Шел первый час ночи. На преодоление незначительного расстояния потребовалось девять часов непрерывного движения!

 

Трудно сказать, сколько бы мы еще просидели, если бы в доме напротив не вспыхнул огонек. Он познал, как маяк в море. Кто-то из ребят постучал в окно. За стеной послышался шорох. Через считанные секунды из-за двери спросили:

 

— Кто там?

 

Голосок был женский, мелодичный. Так и хотелось ответить:

 

— Почтальон Печкин,— но этой шуткой можно было испортить все. И кто-то из ребят, подстраиваясь под мягкий женский голос, так же мелодично, а больше умоляюще произнес:

 

— Пам сложно все объяснить. Если можно, разрешите переждать у вас, пока пройдет дождь. Мы страшно устали.

 

— Ох, батюшки, дык кто же в такую погоду бродит?

 

И тут же брякнул засов, заскрипела дверь. В темноте сверкнул луч фонаря. За ним разглядели фигуру женщины. Подошли к ней, поздоровались, извинились за беспокойство, хотели было объяснить, что к чему. Но немолодая хозяйка, подняв фонарь, взглянула на нас, и со словами: «Ох, боже ты мой!» — тут же устремилась в глубь дома. Нам ничего не оставалось, как идти следом за ней. Отворилась дверь комнаты, яркий свет электролампочки ослепил глаза. Мы нерешительно ступили через порог. Женщина поставила на стол потушенный фонарь, повернулась к нам. Ее исчерченное глубокими морщинами лицо выражало жалость и недоумение.

 

— Вы не волнуйтесь, мы нормальные люди. Нам бы пересидеть где-нибудь под крышей, пока пройдет дождь. Можно даже на сеновале.

 

Не знаю, насколько были убедительны наши слова. Но вид наш явно вызывал опасение у старухи. Еще бы. Среди ночи ввалились в дом полураздетые и по уши в грязи незнакомые молодчики, к тому же просятся на ночлег. Хозяйка подбежала к кровати, изрядно затормошила лежавший там комок и тут же скороговоркой что-то запричитала. Комок на кровати задвигался, покряхтел, поднялся и оказался стариком. Из-под копны лохматых седых волос светились, как две брошенные бусинки, глаза, блестел круглый выпуклый нос, восседавший на усах. Старик недоумевающе моргал глазами По в этот момент старуха еще громче закричала: Иди принеси дров, печку протопим!

 

Через несколько минут длинные оранжево-желтые языки  пламени, облизывая стенки печки, гудели и рвались сквозь неплотно прилегающие круги. Л еще через несколько минут от накалившихся стенок отдавало блаженным теплом, разнесшимся по жилью. Многих потянуло на сон.

 

Дождь продолжал хлестать по стеклам. А нам уже не верилось, что еще совсем недавно он полоскал нас, как из ведра, а мы, еле переставляя ноги, месили грязь, раздвигая ночную темноту.

 

Пока мы споласкивали лица, ноги, на столе появился зеленый лук, кислое молоко, ломоть соленого сала, хлеб. Мы без разбору запихивали в рот все, что попадалось под руку, а хозяева в это время расспрашивали: кто мы, откуда и зачем в такую слякоть бродим по пустынным дорогам? Мы, естественно, наперебой старались отвечать на каждый вопрос, дабы успокоить пожилых людей.

 

Старики слушали внимательно, изредка переглядывались, покачивали головами, словно одобряли наше путешествие. Затем Сидор Макарыч — так звали хозяина — спросил:

 

— А к нам-то надолго?

 

— Да нет. Утром уедем дальше.

 

■— Дык что же вы узнаете, если сразу в дорогу?

 

— К сожалению, у нас нет времени останавливаться во всех деревнях.

 

Судя по выражению лица старика, недооценка его родного села ему не понравилась. Он немного призадумался, а потом заговорил: «Мы далеко от центров. Поэтому мало кто знает, сколько хороших людей отдало здесь свои жизни. Погибли. А вот лучшей доли мы так и не увидели. Правители менялись, а крестьянин только знай пахать на всех да корми. Сам же так ничего и не получил, окромя обещаний».

 

Сидор Макарыч произнес последние слова, будто упрекал нас за творящиеся безобразия в его родном селе, да и в стране. Затем задумался. Он молчал и теребил бороду, словно разыскивал потерянную мысль, запутавшуюся в седых волосах. Затем поднял голову. Под нависшими длинными бровями, как два крошечных круглых зеркальца, сверкали в глубине влажные глаза. Казалось, в них отражалась вся длинная жизнь старика. Его губы дрогнули. Он хотел что-то сказать. Но Прасковья Ильинична — так звали хозяйку — опередила его:

 

— Зачем об этом вспоминать, старик,— проговорила она,— прожили жизнь, как Бог послал.

 

Она взяла копчик платка, свисавший у подбородка, поднесла к губам. Темный, оттеняющий седину платок, скорбно поджатые губы, в глазах — нескрываемая жгучая боль. Все это вызывало жалость и уважение к этой немало пережившей на своем веку супружеской паре.

 

Старик беззвучно шевелил губами. Но мне показалось, что он плачет, вспомнив о своей нелегкой судьбе. Ясно было: болит душа у людей неспроста. В комнате воцарилась тишина.

 

Не желая будоражить души хозяев, мы поблагодарили их за ужин, дали понять, что пора бы и отдохнуть, поспать.

 

Прасковья Ильинична взяла одеяла, вышла в другую комнату. Через минуту-другую всех позвала. В доме было тепло и тихо. Только за окнами по-прежнему лил дождь, беспрестанно барабаня по стеклам и шиферной крыше. Мы тут же разместились на полу вдоль печки на разостланных одеялах и сразу же погрузились в непробудный сон.

