ПОТЕРИ - ОДИН ЧЕЛОВЕК
Майор Нарыжный, вернувшись в разведотдел, в домик на восточной окраине Августова, не снимая шинели грузно присел на табурет у стола, где стоял телефон. Лицо у него было усталым, печальным и суровым. Никита Яковлевич с минуту помедлил, потом положил руку на телефонную трубку, поднял ее и глухим, охрипшим голосом (за ночь до костей промерз на нейтральной полосе) попросил телефонистку вызвать штаб корпуса.
Телефонистки питали к разведчикам особое расположение. Надя пыталась шутить, но Нарыжный на шутку не откликнулся. И она, смолкнув, быстро вызвала начальника разведки корпуса Рытова.
Никита Яковлевич коротко доложил о результатах действий разведчиков; о разгроме вражеского боевого охранения, о захваченных пленных и их показаниях.
Потом помолчал и сказал: У нас — потери один человек. Нет, убитых нет. Тяжело ранен Кужанов. Сейчас пойду к нему в медсанбат.
...Бой без потерь почти никогда не бывает. Кужанов во время разведпоиска в ночь на 30 ноября 44-го года был связным у Нарыжного. Это он передал Виноградову приказание майора начинать удар по боевому охранению. Переползая к группе прикрытия, где находился майор, Кужанов знал, что через десять минут начнется атака.
Война полна случайностей. Одна из них подстерегала Женю. Шальная вражеская мина, пущенная наугад по нейтральной полосе, разорвалась почти рядом с нами. Вначале он почувствовал сильный, тупой удар. А потом нестерпимую боль. Осколки впились в обе ноги. Кужанов в кровь искусал губы. Ни крикнуть, позвать на помощь, ни застонать было нельзя. Враг рядом. Неосторожность и разведка обнаружена. Лицом припав к холодной, мерзлой земле, он почувствовал, что все сильнее кружится голова, будто с высоты куда-то проваливается в темноту. Женя не видел как к нему метнулся Анисимов, который находился неподалеку, в группе прикрытия и зорким взглядом, даже в темноте заметил, что Женя после взрыва мины уже несколько минут странно недвижен.
Виктор Анисимов — повар разведроты, пищу варил искусно. Но было у Виктора одно непременное условие, с которым скрепя сердце соглашались командиры, чтобы его хоть изредка брали с собой в разведку. С Женей он ходил в поиск несколько раз. Крепко дружил. И теперь, он подполз к Кужанову и ожесточенно разрывал один индивидуальный пакет за другим. Бинтовал и бинтовал ноги Жени. А кровь темными, расплывающимися пятнами все проступала и проступала на белых бинтах.
Подполз старший, группы прикрытия Сарафанов.
— Что случилось,— едва слышно шепнул он.
— Кружанов ранен.
— Выносите — в шепоте командира звучала жесткая непреклонность, он рассчитал точно. Группа захвата ринулась к боевому охранению, захрохотали разрывы гранат, затрещали автоматные очереди. Все внимание врага было отвлечено к защите своего опорного пункта. Теперь можно было беспрепятственно выносить с поля боя раненого. Анисимов с товарищем понесли его.
Сознание и вместе с ним боль вернулись к Жене, когда его уже несли на шинели. Позади грохотал бой. Теперь было чуть легче,— можно было стонать. Враг не услышит.
Над Кужановым склонилось такое знакомое, встревоженное лицо Анисимова.
— Как, Женя!
— Неважно,—чуть слышно ответил сержант.
— Потерпи еще немного, скоро нейтралка кончится.
Женя снова впал в забытье. В себя на короткое время
он пришел в большом довольно ярко освещенном блиндаже. Рядом с собой увидел начальника штаба дивизии полковника Александра Яковлевича Кизимирова.
Увидев, что Кужанов открыл глаза полковник сказал:
— Крепись, разведчик, скоро за тобой машина из медсанбата придет.
И опять надвинулась на сержанта темнота, спасительное забытье, когда разламывающая ноги боль, хоть на короткое время неощутима.
Очнулся Женя уже в медсанбате, после перевязки. Положили его, тяжелораненого в отдельную небольшую палатку, стоящую в глубине заснеженного леса.
Нарыжный дважды приходил в медсабат, но Кужанов был долго без сознания. И все же Никита Яковлевич был первым, кого Женя увидел рядом с дежурной сестрой в своей маленькой палатке. Было это уже почти через сутки после ранения.
