Более подробное указание о наличии «консы» имеется в работах Михаила Граменицкого, который писал: «Около султана собираются и кормятся бездомные, неимущие киргизы. В мирное время они служат у него в качестве работников, пасут его стада... Если бы они не находились около султана или какого-нибудь богача, то пришлось бы умирать с голоду. В кабалу их заставляет итти то, что нет у них своего имущества, своих стад».

 

Казахские феодалы обычно не нанимали пастухов, а пользовались даровым трудом своих бедняков — консы. В числе консы могли быть обедневшие родственники данного феодала, иногда так называемые «дальние родственники». Казахи, происходившие от одного рода, например, от рода Аргын или Ки-рей, между собой считались дальними родственниками, тогда казахи говорят «ата теп бiр» (прадед наш один). Иногда у родовой знати в качестве консы работали даже бывшие чингизиды. Напр., у Мусы Черманова в качестве консы был целый аул «тюринцев». Из взаимоотношений феодала и консы — бедняка выросла своеобразная отработочная система — так называемая сауын (от слова «сауыуга» — доить). Консы получал у своего феодала дойную корову во временное пользование и за это обязывался бесплатно выполнять различные виды хозяйственной работы. Складывавшиеся при этом отношения выступали под видом «родственной помощи» феодала своему обедневшему сородичу, а если это был не близкий родственник, то под видом оказания помощи консы, который, вечно кочуя с ним, якобы, стал «своим» человеком. При этом феодал имел право в случае невыполнения его приказания в любое время отобрать свой скот. Таким образом, старинный институт родовой помощи в условиях феодального общества превратился в свою противоположность, т. е. стал орудием эксплуатации трудящихся казахов. Институт «сауын» являлся типичной формой отработки для скотоводческих кочевых районов Казахстана.

 

В первой половине XIX в. получила широкое распространение практика отдачи молодняка в кредит своим обедневшим сородичам под видом оказания «помощи» (аманат мал). За это бедняк-консы или обедневшие родственники феодала обязывались по истечении определенного срока вместо годовалого бычка или барана вернуть феодалу двухгодовалого и т. д. По поводу этого чиновник Оренбургской Пограничной Комиссии Лукин писал: «Киргизы отдают в долг скот и получают тем же. Если киргиз отдает в долг годовалого барана или бычка, то на другой год получает уже двухгодовалого, на третий — трехгодовалого».

 

При отдаче скота в кредит бедняку — консы или сородичам феодал при свидетелях договаривался с ним о сроке возвращения скота с приростом. В случае невозвращения скота бедняком, кредитор прибегал к судебному разбирательству бия, который присуждал взыскать скот с поручителя. Иногда бедняк за полученный в долг скот должен был отработать у кредитора-феодала. Это был самый кабальный вид отработки.

 

Из этой системы феодальных отношений возникло «урта-чество», т. е. коллективная помощь сородичей своему феодалу («уртак» значит сообща) Феодалы использовали уртачест-во во время сенокоса, постройки зимовки и, наконец, для рытья глубоких колодцев. За оказанную помощь родичей феодал обязан был досыта их накормить. Уртачество широко применялось как в кочевых, так и в земледельческих районах Казахстана.

 

Особую группу консы_ составляли бедняки, занимавшиеся земледелием. Тогда они назывались егынши (буквально «хлебопашец»). Но егынши являлись более сложной социальной группой. В нее входили не только консы, т. е. казахи, потерявшие способность вести свое собственное хозяйство, но и те, которые в силу недостатка скота не были способны самостоятельно кочевать, но могли вести самостоятельно земледельческое хозяйство. Занятие земледелием и объединяло различные группы трудящихся казахов в одну категорию — егынши. П. Небольсин, в 40-х годах XIX века побывавший среди казахов восточной части Оренбургского ведомства, так определяет общественное положение егынши. «Под выражением «игынчи» разумеют тех киргизов, которые сеют хлеб, от своего ли лица занимаясь хлебопашеством или состоя в работников у богачей-киргизов, занимающихся земледелием». О порядке найма феодалами егынши для обработки своих пашен некоторые данные сообщает оренбургский купец Д. У. Белов, долго живший среди сыр-дарьинских казахов: Он писал: «Хозяин только дает земли, семена и скотину бедняку, который землю обрабатывает на своей пище или от хозяина получает условленное количество ячменя или проса, но количество определяют работнику на месяц не более 20-ти батманов». По-видимому, между феодалом и егынши не существовало определенной договоренности о порядке оплаты, очевидно егынши работал, ограничиваясь словесным обещанием хозяина. Эту работу егынши на землях своего феодала с полным основанием можно сравнить с кабальной формой крестьянской отработки в помещичьем имении. Разница только в том, что отработка егынши на земле своего феодала прикрывалась взаимной «помощью» — якобы феодал помогает егынши семенами, скотом, а егынши в свою очередь «помогает» своим трудом.