 

Проснулся утром, когда большинства ребят рядом уже не было. Яркое солнце пронизывало всю комнату. Вышел на улицу. Витя Маслаков колол дрова. Рядом стоял Сидор Макарыч, что-то рассказывал. Кругом блестели лужи. Раскисшая улица вызывала неприятные ощущения от понимания того, что скоро по ней снова придется месить грязь. Но солнце словно сглаживало досаду, подымало настроение, торопило в путь.

 

Не торопясь собрались, поблагодарили добрых людей за приют, попрощались, взяли велосипеды, вышли на дорогу, направились в сторону станции. Хозяева вышли следом:

 

— Будете ехать обратно — заходите, не забывайте стариков.

 

Поразительно старое поколение. Народ, как когда-то говаривали, не заканчивал академиев, не проходил университетов, а какая культура, воспитанность в каждом человеке. И вот эти старики. Говорили они просто, по-деревенски, да еще с каким-то акцентом. Но ведь ни одного лишнего слова, ни намека не было в наш адрес. Все вежливо, обходительно. И все так естественно, без наигранности, чисто по-человечески. Как приятно становится на душе от таких встреч.

 

Село скоро кончилось. По обе стороны от дороги тянулись небольшие колхозные поля. Солнце подымалось все выше. А где-то рядом над посевом заливался знакомой мелодией жаворонок-невидимка. Было приятно наслаждаться этим птичьим переливом. Но ко мне подошел Маслаков, заговорил:

 

— А старик мне дорассказал историю, начатую вчера за столом. Оказывается, у них было двое детей. В гражданскую, при установлении Советской власти, их выкрали. Нашли малышей через несколько дней в лесу связанными и брошенными в муравейник. Детей больше у них не было. От того и тоскуют, казнят себя всю жизнь, что не уберегли сынишку и дочурку.

 

Мог ли я тогда подумать, что пройдет некоторое время и судьба меня сведет с людьми, которые воевали в тех сибирских селах. Называли те деревни, проводимые боевые операции. Причем одни были на стороне белых, другие — красных. Тогда был такой порядок: здешних призывали и отправляли в другие места, а тех мужчин направляли сюда. Наверное, это делали для того, чтобы не страшно было идти сыну на отца, а соседу на соседа. Красочно расписывали кокчетавцы, как пускали в ход шашки и пулеметы. А мне вспоминались те дети в муравейнике. Чьих это рук было дело? Неужто моих земляков?

 

Многое бы отдал теперь, чтобы той встрече со стариками повториться. Расспросил бы все до мелочей. Да время берет свое. Не будет уже такой встречи.

 

А тогда дорога с каждым часом все тяжелела. Мы уже давно погрузились в тайгу. Узкая дорожка со сверкающими лужами и голубая полоска неба над просекой все дальше уводили нас в лесное царство. Скоро широкая просека перешла в извивающуюся тропинку, по которой, похоже, уже давно никто не ездил и не ходил.

 

Вчерашний унылый дождь сменился назойливыми таежными комарами. Они тучами роились над нами,умудряясь проникнуть даже в самые защищенные места. Все это подогревало наше желание быстрее продвигаться к цели. К сожалению, как ни торопились мы засветло дойти до следующей деревни, а сделать этого так и не смогли.

 

Выбрав поудобнее на возвышенности место, мы разместились на ночлег. Вскоре на изумрудно-темное небо высыпали крупные яркие звезды. В такой вечер приятно мечтается. Но мечты скоро промчались мимо, и уже спится мне, что Сидор Макарыч в вышитой белой косоворотке, подпоясанный красным поясом, весь праздничный, веселый, улыбается, поглаживает усы. А рядом его старуха с огромным букетом в руках устремилась вперед. А там, на горизонте, бегут навстречу двое с распростертыми руками, заливаясь смехом. Дети бежали к родителям, а поседевшие старики рвались к своим малюткам...

 

Когда проснулся, над верхушкой кедра расстилалось алое полоню зари. Звезды еще ярко горели на небе уходящей ночи, а потом медленно начали исчезать. На душе было легко и приятно. Вскоре оранжевый рассвет начал растворяться. На верхушки деревьев выплеснулись первые лучи солнца. Где-то далеко в тайге послышались голоса незнакомых птиц. Подкинули несколько веток в затухший костер, они вспыхнули и разнесли первое дыхание утреннего тепла по остывшему за ночь воздуху.

 

Перекусив на скорую руку, собрав все вещи, мы двинулись в путь. Пройдя некоторое расстояние и попав в село Мишиху, несколько расстроились тем, что ночевали в лесу, не дотянув до поселка буквально километр-полтора. А расстроились из-за комаров. Они за ночь сделали свое дело. Теперь почти у каждого по телу и особенно на лице краснели вздувшиеся шишки от укусов этих кровососов.

 

В этот же день пополудни мы добрались до станции Тягун. Войдя в кабинет директора леспромхоза Н. Зубкова, я сразу начал объяснять, как и зачем мы попали к нему и что нам нужно. Он выслушал внимательно, но постоянно почему-то моргал глазами, потом поднялся, прошелся по кабинету, подошел ко мне, протянул руку и изрядно тряхнул меня:

 

— Скажите честно: вас высадили с поезда? Нужны деньги, чтобы доехать? Или что-то другое? Зачем вы пудрите мне мозги?

 

— Что вы, Николай Иванович! Никто нас ниоткуда не высаживал. Посмотрите в окно. Там ребята и наши велосипеды. На них мы и добрались до станции.

 

Вместе вышли на улицу. Зубков подошел к группе, поздоровался:

 

— Поразительно! Как же это вам удалось? Ведь к нам тягачи добираются один-два раза в месяц. И то в хорошую погоду. А тут на велосипедах... Немыслимо.