Разлепив непослушные, опаленные жаром губы, Женя спросил перво-наперво о самом главном!
— Как поиск. Есть пленный?
— Не один даже. О результатах поиска сообщило Сов-информбюро. И Нарыжный вынул из планшета листок с записьи сводки. Вполголоса он прочитал ее Кужанову. Чуть заметная улыбка скользнула по осунувшемуся за сутки лицу юноши...
Незадолго до эвакуации Кужанова в тыл побывал у него и я. Состояние Жени по-прежнему было тяжелым. Мы уже знали от врачей, что его левая нога раздроблена осколками вражеской мины. Несколько ранений было и в правой ноге.
Женя то терял сознание, то снова приходил в себя. Меня он узнал, тихим голосом поздоровался. Потом попросил рассказать о показаниях, данных пленными.
Вскоре Женя снова впал в полузабытье. Он что-то шептал. Наклонившись пониже я услышал, что сержант подает команды разведчикам. Даже здесь на медсанбатовской койке ему казалось, что он продолжает бой.
И в действительности Кужанов продолжал теперь борьбу, но уже иную за то, чтобы побороть тяжелые последствия ранений, чтобы вернуться пусть не в боевой, в трудовой строй. Борьба эта была длительной и очень, очень трудной, мучительной.
Что и говорить. Любая болезнь человеку в тягость, даже обычный насморк. Что же сказать тогда о долгих неделях и месяцах, когда недавно еще подвижный, энергичный молодой человек прикован к постели, когда каждая перевязка испытание, когда позади ампутация, и впереди повторная операция, а правая нога только очень условно может считаться надежной. На ней, как говорится, живого места нет, рана на ране.
Что же поддерживало в эти дни Кужанова? Конечно, врачи и сестры, товарищи по палате в Горьковском госпитале. Все они по особенному сердечно относились к бывалому солдату-разведчйку, с виду совсем еще мальчишке. А самое главное что не давало унынию поселиться в душе молодого человека — это чувство исполненного долга, причастности к главному делу страны. Радио день за днем приносило в палату тылового госпиталя вести о все новых и новых победах советских войск, которые огневым валом шли на приступ вражеского логова. Сердцем Кужанов был со своими боевыми друзьями. Их имена до сих пор хранит он сокровенно и свято. Имена живых и павших.
Наверное, я погрешу против истины, если напишу, что в госпитальные долгие месяцы с декабря 44-го по октябрь 45-го Кужанов был в мыслях только с боевым прошлым. Нет, он думал и о своем будущем. Подчас, гремя костылями, на которых Жаке только-только научился ходить, он с трудом добирался до госпитальной бухгалтерии, и, присев в сторонке следил за работой. Был он до призыва в армию учетчиком в колхозе. И теперь твердо решил, что дальнейшая его трудовая жизнь — это скромная и нужная бухгалтерская работа. Об этом думалось и по пути домой, во время трудной пересадки в Куйбышеве, когда Жене помог купить билет летчик полковник Герой Советского Союза. Он же бережно подсадил Кужанова в переполненный вагон то-гдашего медлительного пассажирского поезда. И поехал Жаке в Казахстан поездом, а потом машиной, в Каратюбе, где в это время жила его семья. Мать и две сестры.
И вот рассказывает Софья Таттыгалиевна Инкарбаева, ныне врач Каркаралинской районной больницы: «Встречать Жаке вышел весь поселок. И радость, и слезы. Сколько ведь не вернулись совсем. Брат не стал сидеть дома без дела. Сразу за работу. Он, как говорят теперь режиссеры, имел перед собой сверхзадачу. Меня с сестрой выучить, помочь нам получить образование, а потом только самому учиться».
Справился Жангалий Таттыгалиевич, осуществил задуманное доброе дело. Одна сестра врач, другая — учительница. А сам Жаке, как и задумал, еще в госпитале уже потом стал учиться... Но что бы ни делал, где бы ни учился, ни работал, всегда приходили минуты, когда * он остается наедине с прошлым. И память минувшего снова и снова стучится к нему.
Софья Таттыгалиевна, волнуясь рассказывает о том, как ее брат, вечерами подолгу просиживает над старыми фронтовыми письмами Марата. Как не отрывает взгляда от телеэкрана, когда речь идет о фронтовиках, о встречах однополчан.