а какая в захолустье работа? Потом отцу все-таки удалось куда-то устроиться, но в 39-м он попал под суд и оказался в лагере. Наказание отбывал в России, мне так и не удалось выяснить, где… Когда началась война, попросился на фронт — и ему дали разрешение. Был ранен, в 43-м вернулся домой. Недолго ему оставалось жить...

 

… Дома я раскрываю последний московский сборник стихов Кадыра Гинаятовича, вышедший незадолго до развала Советского Союза. Он называется «Колчан». Прекрасно издан, и нынче, через десяток лет, как новый. Перечитываю его стихи о детстве, которыми завершается книга. Стихи, они всё расскажут или почти всё.

 

О детство мое! Вечный звон капели,

Росток, зеленеющий на меже,

И ветер радостный в крепком теле,

И одуванчик хрупкий в душе.

 

О детство мое! Ты глядишь на солнце,

И шар поворачивается не спеша,

И тело за бабочкой вдаль несется,

И смотрит в раздумье на мир душа...

 

 

— Я довольно рано почувствовал нечто загадочное в своей жизни. Да, скорее ощутил это, чем осознал. Даже с днем рождения вышла какая-то загадка… — Тон голоса Кадыра Мурзалиева прост, добродушен, шутливо-улыбчив, но очень быстро начинаешь понимать, что эта созерцательная самоотстраненность соткана из постоянной, живой, вдумчивой работы мысли, пытающейся затянуть все глубже и глубже во все на свете, тем более в смысл судьбы. — Когда осенью 1941 года мама, Магараш, повела меня в первый класс, оказалось, что свидетельства о рождении у меня нет и возраст мой неизвестен. Я родился в соседнем Каратюбинском районе, и отец, видно, не потрудился вовремя взять справку. Казахи тогда, как впрочем и всякие селяне, не очень-то пеклись о разных бумагах, документах, поскольку насущные заботы одолевали. Время рождения детей помнили приблизительно, да ведь и малышей было в семьях помногу, разве все убережешь в памяти? Стали расспрашивать маму, но что она скажет, если читать-писать не умеет? Повели меня к врачихе в больницу. Так долго осматривала, потом велела открыть рот. Пересчитала зубы. И твердо так заявляет, что я родился не иначе как в 1935 году. Мать кивает, соглашается, припоминает, что зимой это произошло. «А месяц и день рождения выбирай себе сам!» — говорит мне врач. Я задумался. Спрашиваю у мамы: какой первый месяц в году? -Январь, — отвечает. Начало года мне понравилось, и я выбрал январь, а число — пятое. Так и записали. И оказалось впоследствии, что хоть был я маленький, а свой день рождения пророчески определил!

 

Моего отца звали Гинаят, это имя взято муллой из Корана. И меня отец назвал именем из святой книги мусульман. По окончании поста — оразы есть ночь всепрощения — Кадыр-туны. В эту ночь люди не спят: открываются небесные врата, и каждый должен поговорить с Аллахом. Понятно, что перед этой встречей верующий должен очиститься постом. И так получилось, что день своего рождения, конечно тогда ничего еще не зная, я выбрал в точности и в соответствии со своим именем: в том году ночь всепрощения как раз была в начале января...

 

«В минуту рождения каждый имя свое себе в сладостный дар получает», — таким широким дыханием поет Гомер во второй песни «Одиссеи» о наречении младенца. Издавна известно, что у имени есть своя философия, своя духовная сущность. Незадолго до нашей беседы я прочел великолепную, пронизанную глубинными интуициями, работу священника Павла Флоренского «Имена». По его убеждению, имя действительно направляет жизнь личности по известному руслу и не дает потоку жизненных процессов протекать где попало. «Но в этом русле сама личность должна определить свое нравственное содержание», — полагает философ. «Имя предопределяет личность и намечает идеальные границы ее жизни. Но это не значит, что, именем определенная, личность не свободна в своем имени — в его пределах. И прежде всего: каждое данное имя есть целый спектр нравственных самоопределений и пучок различных жизненных путей. Верхний полюс имени -чистый индивидуальный луч божественного света, первообраз совершенства, мерцающий в святом данного имени. Нижний полюс того же имени уходит в геенну, как полное извращение божественной истины данного имени...» То есть речь идет об ответственности человека, с самого раннего его возраста, перед своей судьбой, перед своим именем. Недаром, например, в песнопениях святому поется: «Достойно имени еси пожил, Георгие».

 

Естественно, что по окончании той нашей встречи с Кадыром Мурзалиевым я заинтересовался толкованием его имени в Исламе. И обратился за разъяснениями к одному своему другу, который в последние годы всерьез увлекся суфизмом. «Кадыр — это тайна Бога, ее не знает ни приближенный к Нему ангел, ни Его посланник». — Такую выдержку из источников мусульманского учения привел мне в ответ мой товарищ.