 

Вернулись в кабинет. Директор нажал кнопку селектора. Вошел мужчина:

 

— Срочно распорядитесь, чтобы подготовили баню и обед. Нет, сначала обед, потом — баню,— словно приказывая, обратился к пошедшему Зубков.

 

Хозяин кабинета подошел к висевшей на стене карте. Вместе начали уточнять, как добраться нам до Салаира.

 

— Только на поезде. Больше дороги нет,— сказал Зубков.

 

— Ну как же на поезде, Николай Иванович,— начал я возражать.— Зачем было нам столько месить грязи, чтобы потом садиться в поезд? Это можно было сделать еще дома и позже. В этом и все достоинство нашей задумки, чтобы пройти весь путь самим на велосипедах.

 

Зубков снял очки, потер глаза, задумался. Затем снова глянул на карту, провел по ней карандашом, остановился на какой-то точке и, словно размышляя вслух, произнес:

 

— Дороги здесь нет. Но недалеко проходит Екатерининский тракт. Может, вам попробовать по нему прокатиться? Но имейте в виду: трассу эту никто не обслуживает. Да и лет сто по ней уже никто не ездит. Я с трудом представляю, в каком она теперь состоянии. А до нее добраться поможем. Подготовим гусеничный трактор с прицепом. Погрузите велосипеды, а сами следом дошагаете.

 

После сытного обеда и хорошей бани нас проводили в общежитие. Вечером состоялась встреча с местными жителями. И хотя в небольшом зале было больше хмельных, нежели трезвых, тайгачи интересовались целиной, обустройством края. Тягунцы были приятно удивлены, когда услышали ответы о целине и поняли, каким сегодня обжитым является Северный Казахстан.

 

Особенно хозяев интересовали наши дороги и села. Похоже, они так и не поверили, что все наши райцентры связаны асфальтом, а абсолютное большинство сел имеют водопроводы, центральное отопление и соединены грейдерами. Это и понятно. Ведь станция Тягун— старое поселение. Отсюда железной дорогой ежегодно увозятся миллионы кубометров древесины. Обратно же поступает самая малость продовольствия да промышленных товаров. Дома жильцов не благоустроены. Улицы разбиты так, что по ним не проехать. Спасают только широкие тротуары, выстеленные из досок. Основным средством передвижения являются вездеходы да трактора. Главный дефицит — водка.

 

Утром, после недолгих сборов, нас ждал транспорт. Погрузив велосипеды, вещи, поблагодарив заботливого руководителя, мы отправились вслед за трактором. Двигались медленно. Старая просека, ведущая к тракту, успела зарасти кустарником. Заросли ие давали возможности трактористу пустить машину на полный ход. Мы шли следом молча, каждый думал о своем. Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг трактор дернулся, резко повернул и остановился. Когда подошли поближе, тракторист во всю мощь великорусского языка выложился. Рядом распласталась гусеница машины. Без объяснений стало ясно, что дальше придется идти без сопровождения. Но нам повезло. Тракторист, пройдя метров двести вперед с нами, бормоча и пиная сапогом пни, показал на широкую безлесую полосу: «Это и есть Екатерининский тракт».

 

Мы стояли на высоте Салаирского кряжа, а там, дальше, пространство между бескрайней тайгой и таким же бескрайним небом, наполненное серовато-белыми тучами, сливалось в единую смазанную полосу горизонта. Древние высокие кедры, покачиваясь, создавали однообразный шум, напоминающий морской прибой. А где-то далеко в памяти рождались звуки кандалов каторжников...

 

Увиденная картина убеждала, что по проложенной по указу Екатерины II дороге так никто и не передвигался с тех пор, как оставил престол царь России. Сколько же их было у матушки России, этих неугодных бунтарей, по ком «плакала Сибирь», чтобы решиться на строительство такого пути? Сколько же нужно было гнать каторжников, переселенцев, ссыльных, чтобы заполнить эту широченную полосу, протянувшуюся на многие сотни километров в непроходимой тайге?

 

Сняв с прицепа велосипеды, поблагодарив тракториста, обходя вымоины, рытвины и нанесенные когда-то водой коряги, мы зашагали по тракту. Пройдя часа два, не проехав на велосипедах и единого метра, увидели полоску сверкающей речки. Подойдя ближе, без труда определили, что здесь когда-то был мост. Бурлящий ноток воды вздымался и падал, будто его кто-то выгонял из сопла огромного насоса. Ширина реки была не менее пятидесяти метров.

 

Посовещавшись, решили выслать вдоль русла по два человека в одну и другую стороны с целью обследования берегов: возможно, удастся на каком-то участке перейти реку вброд или соединить берега срубленным длинным деревом.

 

Увы. Вернувшиеся сообщили, что возможности такой не найдено на всем обследованном участке. Что делать?

 

Время шло к вечеру. В надежде, что уровень воды за ночь спадет, мы решили переночевать на берегу реки. Выбрали место у небольшой сопки. Прижавшись к стороне, напоминающей обрыв, установили палатки. Разложили костер, начали готовить ужин. Пламя все выше подымалось, а искры с дымом клубками стелились над рекой. Кто-то в надежде поймать тайменя или хариуса в этом бурлящем потоке вытащил удочку и уселся на берегу. Времени было много. Не торопясь, каждый занимался своим делом. В этой привычной возне мы не заметили, когда и откуда появился человек. На противоположной стороне тракта он стоял, широко расставив ноги, держа наперевес ружье. Человек стоял недвижимо и молча следил за нами. Продолжалось это минут десять. Будь это ближе к поселению, такая картина ни у кого не вызвала бы настороженности. Но тут, в глухой тайге... Первым не выдержал С. Ващенко. Он и позвал незнакомца к костру. Пришелец переступил с ноги на ногу, но подходить не решался. Его позвали вторично. Человек, сделав несколько шагов на средину дороги, спросил:

 

— Кто такие будете? Откуда в тайге? — словно вломились к нему в дом, спросил тайгач.

