За первым законом интегральной науки эпохи ноосферы — Законом Времени — должны последовать второй, третий, десятый. Накопление некоторой критической массы ноосферных законов должно привести к смене парадигмы знания, а вслед за этим — к изменению способа мышления людей и к становлению нового способа существования человечества. Пока же, по словам Альберта Эйнштейна, одного из самых авторитетных ученых XX столетия, «с момента прихода Ядерной Эры изменилось все, кроме человеческого способа мышления, и это движет нас к немыслимой катастрофе».

 

Нет, все обстоит не так безнадежно. За последние полвека отдельные сдвиги обозначились. Полвека назад не могло быть и речи о Календаре 13 Лун, а сегодня действуют серьезные общественные движения в его поддержку. Полвека назад никто не изучал воду так, как Масару Эмото и не находил стольких сторонников, а вот сегодня добытое японцем знание вошло в умственный обиход весьма широких слоев людей в самых разных странах.

Сдвиги есть, но происходят они очень медленно. Однако парадигмы не вызревают в одночасье, это дело долгое. Даже если ему не мешают. А сегодня противодействие очевидно. Скажем, чтобы изменить современный (удручавший Эйнштейна) способ мышления, необходимо взять наипростейший и наиглобальнейший элемент повседневной жизни, такой, в котором как раз и коренится этот способ, и изменить его таким радикальным образом, чтобы вслед за ним радикально изменился и сам способ мышления. В этом, собственно, и состоит значение замены григорианского календаря Календарем 13 Лун. Она приведет к разрыву с искусственным и возвратом к естественному, в котором мы настоятельно нуждаемся хотя бы потому, что каждый человек устроен подобно календарю, по которому совершается движение светил. «Что наверху, то внизу», — гласит знаменитый принцип подобия Гермеса Трисмегиста, и в основу истинного календаря ложатся числа 13,20, 28, задействованные в строении человеческого тела: мы, как известно, имеем 13 крупных суставов, 20 пальцев и 28 фаланг пальцев.

 

Понятно, что искусственная система, несмотря на явные доказательства ее искусственности, не спешит уступать место естественной. Причем, по очень простой причине. Она отвечает интересам многих и многих сильных мира сего, тех, кто, по сути, контролирует современную цивилизацию — ее жрецов, распорядителей ее финансов, ее промышленников, работающих на непрерывное и возрастающее потребление, ее интеллектуалов, обслуживающих первых, вторых и третьих.В самом деле, разве готова отказаться от Григорианского календаря католическая церковь? Или, скажем, трансконтинентальный бизнес в лице, допустим, корпорации «Майкрософт» во главе с Биллом Гейтсом, которой придется перестраивать всю систему отсчета в выпускаемых ею компьютерах? Не менее важно, что эта система не противоречит и совокупному интересу того «потребительского планктона», который почему-то называют «золотым миллиардом», интересу простейших рантье, ростовщической буржуазии, чей бог — нажива.

 

Силы техносферы и плутосферы с их принципом «время — деньги», встроенные в Григорианский календарь, столетиями бездумно издевались и издеваются над планетой. Поэтому трудно преодолеть искушение призвать их к ответу. Например, за дезорганизующую человечество неразбериху этого календаря, навязанного цивилизации под огромным давлением. Но это был бы, согласитесь, весьма странный процесс с неясным исходом. Или, напротив, очень ясным. Скорее всего, пожалуй, противники Григорианского календаря потерпели бы поражение — их смяли бы его влиятельные защитники, сплотившиеся в единый фронт. Так что процесса не будет. Да он и не нужен: переход на новый естественный календарь все равно произойдет. Время эталона 12:60, как мы определили, по большому счету прошло. Это, говоря компьютерным языком, устаревшая программа, которую, хочешь или не хочешь, придется рано или поздно заменить. Когда настанет срок. И он уже настает. Потому что положение дел, когда самым страшным врагом человека является сам человек, разрушительно и трагично. Если ни один день на планете при нынешнем положении вещей не обходится без войн, то это положение вещей, эти установившиеся на Земле порядки совершенно безумны.