 

Чуть позднее, порывшись в своих архивах, он добавил:

 

— Суфийский мыслитель. XII века Русбихан Бакли приводит следующий, приписываемый Пророку хадис: «Кадыр-божественная тайна со времени до творения; и никакие сотворенные во времени существа не могут ее разгадать».

 

Поразительные слова! И какие глубины открываются в этом имени!..

 

Но ведь и поэзия, подумалось мне, это божественная тайна, разгадка которой никому, даже самим поэтам, не ведома...

 

 

Из первого своего стихотворения Кадыр Гинаятович сейчас не помнит ни строки, зато не забыл подробностей того, как оно появилось.

 

После войны, в 46-м году, он учился в шестом классе. Тяжелое было время, для всей страны, а в отдаленных глухих местах вроде поселка Джамбейты, по сути, свирепствовал голод — до начала 50-х годов. Почти все его маленькие браться и сестры не пережили ту страшную пору, так же было и в других семьях. Хлеб выдавали раз в день, по карточкам, обычно с десяти утра, но еще накануне с вечера скапливалась громадная очередь. Тут же люди коротали ночь, и с рассвета давились у закрытого окошка. Однажды, вспоминает Мурзалиев, и ему, одиннадцатилетнему подростку, пришлось выстоять эту бесконечную очередь. «Был я совершенно голодным. И, когда получил драгоценную буханку, ничего не смог с собой поделать. Отломил от корочки и торопливо проглотил. Потом… — помнишь первые телевизоры? Выключаешь его — и долго на черном экране не гаснет четырехгранное пятно. Постепенно оно тускнеет и наконец пропадает совсем… — Вот так тогда и в моих глазах потемнело, весь мир су-у-узился, до мутноватого белого окошка, и больше ничего не помню. Оказалось, я потерял сознание и упал… Вот такое было время… А школу вскоре пришлось бросить, не было сил туда ходить».

 

Первое стихотворение Кадыр сочинил как раз незадолго до этого случая. В послевоенном поселке был полный развал: единственный клуб не работал. Но вот однажды на дверях «очага культуры» повесили объявление: в Джамбейты приезжают с концертом самодеятельные артисты из Актюбинска.

 

-… Это было целым событием для поселка, и, конечно, мы, детишки, пробрались на концерт, — рассказывает Кадыр Гинаятович. — Кто в окошко влез, кто проник через задний ход: на билеты у нас денег не имелось. И выступал там среди других один парень, спел песню «Шестнадцать девушек». Кстати, у Гарифуллы Курмангалиева тоже есть в репертуаре песня под таким названием, его коронный номер, — но та народная. У актюбинца же была своя, и мелодия собственная. В каждом куплете — о разной девушке. Шестнадцать куплетов — и столько же характеров! Веселая песня, остроумная, мне очень понравилась. Вернулся домой — и вот вдруг очень сильно захотелось такую же сочинить. Но я решил придумать — про мальчиков. Весь загорелся! Однако… написал куплетов шесть-семь, а дальше дело не пошло. Назавтра принес стихи в школу — ребята читают, хохочут. Листок со словами — нарасхват. Дошло даже до преподавателей, они тоже смеялись, одобряли...

 

Разумеется, неспроста, не на пустом месте возник этот первый толчок к творчеству. К тому времени Кадыр уже давно сделался заядлым книгочеем. В Джамбейтах располагалась районная библиотека. «Не знаю, сколько на русском, а на казахском книг было, множество», — вспоминал поэт. Кадыр записался в абонемент лет в восемь и с тех пор стопками уносил книги домой, а через день-другой приходил за новыми. Конечно, библиотекарши быстро приметили юного читателя. Выяснилось, что у него к тому же прекрасный почерк. Когда из Книжной палаты приходили свежие экземпляры изданий, Кадыра стали звать на подмогу — заполнять карточки. Мальчик добросовестно выполнял работу и за это получал новые книги на дом. Так, перечитав в библиотеке все что было, он сделался и первым читателем новинок художественной литературы. А библиотеки в те времена снабжались превосходно: поставки были централизованными.

 

Но все-таки, наверное, и то недописанное стихотворение про шестнадцать пареньков подсобило подростку, когда в шестом классе, из-за крайней нужды, он вынужден был оставить школу. Тогда люди, по его словам, были добрее, отзывчивее душой, чем нынче. Узнав про случившееся, прежняя классная руководительница, что знала Кадыра с малолетства, принялась за него хлопотать. Куда только не ходила — в районо, в райисполком, в райком партии. И добилась своего — мальчика приняли в интернат, который, понятное дело, и без того был переполнен.