 

—Подходи поближе, расскажем! Не бойся, мы свои! Вон наши «копи!»

 

Мужчина, так же держа ружье, подошел поближе, осмотрел всех пристальным взглядом, и только когда заметил под скалой стоявшие велосипеды, несколько ободрился, сбросил настороженность, произнес:

 

— Видите ли, люди в этих местах—явление редкое. Вот и приходится гадать, кто вы и откуда появились. Но я сразу понял, что вы порядочные. Матюков не слышно. А мы вот с бригадой засаду на волка держим. Сидим уж какой день, а он, гад, и носа не кажет.

 

Мы собрались вокруг костра, в надежде на охотничью быль или какое-нибудь приключение. Костер — это всегда то место, где можно услышать интересные, забавные и трагические истории. Иногда узнаешь такое, что всю ночь уснуть невозможно. В этих рассказах, как правило, переплетаются были с легендами, и не всегда поймешь, где правда, а где вымысел. Порой даже кто никогда ничего не рассказывал, наслушавшись побасенок, начинает сам сочинять и смешить других. Такова уж атмосфера у костра. Здесь нужно уметь и рассказывать и слушать. И тот, кто хоть один раз провел ночь у ночного огня, тот вновь и вновь будет стремиться на подобную встречу.

 

Удобно разместившись на траве, охотник достал трубку, набил ее табаком, прикурил:

 

— Значит, туристы, — не то спросил, не то подтвердил он.— Редкий ваш брат в наших краях. А зря. Думаю, настоящий путешественник должен только проводить время в тайге. Здесь по-настоящему можно проявить себя и насладиться природой.

 

Беседа не сразу завязалась. Но слово за слово, и мы постепенно подвели нашего собеседника к рассказам из его жизни.

 

— А что рассказывать? Тайга, она большая. Здесь каждый день встречается интересное, забавное. Нужно только уметь наблюдать и замечать все это. Вниз по реке, километров четыре-пять отсюда, есть наш охотничий приют. Вот там можно послушать. Особенно богат на всякие истории Илья Пономарь из нашей бригады. Ох, у него этих россказней! На год хватит. To y него пуля, отрикошетив, убивает зверя, которого он и не видел в стороне. То волк попадает в капкан и уносит его в тайгу, а затем, обессилев, сидит отгрызает лапу, где его охотник и настигает. То он подбирает двух лисят, которые, столкнувшись, попадали от удара и потеряли поплине. А однажды рассказывал, как на него вечером у заимки медверь навалился. Он еле успел выхватить нож и садануть того под лапу. Зарычал бурый и свалился. Илья еле вполз, как он рассказывал, в избушку. Утром его увезли домой. Две недели провалялся в постели. А когда пришел сдавать больничный лист, в профкоме отказали в его оплате, так как травмы Пономарь получил в нерабочее время. Ох, он тогда и взвинтился. Ох, и шумел. Про все сказки забыл. Долго не рассказывал. А мужики все подначивали: дескать, бог шельму метит.

 

Костер, потрескивая, полыхал. Кто-то заварил чай. Мы смаковали его с рафинадом вприкуску, пригревшись, слушали одну историю за другой. Вдруг Валера Бусько, сидевший лицом к сопке, отвел руку с кружкой, посмотрел куда-то вверх, произнес: «Собаки, что ли?» Мы повернулись в сторону сопки и увидели на ее приплюснутой вершине смутные тени. Охотник схватил ружье и со словами: «Так это же волки», исчез в чащобе. Оттуда только донеслось: «Сидите, не двигайтесь». А нам и без  того некуда было деваться. Единственным спасением был пылающий костер.

 

Тени на пятачке вершины засуетились. В этот же миг раздались один за другим оглушительные выстрелы. Стая в мгновение исчезла за выступом сопки. И только над обрывом дергалось с трудом просматриваемое пятно. Оно как будто сползало к пропасти. Затем сверху посыпались мелкие камни, а следом свалилась туша зверя. Она перевернулась в воздухе и рухнула на одну из палаток. Мы пососкакивали с мест, но подходить к зверю никто не решался. Серый разбойник еще несколько раз судорожно дернулся и застыл недвижимо на свалившейся палатке. По белому полотну расплывалось темное пятно крови.

 

Тут же вниз спустился Егор. Следом за ним и мы подошли к волку. Он, оскалив пасть, замороженно смотрел на нас. Казалось, что он вот-вот прыгнет и понесется куда глаза глядят.

 

— Вот вам и новая история,— сказал Егор.— Разве такое в степи вы могли бы увидеть? А тут волк собственной персоной прыгнул прямо в палатку, любуйтесь.Охотник взял зверя за хвост и потянул мимо костра к речке. Там разложил его на спину, развел в стороны лапы, вытащил из-под куртки большой нож и полоснул волка по брюху.

 

— Пока не остыл, нужно разделать, снять кожу. Потом будет сложно,— объяснил Егор. Кожа раздвоилась. Из-под шерсти показалось бело-синеватое мясо и пошел пар. По воздуху разнесся неприятный запах. Егор работал быстро. Не прошло и получаса, как на траве лежал оголенный труп волка, а на руке охотника висела темно-серая шуба. Он ее разложил на траве, подошел к туше, взял лапу, отрезал по бедру одну ногу, затем вторую и отнес в сторону подальше, разбросал вдоль берега.

 

— Завтра останутся только кости. Звери все съедят. Пу что, мне пора. Шкуру нужно обработать. Так что бывайте здоровы...

 

Конечно же, Егора отпускать мы не хотели. А потому начали уговаривать остаться с нами на ночлег. Не знаю, что повлияло на тайгача, но он послушно положил шкуру и тут же направился в лес. Через несколько минут он появился с охапкой какого-то мха и травы, разложил эту зеленую смесь внутри шкуры, свернул ее.