 

Земная цивилизация стоит на пороге принципиальных перемен. Они не кажутся чем-то невозможным и неосуществимым. Если вспомнить, что в Северной и Центральной Америках Юлианско-Григорианский календарь насаждали силой, как символ господства европейцев над «индейцами», что в протестантских государствах уступали ему с неохотой, то отказ от системы Папы Григория ХIII в масштабе планеты отнюдь не будет катастрофой. Тем более что и календари майя сегодня в ходу. Ими как пользовались, так и пользуются потомки этого древнего народа. Пока, правда, только они, но весьма знаменательно, что у планетарного сообщества есть определенные силы, способные противостоять господству искусственного. Они сознательно привязывают себя к глубокому Космосу с его непостижимыми для нас ритмами. Постичь их мы не можем, но настроиться на них — можем. Можем соотнести свою обыденную жизнь с процессами высшего порядка. И майя это знали. Ведь одна из их констант, используемых для календарного счета, число 260, — это цикл обращения Плеяд.

 

Интересно, что главная обсерватория Ватикана, обсерватория Китт Пик в Туссоне, Аризона, украшена мозаичной фреской, посвящен: ной календарю майя. Его достоинства признаются, но в практическом плане это не имеет никаких последствий, и ждать инициатив на сей счет от лидеров атлантистов не приходится. Именно атлантическая, то есть североамериканская-западноевропейская цивилизация наиболее последовательно следует принципу «время — деньги». «Золотой миллиард» не собирается отказываться от привычного уровня потребления. Он привычно игнорирует предостережения относительно близкой гибели биосферы и надвигающейся катастрофы. Его алчность (назовем вещи своими именами) не знает границ. Почему самые богатые страны, являющиеся, соответственно, и самыми злостными загрязнителями окружающей среды, до сих пор не присоединились к Киотскому протоколу? Отвес на этот вопрос надо искать не в речах дипломатов, а в простых человеческих страстях, лучше даже сказать, в инстинктах - в безудержном потребительстве и в непрекращающейся погоне за деньгами. В этом захватывающем дух занятии хороши все средствам Если «грязные» технологии дают миллиарды долларов прибыли, то их не меняют на чистые.

 

Результат этой бездумной, почти инстинктивной деятельности — умножение числа природных и техногенных катастроф, разрастание их масштабов и постоянное увеличение наносимого ими ущерба. Едва ли не самое страшное здесь — нарушение молекулярного состава и физической структуры воды. Как показывают результаты исследований ряда ученых, в результате любых военных действий или испытаний термоядерного, ядерного, биологического, химического оружия становится совершенно непригодной для питья вода из источников, находящихся как рядом, так и в тысячах и тысячах километрах от испытательных полигонов. Хотя колебания почвы в местах взрывов прекращаются довольно быстро, водоемы непрестанно вибрируют в течение 30 дней. Вода, вспомним о выводах Масару Эмото, способная, подобно человеческому мозгу, впитывать любую информацию, при испытаниях оружия массового поражения впитывает информацию чудовищную, порождаемую смертоносными взрывами. Насыщенная разрушительной энергией вода пагубно действует на животных и растения, а также на людей. Употребление такой воды приводит к резкому увеличению количества самоубийств. Вполне возможно, к слову, что факты массовой гибели выбрасывающихся на берег китов непосредственным образом связаны с изменением структуры воды.

 

Разумеется, человек, живущий по принципу «прибыль как всегда, любой ценой» к подобным доводам равнодушен. Киты, живая, мертвая вода — все это для «яйцеголовых». Но ведь и самые честные, самые встревоженные, самые продвинутые из западных интеллектуалов не в силах преодолеть стереотипы общественного сознания и подсознания того социума, к которому они принадлежат. Мы уже говорили, что сегодня нечего и мечтать о распространении прорывных технологий жизнеобеспечения на основе открытий Грегга Брейдена или Масару Эмото, ибо жрецам и лидерам атлантизма не нужны перемены. Нет сомнений, что по своему интеллектуальному и профессиональному уровню, по финансовому, организационному и инструментальному обеспечению западноевропейская и североамериканская наука могла бы быть в авангарде творцов интегрального знания, творцов новой ноосферной парадигмы. Если бы располагала необходимой для этого энергией. И не просто энергией, а энергией пассионарной.

