Я не был знаком с акынами, не ходил по аулам и даже звуков домбры не слыхал. И все же кратковременная встреча с одним из наиболее известных сынов Казахстана — Мухтаром Ауэзовым — оставила во мне впечатление, будто я уже видел и слышал все это. Этим я обязан ему, создателю многих легенд, одна из которых об Абае — поэте-просветителе, основоположнике казахской письменной литературы, которая звучит ныне на 25 языках земного шара и вот уж несколько лет известна нашему читателю.

 

С Ауэзовым я разговаривал одним августовским утром накануне его поездки в Хиросиму (в составе советской делегации) в связи с годовщиной жертв первого атомного взрыва. Подготовка к поездке задержала его в тот час в номере гостиницы «Москва».

 

Мне повезло и не пришлось начать с длительного введения... Было достаточно произнести название нашей страны. Румыния была Ауэзову достаточно хорошо известна. Сосед из Казахстана, знающий наш язык, изложил в нескольких фразах отдельные страницы румынского издания «Абая». Кроме того, Ауэзов знал о приготовлениях в Алма-Ате в связи с предстоящей декадой румынской культуры. Да и многое другое он тоже опил.

 

Я попросил его рассказать о своей жизни, зная уже от московских Литераторов, что она «очень интересна» и «знаменательна», тем более, что «Абай» — первое произведение Ауэзова, напечатанное на румынском языке, было издано — по достойной сожаления ошибке — без всякого введения и без какого бы то ни было хотя бы коротенького биографического очерка. Возможность познакомиться сейчас, в 1957 г., с казахским писателем оказалась весьма кстати для меня.

 

В жизни Ауэзова 1957 год был трижды юбилейным : 60 лет со дня рождения, 40 лет литературной деятельности и 25 лет педагогической деятельности в Казахском университете.

 

Вот что мне рассказал писатель присущим ему спокойным, воскрешающим воспоминания тоном, на русском языке, в котором легко улавливались особенности произношения его родной речи:

 

— Моя биография, если ретроспективно оглядеть прожитые мною 60 лет, кажется мне чем-то особенно характерной. За свою жизнь я вместе со своим народом пережил сразу три исторические формации: феода-

 

лизм, капитализм и социализм.

 

Детские годы мои прошли в казахском ауле. Здесь люди занимались скотоводством и вели кочевой образ жизни. Это специфический образ жизни, присущий населению наших бескрайних степей и азиатских гор. Мужчины всю жизнь перегоняли табуны лошадей, стада верблюдов, коров, баранов и коз в поисках воды и травы. Беспрерывное странствование... Характерной для моей родной степи была жизнь большими племенами, по азиатскому обычаю. Семья была полигамной. Мои сестры еще сызмала были проданы в обмен на верблюдов. Таким образом, муж покупал себе будущую жену. Были еще и другие обычаи, странные и страшные: своими глазами я видел, как в виде компенсации за убийство мужчины платили сто верблюдов, а за убийство женщины — 50.

 

Все, даже жизнь, оценивалось верблюдами... Подобные картины заполняли мои детские годы. Учился я в мусульманской школе, которая называлась медресе, и с приятным трепетом думал о том, что стану церковным лицом — муллой, как это у нас называют (священник и одновременно учитель религии). В то время это было моей мечтой. Период феодализма...

 

— Мой дядя, который учился вместе со мной, под влиянием революции 1905 года покинул медресе и пошел в русскую школу. В нашем ауле это было расценено как подвиг! И это в действительности было так. Побуждаемый и направляемый им, я тоже попал в русскую школу. Таким образом, когда наступил 1917 год, я заканчивал семинарию... Теперь уж моя мечта была другой: стать сельским учителем. Учебу в семинарии я продолжил на берегу Иртыша, в Семипалатинске, там, где был в ссылке Достоевский. В те годы я познакомился с произведениями русской и европейской литературы. Мне стали близкими Гомер, Шекспир, Виктор Гюго.

 

Моей мечтой, как я уже сказал, было стать учителем. Но революция дала мне возможность мечтать о большем. В 1922 г. я поступил в Ташкентский университет, а через год — в Ленинградский университет, который окончил по специальности филолога. Затем я прошел аспирантуру в Ташкенте. Таким образом, новые послереволюционные условия, условия советской жизни, помогли мне стать образованным человеком, человеком умственного труда. В мою жизнь вошел социализм.

 

Я заметил, слушая рассказ Ауэзова, что те, кто говорил мне об «очень интересной» и «знаменательной» жизни были действительно правы. Само простое его изложение достаточно скупо, но столь красочно, что раскрыло для меня многообразие... жизни Казахстана, который благодаря революции- совершил великий скачок от азиатского феодализма, с его кажущейся инертностью и вечностью, к социализму. Тракторы в степи! Тракторы, троллейбусы и самолеты в стране верблюдов! Студенты-казахи, изучающие точное произношение французского языка с помощью магнитофонной записи! Не говоря уже о революции в сознании людей: здесь ведь надо было сдвинуть историю с очень «отдаленных мест»: от медресе, от полигамии... Огромный, неизведанный и захватывающий жизненный материал для писателя!

 

— Мне известно, что в этом году исполняется сорок лот Вашей деятельности на литературном поприще. Каковы были Ваши первые шаги? К каким темам Вы обратились?

 

Смотрю в узкие, темные глаза Ауэзова, улавливаю спокойный и нежный взор, столь подходящий его высокому лбу мудреца...

 

— Да, я начал писать в 1917 г. К этому году восходят мои первые попытки... Это была пьеса, написанная под воздействием казахской феодальной действительности. Это была повесть о любви, о Енлик и Кебек — казахских Ромео и Джульетте. Тут семьи Монтекки и Капулетти — казахские племена. Енлик и Кебек принадлежат враждующим племенам. С течением времени я пять раз переделывал эту пьесу, и она сейчас идет на сцене академического театра драмы в Алма-Ате.

 

И опять вспоминаю необычную биографию Мухтара Ауэзова.

 

— А Вы никогда не использовали весь тот материал, который Вам был предоставлен собственной Вашей жизнью, прожитой в трех социальных формациях?