 

— Ладно. Так и быть. Утром обработаю. А вообще-то улов мог бы быть получше, если бы не вы с вашим костром. Отвлекли меня от дела. Видать, где-то уже стаю напугали, что она, не разбираясь, примчалась прямо к костру. Обычно волк чувствителен на запахи. А тут нарушил все свои законы. Если бы я был в засаде, не одного порешил бы. А так промашка вышла. Теперь гады не скоро появятся здесь.

 

Сидели у костра долго. Огонь полыхал. Яркие языки пламени будто упирались в темные стены ночи и раздвигали их. Кое-кто из ребят уже давно склонил голову на колени и дремал, кто-то находился в полу-дремотном состоянии. Но уходить от костра, отпускать в темную ночь неизвестности так интересно начавшийся вечер никому не хотелось. Так и думали провести здесь всю ночь, слушая нескончаемые рассказы бывалого тайгача. Но по всему было видно, что и Егор устал.

 

Подложив в костер несколько поленьев, мы направились к палаткам. Выбросив наружу ветки, которые помещали для выживания гнуса и комаров, застегнув плотно вход, легли спать. Пропитанный сыростью ветер шумел по верхушкам деревьев и изредка покачивал наше временное укрытие. Под этот убаюкивающий шум мы тут же погрузились в сон.

 

Не знаю, сколько проспал, но почувствовал, что меня кто-то толкнул: «Слышь? Завыли»,— тронул меня Егор. Я прислушался. Ветер донес заунывный протяжный вой. «Чует зверье мясо, а боится людей. Стонут, словно кого-то хоронят». Казалось, этой траурной мелодии не будет конца. Тем не менее я снова задремал.

 

Проснулся я под утро. По крыше палатки барабанил густой дождь. Из теплого гнезда вылезать не хотелось. Нежась в уходящем из колыбели тепле, я вспомнил вчерашний день и с грустью подумал, что, видимо, придется возвращаться на станцию Тягун. Самое дорогое в этом походе — время, которого нам ежедневно не хватало. Мы никак не могли уложиться в рамки светового дня и графика с тех пор, как нас начал сопровождать дождь. И вот опять явился он непрошеным гостем.

 

С такими неприятными мыслями я отогнул входное крыло палатки и выглянул на улицу. Костер, видимо, уже давно погас. Река так же неистово бушевала, сменив светло-рыжеватый цвет на темно-серый. Вчерашняя надежда на уменьшение уровня воды потеряла всякий реальный смысл. Как утверждал Егор, мостов поблизости здесь нет, как и нет мест, где бы можно было переправиться вброд. Спускаться в этот мутный круговорот, рискуя жизнью, было бы по меньшей мере глупостью.

 

Закряхтев, проснулся охотник:

 

— Ну что, с дождиком вас! Надоел он уже всем. Словно небо кто продырявил. Льет бесперестанку. И откуда столько воды берется там в тучах?

 

Заговорили о дальнейшем пути. Егор передернул плечами:

 

— Мне моя дорога понятна. Что касается вас, думаю, самым правильным будет, если вы вернетесь через Тягун на Мишиху и доберетесь до Сорокина. А там, перемахнув через речку, направляйтесь на Хмелевку, оттуда — на Салаир. Другого пути не вижу, если вы не передумали двигаться дальше.

 

Быстро собравшись, поблагодарив Егора за компанию, мы направились обратно на станцию. Охотник прошел с нами несколько метров, махнул нам рукой и так же неожиданно скрылся за лапами елей, как и появился вчера. Дорога через Тягун на Мишиху была знакомой. Дождь хотя и уменьшился, но не прекращался. Миновали станцию, а через несколько часов и село. Дальше должно быть Сорокино. На этом участке дороги нас застал вечер. В пасмурный день темнеет быстро. На мокрой земле размещаться на ночлег не хотелось. Решили дойти до села, а там и отдохнуть.

 

По пути, когда уже изрядно потемнело, услышали какой-то гул, напоминающий шум автомашины. Мы обрадовались: неплохо бы снова погрузить велосипеды на какой-нибудь транспорт. Тогда идти было бы значительно легче. Гул нарастал, приближался. Это вселяло надежду. Нет, мы не просто надеялись, мы уже поверили, что так и будет. Из-за поворота темноту прорезали широкие лучи фар. Они то поднимались столбами вверх, то ныряли куда-то в землю и все ближе приближались к нам. И вот они совсем рядом. Мы без команды замахали руками водителю. По шофер скорость не сбавил. Черные борта грузовика сначала проползли мимо нас, а затем неумолимо стали удаляться, пока не скрылись за темной пеленой хмурого вечера. Мы кричали вслед какие-то слова мольбы и уговоров, но заливающийся от нагрузки рев мотора начал утихать. Начала угасать и наша единственная надежда на помощь. В такие минуты охватывает чувство, словно ты попал на праздник, который тут же закончился, не приняв тебя в свою развеселую атмосферу. Пришлось так же, таща на себе большой груз, шагать дальше до села.

 

Добрались до селения где-то в полночь. Как раз закончился в клубе кинофильм. На вопрос, где бы можно переночевать, заведующий протянул нам ключи, сказал:

 

— Вот возьмите и размещайтесь в клубе, где понравится. Думаю, удобней всего будет на сцене. Вода помыться и согреть чая стоит вон в бачке. Я утром приду.

 

Утром нам посоветовали позвонить в Хмелевку. Нужно было уточнить, какая там погода и есть ли дорога дальше. Трубку поднял председатель колхоза И. Овчинников. Ответ его был коротким: «Приезжайте. На месте разберемся. Буду ждать». Не успел я уточнить кое-какие детали, как в трубке послышались короткие гудки. Набрать номер вторично не удалось.

