Глава вторая
И вот мы снова рядом. Отец вышел навстречу с распростертыми объятиями, погладил меня по голове, расцеловал. По моему радостному настроению и по печальному, несколько необычному выражению глаз мастери он понял, как решен вопрос обо мне.
— Значит, второй солдат родился в нашей семье! — с гордостью произнес он.
Тут двери открылись, и на крыльце появился полковник. Он шел прямо к нам. Папа спросил у мамы:
— А ну-ка, мамочка, посмотри, кто это к нам идет?
— Боже мой, да это же Илья Васильевич, любитель чаепитий времен учебы в Киеве! Вот кого не ожидала встретить!
— Ну что ж, время обеденное, вы проголодались с дороги, пойдемте в кафе «Лето», там пообедаем, а заодно и поговорим.
За столом я услышала восторженные сбивчивые воспоминания о былых временах, встречах, службе. Тяжело было учиться в Киевской школе красных командиров. Здание было не подготовлено к занятиям, стекла все выбиты, отопительная система выведена из строя, двери сорваны с петель, многие уже сожжены, дров нет, а тут как назло, ударили сильные морозы. Наперебой вспоминали товарищи, как, прежде чем заниматься, слушатели занялись ремонтом классов. Стекол достать было почти невозможно, поэтому большинство окон забили фанерой. Поставили железные печки-буржуйки, трубы вывели в окна. Холод — чернила замерзали, с бумагой трудно, учебников никаких, голодно.
— Я тогда был еще холостым,— обратился ко мне Илья Васильевич Капров,— и все к твоим родителям заглядывал. Ничего у них особенного не было. Такая же, как у всех в общежитии, солдатская кровать, стол простой, прикрытый то ли простынею, то ли скатеркой, три табуретки, полочка для книг — вот, пожалуй, и все нехитрое имущество, а веяло каким-то особым семейным уютом, и меня все тянуло к ним домой. Чайку попьем да вспомним, как в девятнадцатом году были вместе в Самаре.
— Вот тогда-то я и вступил в саратовский полк, а с ним к Василию Ивановичу Чапаеву в дивизию попал,— заметил папа.
— А я тогда остался в штабе у Михаила Васильевича Фрунзе в Самаре, а потом и участвовал во взятии Оренбурга. Бои были тяжелые, там я и отморозил себе ноги,— добавил Капров.
— А ты был настоящим чаехлебом,—вставила мама.
— Ой, Мария, да это ж был только предлог, чтобы больше у вас посидеть. Но готовила ты ладно. Особенно суп из чечевицы очень вкусным получался,— не унимался Капров.
Друзья без конца подшучивали друг над другом, папа прервал воспоминания:
— Поговорить бы еще, да времени больше нет. Валюту отвезу в медсанбат, а потом совещание.
Мы отправились в медсанбат.
Меня зачислили младшей медсестрой в эваковзвод. Двадцатого июля мы получили военное обмундирование: гимнастерки, брюки, ремни, пилотки.
Мне вспоминается один трагикомический эпизод. Когда после переодевания нас выстроили во дворе школы повзводно, оказалось, что у врачей Варшавского и Желваков а ремни не сходятся (они были очень полными). Чтобы застегнуть, они довязали ремни шпага-тиками. Заметя это, старшина Камелетдинов сначала растерялся.
— Что такое! — промолвил он. Но тут же, опомнившись, скомандовал: —Убрать животы, застегнуть ремни!
Во фронтовой обстановке это быстро уладилось, и даже у Варшавского впоследствии на ремне появились запасные дырочки.
Спустя неделю отец посетил медсанбат. Я его встретила в военной форме, с коротко остриженными волосами, в пилотке, приветствовала строго по уставной форме, а потом, убедившись, что нас никто не видит, бросилась к нему на шею и чуть не расплакалась от счастья.
От моего взгляда не ускользнула перемена, происшедшая с лапой за короткое время: лицо и руки его еще больше почернели, глаза глубже впали. Видно было, что он сильно устает. Да это и вполне понятно: уж слишком короткими были сроки формирования и обучения дивизии.
Прощаясь с отцом, я заметила, что он взглянул на меня, в его взгляде промелькнула тревога. Но это лишь мгновенье. Я подумала, что папа, конечно, не мог не беспокоиться за меня. Да, война — не развлечение, это не игра в казаки-разбойники!
Мы виделись в Алма-Ате еще раз, когда проходили учения в поле. Мы вкапывали в грунт палатки, маскировали их, ползали по-пластунски, учились выносить тяжелораненых с поля боя.
Он стоял в стороне с комбатом Семечкиным и наблюдал за тем, как развертывали палатки. При этом он часто поглядывал на карманные, мозеровские, черного металла, именные часы (подарок наркома за отличную стрельбу из личного оружия). Неточные движения, лишняя суета, демаскировка при выносе с «поля боя» — ничто не ускользало от его зорких глаз. Учениями в целом он остался доволен, но сделал ряд серьезных замечаний.
Я в это время была прикомандирована к приемно-сортировочному взводу, недалеко от которого стоял папа. Наши взгляды встретились. Его выразительный взгляд сказал мне о многом. Вот тогда-то я ясно ощутила его беспредельную любовь. И уже не сомневалась, что не дрогну перед неизведанными ужасами войны, перед смертью. Я буду всегда там, где больше опасности,— отцу никогда не придётся краснеть за меня.