 

Близко к егынши по своему положению стояли джатаки (буквально — «лежащие»). За неимением скота они не могли кочевать, поэтому постоянно находились на зимовках. Характеризуя положение жатаков, И. Завалишин писал: «Джатак (бедняк) нанимается в пастухи к богатым, в батраки к казакам линейным, даже группируется целыми улусами у линейных городов, станций, селений, но все это лишь за поданный кусок хлеба».

 

Кочевать могли только сравнительно богатые люди — султаны, феодалы — бии, родовая знать, владельцы значительных стад. Об одном таком богаче передаются слова бедного жатака: «Мамеке имеет столько скота, что может кочевать». Эти слова достаточно ясно характеризуют экономическое положение жатаков.

 

Самую пауперизованную часть казахов составляли байгу-ши. Байгуши (по-казахски — байгус значит бедняк) —это обедневшая часть казахов, в поисках заработной платы уходившая к прилинейным станичным казакам. В первой половине XIX в. они составляли значительную группу. По данным Артемьева, только лишь по одному Младшему жузу они составляли около 20 тыс. душ обоего пола. Байгуши, за ничтожную плату нанимаясь к прилинейным зажиточным казакам, пасли их скот, пахали землю и справляли различные виды домашней работы. Часть байгушей работала на рыболовных промыслах. Кроме того, некоторые байгуши оставались при баях феодалах и работали в качестве домашних ремесленников.

 

О положении таких байгушей один из очевидцев писал, «В другой кибитке вы увидите, как поодаль от огня, ближе к двери, сидит, поджав ноги, на голой земле, пожилой байгуш (бедняк) и за кусок мяса тянет большой швейной суровой ниткой безобразные сапоги, прокалывая наперед кожу шилом. Изорванная джабага и засаленная тюбетейка говорят о его бедности, занимаемое в кибитке место свидетельствует о его ничтожестве. Между тем, в глубине кибитки, около нагроможденных сундуков, на бухарских одеялах покоится сам хозяин, в шелковом бешмете, в одной руке у него табачный рог, а другой он важно поглаживает бороду». О положении байгушей, нанимавшихся к станичным казакам, будет сказано в другой связи.

 

Один из казахских поэтов (Шортанбай) в следующих строфах характеризовал тяжелое положение казахских бедняков:

 

 

Существование феодальной повинности в форме продуктовой и отработочной ренты отражает процесс исторического складывания феодальных отношений в Казахстане. Денежная рента, которая появляется на грани разложения феодальных отношений, в Казахстане почти отсутствовала. Только царское правительство собирало с казахов кибиточный сбор деньгами, и то сборщики кибиточных денег вместо причитающихся 1р. 50 к. часто брали у казахов барана, а затем, перепродавая его на базаре, наживали значительные барыши. Этот факт свидетельствует о том, что у казахов денег в обращении было еще мало. То же самое следует сказать о сборе ясака с казахов Сибирского генерал-губернаторства.

