ГОДЫ УЧЕБЫ
В 1931 году приехал в Москву с путевкой крайкома комсомола Казахстана для поступления в Московский институт цветных-металлов и золота. Дорога в столицу занимала тогда шесть-семь суток. Поразили меня, помню, необъятные просторы Казахстана. И тоскливая безжизненность его степей: от станции до станции глазу не за что зацепиться.
Остановился я у старшей сестры Амины Ахмедовны. Ее муж А. Туркебаев был в то время слушателем Коммунистического университета им. Свердлова, членом партии с 1920 года. Начиная свою деятельность в годы гражданской войны в 1918 году, был командиром партизанского отряда, боровшегося с белоказаками, участвовал в разгроме банд анненковцев. В 1924 — 1930 годах он работал ответственным секретарем Талды-Курганского, Алма-Атинского уездных комитетов партии, а затем инструктором Казахского крайкома ВКП (б). Потом он трудился начальником управления кадров и уполномоченным по делам высших школ наркомата земледелия КазССР. На этой работе он погиб от рук бандитов на станции Сарыозек.
Мои родственники жили на улице Воздвиженка, 5, где сейчас размещен архитектурный музей имени Щусева. После принятия в институт я переехал в общежитие, которое находится на Сретенке, в Панкратьевском переулке в магазинном помещении с огромными витражными окнами, выходящими на Садовое кольцо. Хорошо была видна из нашей комнаты еще не снесенная Сухарева башня. Через месяца два нас переселили в 4-й студенческий городок «Дом коммуны» недалеко от Донского монастыря. Последние годы учебы я жил на четвертом этаже в 418 кабинете северного крыла.
В то время, когда я учился в Москве, у нас проводились так называемые университеты культуры. Каждый Выходной день перед студентами выступали Выдающиеся личности страны: писатели, артисты, ученые. Для нас, будущих горных инженеров, такие встречи были настоящим праздником. Я помню, как, затаив дыхание, мы слушали Таирова и Качалова, Русланову и Церетели, поэтессу В. Инбер и др. Наверное, благодаря университетам культуры мы с моим товарищем Бакаевым стали заядлыми театралами. Хотя на всех спектаклях нам приходилось сидеть, на галерке, Мы стремились побывать в разных театрах Москвы. Особенно мы любили МХАТ: «На дне» с Качаловым, «Анна Каренина» с Тарасовой, «Царь Федор Иоаннович» с Хмелевым. Мы посмотрели почти весь репертуар МХАТа того времени, где играли и другие блистательные актеры: Москвин, Тарханов, Яншин, Андровская, Степанова и другие.
Нельзя сказать, что жили мы, студенты впроголодь. Получали не ахти какую стипендию (по-моему, 45 рублей) и первым делом покупали талоны на трехразовое питание. Ни о каких застольях да еще с горячительными напитками и речи быть не могло. А ведь мы еще умудрялись и на театр сэкономить, и на кое-какую одежду. Да ведь еще на займы подписывались. Как мы выкручивались — ума не приложу! Из дома помощи не получали. Да и на какую помощь можно было рассчитывать, если у нас, на нашей родине, свирепствовал страшный голод.
Моя учеба в Москве совпала с тяжелейшим периодом в жизни республики и страны — периодом принудительной коллективизации. Сведения о крайне тяжком положении народа доходили до нас, московских студентов. Я получал письма от родителей, в которых рассказывалось об огромных бедствиях жителей аулов и сел, страдающих и погибающих от голода. О масштабах развернувшейся беды я мог судить сам, когда приехал к родителям на каникулы в село Тургень Энбекши-Казахского района Алма-Атинской области. Здесь в 1932 —1933 годах множество людей погибло от голода в селах Балтабай, Маловодное и в аулах района.
Студентов из Казахстана очень тревожили вести из родных мест. По инициативе казахского землячества (была такая организация) состоялось собрание в помещении кинотеатра «Колизей» (ныне театр «Современник») на Чистых прудах. Студенты требовали правдивой информации о положении дел в республике. В Москву приехал секретарь Казахского крайкома Кохиани, чтобы успокоить студентов. Но не тут-то было: студенты располагали более достоверной информацией и разговор получился очень резкий. Слушатели из коммунистического университета имени Свердлова, что называется, по полочкам разложили доводы Кохиани и посчитали информацию секретаря крайкома необъективной и нечестной. Очень ярко выступил студент О. Джандосов (брат У. Джандосова). Он сказал, что, находясь на практике в республике, посетил ряд геологоразведочных партий и перед его глазами открылась страшная картина всенародного бедствия-— голода. Кохиани чувствовал себя весьма неуютно под градом критики. Мы тогда еще не знали, что о великих страданиях казахского народа Сталину было отправлено «письмо пятерых»: Г. Мусрепова, М. Даулеткалиева, Е. Алтынбекова, М. Гатаулина, К. Куанышева. Письмо, как и следовало ожидать, оказалось без последствий. Равно как и обращение к «вождю народов» видного государственного деятеля Турара Рыскулова.
Сложившаяся обстановка в республике очень сильно влияла на учебу и настроение студентов. Многие из них возвращались домой. После собрания не было принято никакого решения. Да и какое решение могли мы принять? Прекратить голод? Помочь Казахстану продуктами? Миллионы голодающих и бедствующих были и в других регионах страны. В этом мы убедились, находясь на практике в 1933 году на Дегтярском руднике, на Урале. Сюда согнали огромное количество раскулаченных и жили они в крайне тяжелых условиях, нищенски. А ведь еще и работали! Возвращаясь с практики в Москву, мы не смогли купить железнодорожных билетов и три дня провели в Свердловске (Екатеринбурге). Мы, трое студентов, жили у родственников одного шахтера, с которым познакомились в Дегтярке, на улице Московской, дом 24. А там положение было катастрофическим...
Свердловск запомнился мне и одной страшной экскурсией. Я имею в виду ипатьевский дом, где были расстреляны царь и его семья. Сейчас трудно в это поверить, но эта экскурсия пользовалась в городе популярностью. Люди приходили в дом, рассматривали стены со следами пуль и кровавых пятен. Трагедия, которая здесь разыгралась, теперь подробно описывается во многих журналах и газетах.