 

Но ее запасы на Западе иссякают. Заканчивается созидательный этап Западного цикла развития земной цивилизации. Начинается мощная творческая фаза очередного Восточного цикла. Он начинается с переходного этапа, когда эстафета цивилизационного, планетарного лидерства передается с Запада на Восток через так называемые «срединные» культуры. А они, эти культуры, принадлежат Евразии. Евразия — та самая гумилевская Евразия, главное «действующее лицо» нашего посильного исследования, нашего интереса, нашей книги, — вновь выходит на авансцену истории. Мы вправе назвать этот переходный этап евразийским этапом или, условно, Евразийским циклом (хотя «этап» или «фаза» — точнее). Его основные события будут разворачиваться в пространстве и во времени Казахстана и его соседей по Евразии, главным из которых, безусловно, является Россия.

 

Наш, евразийский выход на первые роли, конечно же, не первый. На самые активные фазы предыдущего Восточного цикла приходится расцвет великих степных империй — Тюркского каганата в VI — VIII веках нашей эры и Империи Чингисхана. Кочевники-тюрки дошли до Византии, до Волги, они на протяжении как минимум трех веков держали в напряжении Европу, а когда закончился отпущенный им срок, отступили в тень. Вторая степная волна накатила на Европу из Азии в XII — XIII веках, во времена подчинившего полмира Чингисхана. Исполнив свое предназначение, степняки ушли, а Европа поспешила забыть о пережитом страхе и унижении и вычеркнуть из памяти эту не слишком лестную для себя страницу. К тому же начинался апогей Атлантического цикла и Европа, получившая пассионарный толчок, испытавшая прилив творческой энергии, смотрела не назад, а вперед, подсознательно готовясь к предстоящим векам лидерства.

 

Можно предположить, что нечто подобное происходит сегодня и с нами, евразийцами. Не исключено, что мы уже начали примериваться, пока в большинстве своем неосознанно, к тем делам, к тем свершениям, что назначила нам история. Не потому ли, например, создаются международные организации, призванные интегрировать евразийское пространство, — ЕврАзЭС, Таможенный союз и прочие, необходимость которых очевидна пока далеко не для всех (ведь не секрет, что у Таможенного союза есть немало противников?) Не оттого ли столица Казахстана неожиданно для многих и многих переносится в самый, что ни на есть, географический центр Евразии, и здесь почти мгновенно по историческим меркам возникает насыщенный серьезной и точной символикой новый город Астана? Не потому ли эта молодая столица быстро и успешно превращается в признанный перекресток мировых путей, в «степную Женеву»? Не по этой ли причине здесь звучат слова о ноосферном будущем цивилизации и обсуждается небывалый документ — Ноосферная конституция человечества?..

 

Похоже, что так оно и есть. Похоже, что все эти вехи обозначают начало Евразийского цикла. Более того, можно видеть, что подспудные приготовления к передаче эстафеты лидерства Евразии идут уже давно, что начались они уже тогда, когда намеки на грядущие перемены не улавливали даже самые интуитивные умы и самые чуткие души. Они просто слышали неясный зов. Мы угадываем его сегодня в идее евразийства, в его философии, да, собственно, в самом термине.

 

Это идея объединительная, идея сложения сил, появления синергического эффекта ради достижения общей цели. Впрочем, чтобы ее достичь, не обязательно было облекать в слова идею и создавать утонченную философию. Естественная синергичность действия была для казахов и русских органична. Как отмечал Г.Д. Гачев, осмысливая «эллипсы и стрелы кочевья», его вертикальная ось, то есть стрела, направлена на Север, где Русь. Он же размышлял об устройстве «порубежной зоны между русскими и казахами». Русские, пишет Гачев, по двум рекам — Уралу и Иртышу поставили казачьи станицы на 20 километров по обе стороны рек. Эти заставы стали местом встречи двух миров и отсюда шло дальнейшее русское проникновение на юг, а казахское — на север. Переходя к оседлости, казахи селились к северу — в Прииртышье, даже в Приволжье, вплоть до самой дельты Волги.

 

Мост между Азией и Европой казахские кочевники «строили собственными ногами». Кочевые аулы продвигались на Европу, что поддерживалось русским государством. Экономически казахское население сочетало и тюркские, и монгольские правила ведения хозяйства. По мнению некоторых исследователей, казахи единственные из тюркоязычных народов сохранили в наиболее чистом виде вместе с исконноскотоводческим образом жизни все те базовые элементы, которые характерны для тюрков вообще. Суровый режим кочевников оставил неизгладимый след в подсознании потомков. Возможно, именно благодаря ему во всех испытаниях сохранились нравственные ресурсы нации.