 

Как известно, в феодальном обществе присвоение прибавочного продукта происходит на основе внеэкономического принуждения. Между тем, формы внеэкономического принуждения в казахском обществе выступали в своеобразной форме. С одной стороны, обязательность несения феодальной повинности (ушур, закят и разные подарки), определялась нормами адата, носившего императивный характер. С другой стороны, различные виды отработки, выступавшие под видом оказания «родственной помощи» и т. д., в условиях феодального общества были превращены в орудия эксплуатации широких масс казахов. По родовым традициям казахи также обязаны были их выполнять. Таким образом, патриархальные обычаи выступали как средства внеэкономического принуждения.

 

Когда отношения эксплуатации были связаны с наделением непосредственного производителя недостающими средствами производства — рабочим скотом, семенами или отдачей феодалами скота в долг обедневшим казахам — методы внеэкономического принуждения переплетались с экономическим давлением феодала на непосредственного производителя.

 

Таким образом, в отличие от земледельческих стран, в Казахстане методы внеэкономического принуждения приняли несколько иную форму. При этом было бы неправильно отрицать роль власти, опирающейся на военную силу. В регулярной поставке различных повинностей власть хана или султана имела большое значение.

 

Наряду с описанными формами феодальных повинностей, существовали и другие виды источников дохода, в которых участвовала вся феодальная верхушка — султаны, бии и родовая знать,— это разбор судебно-исковых дел.

 

Мы возьмем для иллюстрации только кун и айып, возникновение которых относится к периоду патриархально-родового строя. Не трудно видеть, как бии, султаны, ханы, участвуя в судебных разбирательствах, превращали эти старинные институты родового строя в источник своего обогащения.

 

Кун взыскивали за убитого человека взамен кровной мести В период развития феодальных отношений кун был приспособлен к феодальному строю и стал одним из средств эксплуатации казахов. Размеры куна, взыскиваемого с рядовых казахов и султанов, были разные. Например, полный кун за убийство простого казаха состоял из лучшего одногорбого верблюда, покрытого ковром, из джаулука (женский головной убор) и нескольких халатов, шубы, пояса, шаровар, сапог, оружия и лошади убийцы, или же из 1000 баранов, 40 кобыл и кула (невольника). Иногда кун заменялся 10 верблюдами. За убийство ходжи кун состоял из 3000 баранов, за убийство султанов— 7000 баранов, а кун ханский равнялся куну семи простых казахов. Это основано было на том, что хан является повелителем семи отделений или семи родов. Приведенные данные о куне достаточно ярко говорят о классовом характере неписанного закона, ограждавшего в первую очередь интересы господствующей феодальной верхушки.

 

В получении куна была заинтересована феодальная верхушка— султаны и бии. Поэтому нередко самими султанами и биями провоцировались междоусобные войны и родовые столкновения. Во время таких столкновений главным образом погибали рядовые казахи. По поводу этого один из русских публицистов — Г. Шахматов — писал: «Пронырливые киргизы умышленно заводят дела, условясь с судьями — султанами и биями,— чтобы получить без труда выгоду от сего обоюдного умысла их, отчего одни богатеют, а другие приходят в бедность и нищету» У

 

По казахскому обычаю кун считается — олжа (находка), поэтому получатель куна должен поделиться с ханом, бием, которые разбирали дело, с муллой, который будет молиться о душе убитого и, наконец, с есаулом, посланным за получением куна. Например, из 1000 баранов взыскиваемого куна, семейство убитого казаха получало от 40 до 100 баранов, в зависимости от имущественного положения убитого. Значительную часть куна получали бии, которые, по данным чиновника Лазаревского, получали 1/2 а иногда 1/3 часть иска, а затем ханы и султаны.

 

«Разбиратель дела,— пишет чиновник Биглов,— получает с виновного молодого верблюда и еще с него же взыскивается старый лучший верблюд под названием ханская часть, которая, если нет ханского поколения, то остается у претендента».

