Как писатель он в лице своем с яркостью необыкновенной воплотил символ совершенно нового, революционного понятия, которое мы обозначаем словами «многонациональная советская литература». Он был выразителем ее в новейшем казахском национальном творчестве.
Тот факт, что не только наша страна, но также почти весь Восток и многие страны Запада услышали его голос и удивились ему, говорит нам об историческом рождении и взлете еще недавно малоизвестной страны степей и гор — его родного Казахстана. Эта страна надевает нынче траур по своему певцу. Но она горда этим певцом и славит его. Вся наша литература разделяет горе этой страны. И вся литература чтит дорогую память Мухтара Ауэзова — соратника в искусстве, товарища в трудах, гордость в завоеваниях советской культуры».
Будучи много лет бессменным председателем правления Союза писателей СССР, К. А. Федин по прямым обязанностям своим не мог не интересоваться литературным процессом, писательскими достижениями и недостатками во всех братских республиках Советского Союза. Не имея возможностей (по загруженности работой и по состоянию здоровья) выезжать в союзные и автономные республики, К. А. Федин пользовался каждым представившимся случаем — побеседовать с национальными писателями, приезжавшими в Москву, а также с московскими писателями, творчески связанными с национальными литературами, посещавшими братские республики.
А расспрашивать, ставить наинужнейшие вопросы он умел мастерски— этому искусству он учился, надо думать, у А. М. Горького, умевшего, как никто, расспрашивать и внимательно слушать. Вряд ли я ошибусь, если замечу, что к Казахстану и его литературе К. Л. Федин проявлял особую заинтересованность и озабоченность, его расспросы о казахских писателях свидетельствовали о его живейшем интересе к казахской литературе. Особенно пристрастно он расспрашивал наших близких и испытанных друзей — Леонида Соболева, Всеволода Иванова, Николая Феоктистова, Константина Алтайского, Павла Кузнецова.
Ярослав Смеляков после встречи с Фединым признавался:
— Федин мне задал столько вопросов о Казахстане и казахских писателях, словно я ездил в Алма-Ату с обследованием и за сбором материалов о казахской литературе. Я и на половину его вопросов не мог дать вразумительных ответов. Не фантазировать же! На прощание Федин сказал:
— Очень хочется съездить в Казахстан, да разве выберешься?
Исключительный интерес в тридцатые годы К. А. Федин проявлял к Джамбулу и его творчеству. Он считал, что акын-импровизатор и его песенное творчество — явление в литературе феноменальное и, в сущности, неповторимое. Вряд ли в сплошь грамотной стране в наши годы найдется хотя бы один, выросший в атмосфере народного фольклора и так богато одаренный, но неграмотный песнетворец. Не знающий ни пера, Ни бумаги Джамбул — великий мастер устной поэзии, рассчитанной не на чтение глазами по рукописи или печатному тексту, а исключительно на слух. Федин считал, что «по-настоящему поэзию Джамбула может оценить мастер художественного чтения, ну скажем, Василий Иванович Качалов, у которого по артистическому чтению стихов был только один соперник —талантливейший чтец Яхонтов». В свете этой фединской оценки песенного дара Джамбула особое значение представляет высказывание о Джамбуле народного артиста СССР В. И. Качалова:
«Я высоко ценю творчество Джамбула, его подлинную народность, яркость его поэтических образов и языка, его высокую идейность, жизненную мудрость. В своих поэмах он прекрасно отразил мысли и чувства народа, освобожденного Великой пролетарской революцией. В них я нахожу благодарнейший материал для актера».
Другой мастер сценического искусства, народный артист СССР — И. М. Москвин в оценке песнетворчества Джамбула был единомышленником Качалова:
«Свершилось чудо: скромный акын, певший правдивые песни о нужде и горе народном, обрел настоящую радость жизни, радость свободного творчества. В его голосе зазвучали иные ноты, иные темы стали предметом его славословия: звучно, полным голосом запел Джамбул о счастье, о гордости и славе возрожденного революцией народа. Национальная по форме поэзия Джамбула — большой вклад в сокровищницу творчества народов СССР. Заслуженной громкой славой пользуется имя его...»
Таким образом фединскую высокую оценку поэтического творчества Джамбула поддержали два знаменитейших МХАТовца — В. И. Качалов и И. М. Москвин.
Знавший К. А. Федина и общавшийся с ним с 1919 года, давний друг Казахстана Константин Алтайский вспоминает: «В тридцатых годах, когда в «Правде» стали часто печататься мои переводы Джамбула, при встрече с Константином Александровичем Фединым мне пришлось долго и подробно рассказывать ему о Джамбуле.