 

Преодолев километров сорок по проселочной дороге, мы оказались в кабинете Овчинникова.— Вы что, на черепахах ехали,— начал с ходу председатель.— Жду уже какой час!

 

Мы пояснили, что к чему. Здесь разыгралась примерно такая же сцена, как и с Зубковым. Овчинников никак не мог поверить, что мы добрались до Хмелевки на велосипедах, хотя дорога там была значительно суше и лучше вчерашней.

 

Закончилась наша встреча тем, что председатель начертил нам схему дорог, проходящих по тайге, и стрелами указал выход на Салаир. На ней извивались темные линии, повороты, развилки, перекрестки, стояли цифры, напоминающие о расстояниях, стрелы, указывающие наше направление. С этим ориентиром мы и отправились дальше.

 

Все шло хорошо. Только мысль о том, что впереди снова будет речка, не давала покоя. О состоянии моста Овчинников ничего не знал. На прощание только ободрил нас: «Там поселок Аламбай, люди помогут».

 

До Аламбая, в равной степени как и до речки, в этот день мы не дошли. Чем дальше углублялись в тайгу, тем труднее становился наш путь. Дождя хотя и не было, но дорога была раскисшей. Подошли к какой-то возвышенности, через которую проходила эта таежная дорога — сплошь раскисшая глина. Сколько мы ни пытались преодолеть ее, ничего не получалось: как на лыжах по наледи, скатывались вниз. Можно бы подняться на корячках, но как в таком положении тащить велосипед? Обойти сопку невозможно: тайга плотной стеной стоит по обе стороны дороги. Через такую не продерешься.

 

Посовещавшись, принимаем решение: тропинку выложить еловыми и кедровыми ветками. Но такую дорожку пришлось выкладывать не только на подъем, но и спуск. Словом, времени снова было потеряно много, пришлось ночевать в тайге.

 

Выбрали место, где когда-то была лесосека. Разместились у огромного штабеля бревен. Их тут, таких штабелей, сотни. По всему видно, пиловочник лежит здесь уже не один год. Часть бревен начала гнить, другие покрылись толстым слоем мха. Позже нам объяснили: леспромхозу спускается план заготовок. А вывозить стройматериал поручается другим ведомствам. Вот и получается неувязка: заготовленное не успевают пускать в дело. А в новом году—новые планы. И так каждый год. Вот и затоварилась тайга готовой продукцией. Тут этих бросовых складов не сосчитать — видимо, миллионы кубометров. Вот и послужил один из них нам временным прикрытием.

 

К сожалению, продукты у нас уже давно кончились. Пи в Сорокино, ни в Хмелевке пополнить свой запас нам не удалось — пустые магазины. Ягод и грибов в лесу не оказалось. Пришлось голод утолять кипятком, заваренным на какой-то душистой таежной траве.

 

...К неизвестной речке добрались к обеду. На противоположной стороне раскинулся хуторок. Как позже выяснилось, это и есть тот самый Аламбай, о котором предупреждал Овчинников. А может, что-то и перепутали. Одним словом, раскинулся хуторок в несколько домиков в живописном месте. Селение крохотное, но смотрится весело. На фоне темно-зеленой тайги белые домишки, как ромашки. Радуют после городского шума такие тихие места. Хорошо бы в такой деревеньке пожить. А еще лучше взять удочку и уединиться где-нибудь на крутом берегу или с ружьем уйти в тайгу, поохотиться. Благословенная тишина. Природа завораживает и манит. Когда и как занесло первых жильцов в эту глухомань, сказать трудно.

 

Приятно было фантазировать и любоваться сибирской экзотикой. Но ход моих внутренних ощущений нарушил Стас Свидзецкий: «Слушай, старик, ты начальник, как будем перебираться?»

 

Мы стояли на берегу неширокой, но, по всему видно, глубокой речки, отделяющей нас от хуторка. От моста остались только следы. Эта водная преграда менее сложная, чем прежние, но и ее пересечь без подручных средств не удастся.

 

Пока стояли и думали, что делать дальше, из тайги высунулся грузовик и двигался прямо на нас. Остановившись на берегу, водитель выскочил из кабины со словами: «Эх твою.., где же мост? — и, глядя на бурлящую воду, добавил: «Я еще позавчера здесь проезжал, он стоял». Нам ничего не оставалось, как сообща искать решение проблемы. Сели в круг на зеленый коврик подсохшей травы. Солнце грело и подбадривало. Через несколько минут деловых обсуждений разных предложений пришли к решению: па двигателе автомобиля снять ремень вентилятора и там, где пологий берег, спуститься в реку. Двигаться, сколько будет возможно. Один из нас займет место па капоте, после остановки автомобиля прыгнет на ту сторону берега. Благо, речка неширокая. А там пройдет в хутор и попросит трактор, чтобы вытащить грузовик. Велосипеды уложим в кузов.

 

Пока водитель возился с двигателем, закрывая все щели, куда могла попасть вода, а мы укладывали велосипеды, он рассказал такой анекдот: «Звери, чтобы легче было общаться в лесу, решили построить мост. Но строительных материалов, таких как цемент, металл, не было. Тогда они решили направить представителя в обком партии, чтобы помогли фондами. Послали самую красивую и шуструю лису. Через неделю та приехала вся измученная, взлохмаченная, как после буйно проведенной ночи с любовником. По, как выяснилось, красота не помогла, так и приехала с пустыми руками. Тогда вызвался в командировку осел. Звери начали над длинноухим смеяться. Куда, дескать, тебе с твоей тупостью и неуклюжестью. Если уж лиса ничего не смогла сделать, то куда тебе лезть? А поскольку никто из зверей не соглашался па поездку, вынуждены были командировать осла. Через неделю в лес из областного центра пришла телеграмма: «Встречайте первый эшелон». За первым составом пришел второй, а там и третий, четвертый... Мост построили, а вагоны с материалами все продолжали поступать. Звери вынуждены были просить осла приостановить отправку поездов. Наконец осел сообщил о своем приезде. Ему в лесу организовали встречу на самом высоком уровне с оркестром и застольем. А когда празднества подходили к концу, кто-то спросил: «Как вам, Осел Лопоухович, удалось так успешно и даже сверх нормы решить все вопросы?» Осел не скрывал: «Друзья, делается все просто. Когда я приехал в город и зашел в обком, то увидел, что там сидят все свои. Они не могли мне отказать. Когда же спросили: как будешь строить мост — вдоль или поперек, я решил, что вдоль реки будет лучше».