 

Взыскание куна с виновников особенно было разорительным для беднейшей части казахов. По казахским обычаям кун платили не только одни убийцы, а в уплате куна участвовали его близкие и дальние родственники. При значительном размере куна участвовали все отделения и даже целый род. Сам убийца платил до 50 баранов, одного верблюда и одну лошадь, ближайшие родственники должны были давать по 25 баранов, а дальние родственники по 2 барана и т. д. При периодически повторящихся междоусобицах и родовых столкновениях, бедняк несколько раз в году участвовал в уплате куна. О разорительном влиянии куна на хозяйство бедняков, чиновник Оренбургской Пограничной Комиссии Лазаревский, побывавший среди казахов западной части Оренбургского ведомства, писал: «Случается, бедняк променивает последнего теленка на 4—5 баранов и одного из них со слезами и плачем отдает в уплату куна, в противном случае, есаулы сами распорядятся его имуществом. Случается, при бедности отделения, с которого взыскивают кун, в уплату куна берут девок, ближайших родственниц убийцы. В ином роде, в один год, взыскивают 2, 3, 4-куна, значит на кибитку придется 2, 3, 4 барана и это должен заплатить часто бедняк, которому есть нечего, нечем детей кормить. Таких бедняков в степи и на Линии очень много, а год от году становится больше».

 

Доход феодальной верхушки — султанов, биев — этим не ограничивался. Они участвовали в получении штрафа за кражу. По казахскому обычаю, вор, изобличенный в краже скота, сначала должен вернуть краденый скот, а затем на него должен быть наложен айып — штраф, состоящий из 3-х тогузов. Во главе всякого тогуза должен стоять верблюд, или лошадь, или бык. Если во главе тогуза верблюд, то он называется «тое бастаган тогуз», т.. е. верблюдом начинающий то-гуз, а если начинается с лошади, то называется «ат бастаган тогуз», т. е. лошадью начинающий тогуз, а третий — «огуз бастаган тогуз», т. е. быком начинающий тогуз.

 

 

Согласно установившимся обычаям, первый тогуз начинается с краденого вида скота. Из этого штрафа в пользу хана или султана, участвовавшего в разборе, полагается ханлык, состоящий из одной лошади или верблюда по пятому году, по-казахски называемый «бесты-ат» — пятилетняя лошадь, «бесты-атан»— пятилетний верблюд. За ханлыком следует «билык», полагающийся бию за разбор судебного дела. «Билык» равнялся половине «ханлыка». Наконец, идет «жасул акы» — плата за труд есаулу, который посылался для приведения в исполнение решения бия. Кроме того, платили «даушыга жибкесер» (буквально — «перерезать веревку у виновника»). Это был символический акт, свидетельствовавший об окончании дела. После решения дела один из участников судебного разбирательства перерезывал ножом надетую на ноги вора веревку. Это было последним актом. Плата «жасаул-акы» и «даушыга жибкесер» равнялась стоимости билика. По установившимся обычаям казахов, из взыскиваемого айыпа, выражавшегося в 3 тогузах, ни истец, ни его родные ничего не получали. Весь полученный скот целиком распределялся между участниками судебного разбора. Львиную долю, конечно, получали султан, бий и есаулы, игравшие роль судебных исполнителей.

 

Суровые меры наказания за воровство сознательно поощрялись самими султанами. Тот же самый чиновник Лазаревский, когда интересовался происхождением этого обычая, получил от казахов такой ответ: «Воров в степи много, пробовали в отношении к ним различные наказания, наказывали их — не унимаются, налагали на них небольшие взыскания — не унимаются, вот султаны и определили разорять вора вконец, чтобы другой не отваживался на кражу». 

 

Казахские султаны и бии участвовали также в дележе дохода при разбирательстве исковых дел по барымте (буквально «захват»), Барымта, являющаяся также старинным родовым институтом, в условиях развивающихся феодальных отношений превратилась в разновидность феодальных междоусобиц.

 

В официальной переписке между казахами и русским правительством слово «барымта» впервые стало употребляться в 1740 году, когда ханом Младшего жуза Абулхаиром было дано согласие царскому правительству на задержание казахов, приезжавших в Оренбург, в «отомщение за грабежи и разбой».

 

Как указывает историк Оренбургского края Рычков, под барымтой в то время подразумевались «грабежи и разбой».