 

На кочевом скотоводстве, кажущемся для стороннего взгляда однообразным монотонным занятием, держалась многоотраслевая национальная экономика — производство продуктов питания, одежды, утвари, кустарные народные промыслы. К тому же, это подвижная экономика, способная приспосабливаться к капиталистической модернизации. Более одного миллиона кочевых хозяйств, то есть практически весь казахский кочевой мир на рубеже XIX -XX веков активно втягивался в товарно-денежные отношения. Рождался новый тип кочевника. Он знакомился с европейскими ценностями, выбирая из них соответствующие его духовному складу, перестраивал свой быт, приобщался к русскому образованию, культуре, искусству [40].

 

В XX веке Казахстан — вернемся к анализу Г.Д. Гачева — стал пространством вселения, а не просто кругового переселения, как было в кочевом прошлом степняков. Сюда переселили целые народы — миллион немцев из Поволжья, чеченцев, крымских татар, эвакуированных украинцев и русских. Так что здесь, по словам философа, образовался «реальный интернационал и рассеянный Вавилон» (рассеянный, надо полагать, из-за огромных степных пространств), соприкоснулись «все народы, языцы и культуры». Им предстояло принять друг друга на глубинном уровне, провариться в едином котле и сотворить общее будущее. «Призвание к этому ощущают в себе нынешние творческие казахи. Они готовы совершить синтез евразийства. Отсюда жадность на культуру, на новые идеи». На какие — добавим от себя: на комплекс ноосферных пред-ставлениий, на учение об устойчивом развитии, на идеи рождающейся интегральной науки, такие, как Закон Времени Аргуэльеса.

 

А синтез евразийства по силам Казахстану потому, продолжает Гачев, что прагматическая установка — претворять мысль в дело — присуща казахскому Логосу в отличие, например, от русского, где часто отсоединены мысль и дело, теория и практика, где, по словам Герцена, посев от жатвы отделяет целое десятилетие. Если для казахстанской части евразийской степи характерны круг или эллипс, то для русской — бесконечность. Здесь иные диапазоны пространства и времени. Круг или эллипс — реализуемы. Бесконечность — невоплощаема, неосуществима. Что же делать? Ничего не остается, как синтезировать разные умы, что притекают в казахстанский космос. И как ни болезненна порой эта операция, но она расширяет опыт, кругозор понятий, набор ценностей. И этому надо идти навстречу, как шли всегда просвещеннейшие из казахов: аль-Фараби, Абай, Мухтар Ауэзов. В этой же традиции Олжас Сулейменов, Мурат Ауэзов, Гадильбек Шалахметов и другие.

 

Казахстан, как и Америка — плавильный котел народов, место для сотворчества. Что же может стать его результатом? Казалось бы, раз Казахский ум, Логос склонен сводить концы с концами, закруглять, а Русский Логос, имеющий дело с Космосом, с гигантскими незакругленными просторами, стремится к беспредельности и крайностям, то при столкновении двух этих векторов развития могут высечься искры и... И - смена взглядов, мировоззрений, новые крайности? Или же — прозрение. Новая истина — интегральная, ноосферная.

 

Все это можно считать предпосылками к Евразийскому циклу. Или даже большим — подготовкой к его началу. Как и нынешние неординарные события, скажем, Всемирный форум духовной культуры во Дворце независимости в Астане-Женеве. Возможно, к ним мы вправе отнести и такое событие, вернее, всемирный катаклизм, как распад Советского Союза. Для реализации идей евразийства нужна крепкая свежая сила, нужна энергия когорты пассионариев. В Советском Союзе к моменту его исчезновения уже не было ни того, ни другого, а пассионарии, оставаясь невостребованными, впустую пережигали творческую энергию, растрачивали пассионарность и нередко превращались в «вырожденцев».

 

На месте Советского Союза — с позиций реализации евразийской идеи в начинающемся Евразийском цикле — должны были появиться другие государства. И они появились как раз к тому времени, когда Евразия созрела для лидерства.