 

Водитель вытер руки, сел на подножку. Желая поддержать его хорошее настроение, спросили: «А куда девали звери оставшийся материал?»

 

— Остальной? Как везде у нас в стране, разобрали на дачи. Но суть в другом. Дело в том, что даже осел, если захочет, то может решить сложный вопрос. Я по этой дороге езжу более десяти лет. И вижу: ежегодно паводок этот мостик разрушает. Его снова строят, но не больше как на год. Сколько за эти годы затрачено средств, то можно было бы и вдоль этой речки возвести мост. Теперь снова придется делать круг в двести липших километров, пока что-то соорудят.

 

Шофер, махнув рукой, сел за руль. Я поднялся на капот. Автомашина стала медленно спускаться в русло реки. Скоро вода скрыла колеса. Грузовик прокатился еще немного, двигатель чихнул несколько раз и заглох. Мы стояли ближе к противоположному берегу. Но нас еще разделял бурный поток воды. Ничего не оставалось делать, как раздеться и с размаху прыгнуть к суше.

 

Выйдя из воды, я направился к ближайшему дому. Вошел в открытую дверь. Меня встретила женщина. В комнате пахло водочным перегаром. «Скажите, пожалуйста, где можно найти трактор?»—обратился я к хозяйке. Она посмотрела па меня мутными безразличными глазами, ткнула пальцем куда-то в потолок: «В тайге и за бутылку».

 

Пошатываясь, она побрела к выходу, махнула мне рукой. Мне не оставалось ничего другого, как следовать за ней. Вывалившись за порог, женщина завернула за угол. А потом вдруг подмигнула, явно на что-то намекая, замурлыкала, начала медленно опускаться на землю. Теперь я точно убедился, что она была пьяна. Ноги, словно ватные, скручивались под ней, а глаза пытались разглядеть меня, но все время скользили мимо моего лица.

 

Соблазнительница улеглась поудобнее на чистую зеленую траву, расстегнула халат. В один миг она оказалась голой, как ее только что мать родила. На зеленом газоне забелела всем своим долгим налитым телом красивая фигура. Ее тугие груди будто ждали прикосновения мужской руки и, казалось, что вот-вот они не выдержат и лопнут от напряжения. Не стыдясь своей наготы и темного мыска под животом, она в изнеможении произнесла: «А ты обними меня, поласкай». Затем положила руку па темнеющий пушок, добавила: «Тогда будет тебе и трактор и все, что захочешь».

 

Бедная молодуха. Знала бы она, что за последние трое суток я, как и мои товарищи, всего один раз толком поел. И то это было еще на станции Тягун. В этот момент мне милее всего была бы краюха хлеба да ломоть сала или колбасы. Но как ей об этом сказать?Тело от растерянности, страсти, пустого желудка и усталости дрожало. И я ничего с собой не мог поделать.

 

Стоял и жалел о том, что не мог провалиться в землю от вселенского стыда, неожиданно обрушившегося на мою голову. Несколько успокаивало только то, что передо мной лежала пьяная. А с такой вряд ли кто пожелал бы иметь дело. Что заставило эту симпатичную даму так унижаться передо мной? Почему она решила именно меня избрать своей жертвой? Путающиеся вопросы, мысли, отвращение к выпивохе взяли верх над всеми мужскими чувствами. Я исступленно смотрел на обнаженную особу и не находил слов, чтобы что-то ей сказать в утешение.

 

Искусительница с помутневшей головой и закрытыми глазами полежала еще несколько минут, гладя рукой свое пышное бедро, в изнеможении, но с улыбкой счастливой усталости и еще не утихшей страсти, потом томно поднялась, тихо произнесла: «Ох и мужики пошли. Тебе юбку носить, а не штаны». Встала, накинула халат и, как ни в чем не бывало, пошла ровной походкой в огород.

 

Я стоял, смотрел па нее и глазам своим не верил, что еще несколько минут назад она казалась мне хмельной и нахальной, что вызывало неприятные ощущения. Теперь уходила красивой, с трезвым выражением лица и гордой походкой победительницы. Я хотел что-то сказать ей вслед, пытаясь исправить положение, но не находил слов. В мозгах все будто перемешалось и помутилось. Опустив невольно голову, я направился к реке. Выйдя из-за угла дома, куда меня увлекла эта соблазнительная грешница, я увидел на траве моток каната. Не понимая, зачем он нужен, я подхватил его и понес на берег.

 

Опытный водитель быстро нашел канату применение. Он предложил натянуть его через реку и, таким образом, держась за него, переправиться на другой берег. С его же помощью можно попытаться протянуть автомобиль еще хотя бы метр-полтора, чтобы можно было рукояткой вращать двигатель. Так и поступили.

 

Потребовалось несколько часов, чтобы вытащить ав томобиль на такой уровень, где бы двигатель не касался воды.— А теперь спасибо, ребята,—сказал водитель,— вы езжайте, а я несколько часов повожусь.

 

Пока мои спутники снимали с кузова велосипеды, я рассказал водителю о случившемся у дома.