 

В действительности первый случай воровства, похищение женщины, угон скота, произведенные в чужих аулах, не считались барымтой. Барымтой они становились тогда, когда потерпевшие вместе со своими родственниками предпринимали ответный набег на обидчиков, а эти отвечали новым наездом и т. д. В середине XIX в., в связи с усилением барымты оренбургские власти специально занимались изучением характера этого института. Следствием такого изучения явилась специальная записка «о барымте», составленная пограничными чиновниками, в которой следующим образом характеризуется барымта: «Барымтою обозначается не первоначальный грабеж или разбой, а ряд грабежей или разбоев, последовавших за первоначальною обидою. В этом смысле принимается слово барымта областным правителем и употребляется им в своем делопроизводстве».

 

Барымта, широко использовавшаяся султанами и родовой знатью в целях личного обогащения, тяжело отражалась на хозяйстве бедняков. А самое главное, барымта раскалывала силы, усиливала межродовые войны, что тормозило создание централизованного государства. Писатель В. И. Даль (Луганский), служивший в Оренбургской Пограничной Комиссии и в 1839 году участвовавший в Хивинской экспедиции, так описывает всю пагубность барымты для казахов: «Барымта и междоусобицы, поддерживаемые еще сверх этого султанами, которые в мутной воде рыбу удят, расплодились и размножились до бесконечности. Барымта обратилась в какой-то гибельный, разорительный промысел... все роды и племена перепутались во взаимных счетах и начетах и пользуются каждым: случаем для взаимного разорения и нападения».

 

По обычаям казахов, барымтовщики не уподоблялись ворам. Если вор презирался общественностью, то барымтовщики пользовались известным уважением, участвовать в барымте было «честью» для казахов. Эта веками освященная традиция ловко использовалась султанами и биями для своего личного обогащения. Среди казахов про барымтовщиков говорят: «Он не воровал, а отбарымтовал», подразумевая, якобы, «законное» право на барымту. Из отбарымтованного скота сам барымтовщик брал очень незначительную часть, например, из 200 отбарымтованных лошадей он оставлял себе только 20—30, остальную часть распределял между султанами, биями и родственниками.

 

К феодальной знати относилась также мусульманская: знать, в лице ходжей, мулл. Ходжи, как султаны, стояли вне родовой общины и считали себя потомками первых последователей Мухаммеда.

 

Для характеристики того, как сами ходжи оценивали свое общественное положение, исключительный интерес представляет письмо ходжи Мухаммед Гали Успанова, адресованное председателю Оренбургской Пограничной Комиссии. Он был привлечен к суду как приверженец Кенесары. Вот что он писал: «Родом я ходжи, происхожу о'т потомков пророка, поэтому считаю себя из благородных, н как в здешнем тюремном замке содержатся вместе со мною люди простого звания, захваченные в воровстве, в разбоях, люди, лишенные совести, то мне обидно находиться вместе с ними, почему покорнейше прошу сделать распоряжение о переводе меня в особое отделение, где содержатся люди благородного звания, как то: султаны и бии».

 

Ходжи, как представители духовного звания, освобождались от податей и подлежали только суду султанов. Но тем не менее, по сравнению со среднеазиатскими ханствами, в Казахстане общественное положение мусульманской знати — ходжей было ничтожно. Из среды мусульманской знати выделялись лишь отдельные представители, выступавшие в роли старшин, например, в начале XIX в. ходжи Тамык Чакатаев и Шукур-Али Султанмехамметов и некоторые другие. Это объясняется, с одной стороны, тем, что ислам проник в Казахстан гораздо позже, чем в другие среднеазиатские страны, с другой стороны, кочевой образ жизни казахов не давал возможности исламу укрепиться в степи (у казахов почти не было мечетей, медресе и т. д., отсюда малочисленность мусульманских проповедников). И, наконец, сильны у казахов были пережитки языческой религии (шаманизм), отсюда широкое распространение так называемых «баксы» — истолкователей судеб.

 

О слабом влиянии ислама на казахов говорят многочисленные свидетели: по рассказам К. Губарева, у казахов «муллы и ахуны не имеют в их глазах той святости и непогрешимости, какие приписыватся этим лицам татарами».