Федин объяснил мне, почему он так живо, непосредственно, увлеченно интересуется доживающим столетие Джамбулом.
Джамбул,— убежденно сказал Федин,— это обобщенный образ всего Казахстана, причем не статичного, застывшего в азиатской косности, а динамичного, находящегося в движении Казахстана. Понимаете? Джамбул одной ногой стоит в XIX столетии, на земле, скованной феодальной патриархальщиной, а другой ногой шагнул в XX век, на землю, возрожденную Лениным и его партией. Вы были на первом писательском съезде и слышали, как Горький назвал Сулеймана Стальского «Гомером XX века». Правильно назвал. Но Горький тогда ничего не слышал о Джамбуле, не видел и не слышал самого Джамбула. А ведь Джамбул имеет куда больше прав на звание «Гомера XX века», хотя бы потому, что почти вдвое старше Стальского и является автором широких эпических поэм. Можно только пожалеть, что Горький не видел Джамбула и не слышал его чудесных импровизаций.
И тут же пытливо спросил:
Неужели руководители Союза писателей Казахстана да и Вы,— переводчик песен акына, не догадались познакомить Алексея Максимовича с Джамбулом? Да Горький, уверяю вас, полдня бы слушал этого степного рапсода или менестреля. Для него это был бы праздник.
Пришлось объяснить:
— Сам Джамбул в мае 1936 года без всякого подсказа просил нас,— то есть членов комитета по проведению первой декады казахской литературы и искусства в Москве, познакомить его с Горьким. Комитет поручил мне связаться с дачей Горького в Горках и договориться о возможности посещения Джамбулом Алексея Максимовича. Я созвонился с секретарем Горького—Петром Петровичем Крючковым и изложил нашу просьбу. Джамбул уже тогда был самым популярным участником казахской декады. Слава его уже гремела, песни его печатала «Правда», за ним на улицах ходили толпы. Он стал живой легендой. И Крючков мне подтвердил, что он прекрасно знает все об этом, как он выразился, казахском кудеснике, и лучше нас знает, что это чрезвычайно интересно Горькому. По голос у Крючкова стал вдруг жестким, неумолимо строгим и металлическим:
— Горький болен. Очень болен. Правительство — понимаете?—правительство запретило всякие, любые, без единого исключения, посещения больного. И лечащие врачи тоже запретили.
А через двадцать девять дней Горького не стало. И наш Джамбул сложил удивительно простую, сердечную, волнующую песню:
Пом от скорби и горя, Джамбул,
Пой печальней осенних рек.
Весть ползет из аула в аул -
Умер Горький — большой человек.,, ..
Федин, помню, нахмурился и уронил слова сожаления или упрека:
— Поздно спохватились ..
А потом стал задавать вопросы, много вопросов: как именно импровизирует Джамбул, как ведется запись его песен, где и как он живет, как общается с народом, какая у него семья и окружение, что предпринимается для записи его давнишних, дореволюционных песен. Эту беседу с Фединым, посвященную почти целиком Джамбулу, я вспомнил позже, когда разговаривал о Джамбуле с Мухтаром Ауэзовым. Автор «Абая» говорил, что Джамбул — разносторонен, у него, кроме песен, есть сказки, эпиграммы, памфлеты, изречения, пословицы,— все это надо бережно собрать и перевести и тогда Джамбул предстанет перед нами, как народный златоуст и языкотворец. Слушая Ауэзова, я вспомнил, что о том же, только несколько другими словами, говорил мне и Федин.
Удивительное единомыслие, одинаковость понимания дела оказались у Константина Федина и Мухтара Ауэзова.
Разговаривая со мной о Джамбуле, Федин, естественно, касался и окружения акына, и обстановки, в какой он живет и творит, и я, по правде говоря, очень удивился тому, как Федин много знает о Казахстане, как он глубоко понимает всесторонний процесс возрождения народа и республики, как он любит землю казахов».
Да, Федин любил Казахстан, сначала по живым впечатлениям, когда он, по его словам, «живал в степях Казахстана и немало видел тогдашних кочевников-казахов», потом по казахской литературе, ибо, по его словам; «полноту представлений о жизни нам дает искусство писателя».
Наивысшую оценку Федин дал в казахской прозе — Мухтару Ауэзову, а в казахской поэзии — Джамбулу, Любовь Федина не безответна — Казахстан любил и неизменно любит классика русской советской литературы, автора негасимого «Костра».