 

— Вот чудак. Чего же ты меня не позвал?

 

— Не знаю. Я, наверное, растерялся.

 

— Разве можно мужику в такой момент теряться! Ты что — спятил? Да и женщину ты должен был понять. Мужики месяцами находятся на лесоповале. А приедет домой на неделю-другую, так из попоек не вылезает. А потом снова в тайгу. Вот и решила девка утолить свою страсть, увидев молодого усача. А ты... Нет, я не уеду, пока не схожу к ней. Это вот в том доме, что ли? Сегодня гуляем! Ты думаешь, она алкоголичка? Ии черта подобного. Ты просто женщин не знаешь. Каждая из них — артистка. Вот и эта решила поиграть, чтобы показаться тебе доступней. А ты лопух. Да и откуда ей здесь напиться. Мужики когда дома, то они высушивают все подчистую. В некоторых деревнях даже дих-лофос идет в дело. А до города вон сколько. И все по тайге. Магазина здесь тоже нет. Так что крепко она тебя...

 

Попрощавшись с шофером, через хуторок мы направились на Салаир. Я невольно бросил взгляд на знакомый домик и огород. Но там уже никого не было. Пьяное лицо обольстительницы быстро забылось, а перед глазами все лежала та пышная налитая фигура. Долго еще это тело и упрек незнакомки не давали покоя.

 

Солнце опускалось все ниже, и вскоре его лучи, продиравшиеся сквозь густую крону деревьев, исчезли. Долго не гасла заря. Медленно темнело небо, наливаясь ультрамариновым цветом. Наступил вечер. Но о ночлеге никто и не вспоминает. Изредка то тут, то там слышны удары дятла и трели дрозда. Вдруг совсем рядом взяла последние аккорды кукушка, и лес замолчал. Разговаривать не хотелось. В непривычной тишине проехали несколько километров. Мутная пелена вечера надвигается и пустеет. Ночь втихомолку крадется по таежной тропе. Дорога уже с трудом просматривалась. Но скоро поднялась луна. В ее свете изредка сверкают блюдечки луж. Тут дорога значительно лучше прежней. Велосипеды все катят и катят. И только тишину нарушают легкие поскрипы педалей да редкое плюханье колес, попадающих в воду. А когда стало совсем темно и небо озарилось миллионами звезд, тайга наполнилась диким уханьем филина. Он издавал голоса, похожие на крик ребенка, визг или ужасный хохот. Сколько небылиц, сказок и страшных историй рождалось когда-то в старину под впечатлениями этих звуков. Пожилые люди и сейчас боятся, напуганные с детства этими криками. Гак и говорят: «Это леший кричит, погибель наводит». Услышав этот душераздирающий хохот, молятся, крестятся, убегают. Но на нас устрашающие дикие ночные вопли птицы не действовали. Так мы и катили не спеша, в сопровождении жуткого голоса хозяина тайги под покровом темно-синего звездного неба.

 

Усталость давала о себе знать. А тем временем стрелки часов отсчитывали круги на циферблате. Скоро замолчал и филин. Тайга снова погрузилась в загадочную тишину. Колеса велосипедов все катили по мягкой мокрой земле, подгоняемые желанием велосипедистов наверстать упущенное время за последние трое суток. Луна уже давно откатилась назад, и только бегущая впереди тень напоминала о ее существовании. Откуда-то потянуло прохладным воздухом. Впереди начало розоветь небо. Над чернеющим пластом тайги все светлее становилась его бездонная синь. Гасли и меркли в вышине звезды.

 

В эти предутренние часы особенно тяжелела голова, слипались ресницы. Хотелось свалиться на росистую траву и тут же уснуть. Но, как звонкая свирель, утреннюю тишину нарушил свист проснувшегося соловья. Через некоторое время ему уже флейтой подпевал голос дрозда. И где-то далеко послышались еще какие-то незнакомые голоса лесных обитателей. Тайга просыпалась. Лес наполнялся шумной возней птиц, и в этом многоголосом хоре уже трудно было разобрать, кто ведет какую партию. Только голос кукушки, словно ритмичные удары в барабан, выделялся на общем звуковом фоне.

 

Низко по дороге и между толстыми темными стволами стелился сказочным пухом белесый туман. Убегающие фигуры тех, кто был впереди, возникали из тумана, будто изображение при проявлении фотобумаги. Как только я сбавлял скорость, как они тут же скрывались в этой утренней купели, что вызывало чувство одиночества и прилив сил в ногах. Тогда фигурки снова начинали проявляться. Так мы ехали долго.Через некоторое время далеко па небосклоне прорезались красными языками лучи солнца. Засеребрились в утренней росе верхушки деревьев. Сверкающими бусинками заискрилась трава. Солнца еще не видно, а кажется, что оно уже обласкивает своими лучами сначала деревья, а потом и траву.

 

Но вдруг утренняя прохлада дохнула свежестью в уставшие лица. Мы вынырнули из тайги. Еще больше потянуло утренним ароматом цветов и хвои, и усталость начала отступать. Впереди сверкнул яркий шар солнца, словно и не было бессонной ночи. Здравствуй, таежное утро!

 

За последние трое суток, если считать по прямой, мы прошли сорок километров. В обычные дни по нормальной дороге такое расстояние преодолевали за полтора-два часа. Сколько осилили сейчас, блуждая по тайге, сказать трудно. По мы в Салаире. Сделали первые шаги по незнакомым нам улицам. Откуда-то издалека донеслись до пас звуки московских курантов, а затем зазвучал Гимн пашей Родины. Он звучал возвышенно, торжественно, словно посвящался нам. В этом я почувствовал высокий символ и глубокий смысл нашего бытия. Видимо, оттого в этом далеком сибирском крае мы почувствовали себя как дома. Город еще только просыпался, а мы уже были в его объятиях.