 

Вот другое характерное свидетельство. По рассказу Дау-лыбаева в 1830 году троицкий татарин Баязит по торговым делам ездил на Тургай к казахам Аргынского рода и остался там зимовать. Однажды, когда он читал Коран, казахи просили его прекратить чтение. Он, не обращая внимания, продолжал читать, тогда казахи, со всех концов аула собравшись к нему в юрту, «забирают все книги и Коран и прямо кидают их в огонь, потом добираются уже и до самого татарина, но он видел, что дело серьезное, начал плакать и просить избавить его от смерти, говоря, что он потом не будет читать даже и молитву»

 

Все это свидетельствует о том, что ислам не успел пустить глубокие корни среди казахов, у которых были сильны пережитки шаманизма. Понятно, что в силу этого ходжи и мусульманское духовенство не пользовались у казахов тем авторитетом, какой они имели среди узбеков и других народов Средней Азии.

 

К феодальной верхушке принадлежали также тарханы. Звание тархана в XIX в. давалось русскими властями, а во Внутренней (Букеевской) орде —ханом, видным представителям феодальной знати за их особые заслуги перед государством.

 

Впервые звание тархана было пожаловано указом императрицы Елизаветы от 11 июля 1743 года батыру Джаныбеку. В 1821 году военным губернатором графом Эссеном в тарханское достоинство были возведены бий Яманчин Сегирбаев и Янгурчин Саламысов «за их усердную службу при походе с миссиею в Хиву».

 

Звание тархана могло быть наследственным или личным. В первом случае сыновья тарханов назывались также «тарханами». Например, сын упомянутого тархана Джаныбека — батыр Даут — в указе Военной Коллегии за 1759 год назван также тарханом. В рассматриваемый период тарханы особым преимуществом не пользовались, они только были освобождены от платежа налогов. О правах тарханов временный Совет по управлению Внутренней ордой писал: «Они (тарханы — Е. Б.) наравне с султанами и ходжами избавлены лишь от платежа повинностей лично, и то ежели имеют грамоты ханские, другими преимуществами не пользуются».

 

В первой половине XIX в. тарханы как социальная группа не играли существенной роли в общественно-экономической жизни казахов. Уже к середине XIX века институт тарханов стоял на грани исчезновения. С этим, очевидно, было связано ходатайство перед правительством отдельных потомков тарханов о закреплении за ними потомственного звания тархана.

 

По данным Оренбургской Пограничной Комиссии число тарханов к 60-м годам XIX в. не превышало 20 человек, в разное время утвержденных Министерством внутренних дел.

 

В 1869 году на заседании Сената специально был обсужден вопрос о тарханах. В решении Сената было констатировано, что звание тархана является исчезнувшим, одновременно было постановлено оставшихся потомков тарханов освободить от подушной подати и разрешить им во всех делах именоваться тарханами.

 

Следующей социальной категорией, игравшей видную роль в общественно-политической жизни казахов, являются батыры. Формирование института батырства как социальной категории тесно связано с возникновением военно-феодальной знати. А само происхождение термина «батыр» уходит в глубокую древность казахов.

 

Слово батыр происходит от тюркского слова «багадур» и «бакхатур». Еще на заре истории казахского народа, когда казахские степи подверглись нападению внешних врагов, из среды народа формировались специальные дружины со своими военачальниками для борьбы с внешней угрозой. Особо отличившихся в сражениях предводителей этих дружин казахи называли «батырами». Слово батыр в казахском и других тюркских языках означает «борец», «сильный», «герой», «бесстрашный», «храбрый».

 

Последующие войны казахов с калмыками как раз подтверждают это. В 1730 году во время крупнейшего сражения казахов Младшего жуза с джунгарскими завоевателями отличались своей храбростью и отвагой Букенбай, Исет и хан Абулхаир, и народ назвал их батырами. То же самое подтверждают события последующих лет. Например, Тулебая, одного из ближайших соратников Кенесары, прозвали Джеке-батыром (особо отличившийся батыр). Следовательно, батырами называли тех казахов, которые отличались своей храбростью во время крупных столкновений с внешними врагами. Через века казахский народ пронес образы батыров, сохранив их в своих устных героических былинах.