Рыскулов догадывался (во всяком случае имел все основания предполагать), что может стать такой же жертвой беззакония, как Каменев и Зиновьев, Рыков и Бухарин. Это и понятно, так как к рассматриваемому времени практически все население Советского Союза стало потенциальным объектом сталинского террора. Очень немногие чувствовали себя в безопасности, почти каждый мог ждать, что за ним придут. К такому положению, сложившемуся в стране, имелось немало объективных и субъективных причин. Не следует забывать, что в бывшей царской России, а впоследствии — в Советском Союзе по существу не было никаких демократических традиций. Tcли же сюда приплюсовать низкий уровень образованности и грамотности, культуры населения, то можно представить, что привело государство к таким уродливым явлениям, как низкопоклонство, чинопочитание, пренебрежение к человеку. Ведь общеизвестно, что коварного и мстительного властолюбца, каким являлся Сталин, не только боялись, но и любили. Никаких признаков оппозиции или даже нейтралитета не было.

 

Было другое — доносы. Рыскулов сталкивался с ними практически со времен гражданской войны. По существу, первый донос на Рыскулова был сделан членами Турккомиссии. О Рыскулове писали: Ленину — Фрунзе, в ЦК РКП (б) — Куйбышев. После съезда народов Востока в сентябре 1920 г.— новый донос уже в ЦК РКП (б) от имени делегатов партийного съезда Туркестанской республики. Доносы были из Узбекистана, Казахстана. Особенно отличался нападками на Рыскулова секретарь Казкрайко-ма ВКП(б) Голощекин, взаимоотношения которых носили своеобразный характер. “Когда я критиковал его работу (например, спор о переводе столицы в Алма-Ату, когда в ЦК прошли мои предложения, критика некоторых ошибок во время конфискации скота у баев и др.), тов. Голощекин в ответ выставлял "рыскуловщину", но как только я с ним устанавливал нормальные отношения, он прекращал упоминание о “рыскуловщине”. Между тем никаких оснований не было прорабатывать “рыскуловщину”, т. к. я в Казахстане почти не работал... Во время моей кратковременной работы в 1925 г. в Кзыл-Орде в качестве зав. отделом печати Казкрайкома и ответственным редактором газеты “Енбекши казах” я, наоборот, заострял борьбу с местным национализмом и идеологией алашордынцев”,— писал Турар Рыскулович секретарю Казкрайкома ВКП (б) Мирзояну в декабре 1933 г.

 

Письмо появилось в связи с тем, что Культпроп Казкрайкома ВКП (б) опубликовал “тезисы для докладчиков к XIII годовщине КазССР”, в которых, в частности, говорилось: “...ходжановщина, садвокасовщина, рыскуловщина, мендшевщина оказались отброшенными парторганизацией как носители чуждой идеологии”. Рыскулова возмутила очередная вылазка против него и он написал письмо секретарю Казкрайкома. “Смысл повторения этих ”щин", я думаю,— писал Рыскулов,— заключается в том, что кому-то из Культпропа Казкрайкома хочется и в дальнейшем руководствоваться столь памятным “голоще-кинским методом” работы, чтобы, пугая этими “щинами”, вновь зажать всякую самокритику и отвлечь внимание парторганизаций от вскрытия тех ошибок последних лет, которые нанесли колоссальный вред интересам социалистического строительства в Казахстане... Если имеются какие-либо основания, пусть желающие поставят обо мне вопрос в ЦК, но ронять авторитет и прорабатывать человека, находящегося по воле того же ЦК на посту зам. председателя СНК РСФСР и не имея к тому же оснований — неправильно",— резонно и как всегда решительно настаивал Турар Рыскулов.

 

Но не только по своему опыту он знал о доносах. Он видел в повседневной жизни как прорабатывали членов партии, которые не могли отыскать “врагов народа” среди своих знакомых. Только со старыми, испытанными друзьями Рыскулов мог вести беседы, которые хоть в какой-то степени отклонялись от официальной линии.

 

Н. С. Хрущев на XX съезде КПСС сообщил, что число арестов по обвинению в контрреволюционных выступлениях возросло в 1937 г. по сравнению с 1936 г. больше чем в десять раз. “Бдительность” стала пробным камнем сознательности советского гражданина и, конечно, члена партии. От каждого арестованного требовали назвать сообщников, а всех его знакомых автоматически брали на заметку. Делать это было легко: в 30-х годах в Советском Союзе были еще живы сотни тысяч людей, которые когда-то принадлежали к небольшевистским партиям, служили в “белой” армии, были националистами, представителями местной интеллигенции, людьми свободных профессий.

 

На февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП (б) в 1937 г. Сталин дал определение своей концепции высокоцентрализованной и военизированной партии. “В составе нашей партии,— говорил он,— если иметь в виду ее руководящие слои, имеется 3—4 тысячи высших руководителей. Это, я бы сказал, генералитет нашей партии. Далее идут 30—40 тысяч средних руководителей. Это наше партийное офицерство. Далее идут около 100—150 тысяч низшего командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство”. Еще раньше Сталин назвал большевистскую партию орденом меченосцев внутри Советского государства.

 

В той партии, которую создавал Сталин, точнее, перестраивал, не было места самостоятельно мыслящим личностям, таким, как Турар Рыскулович Рыскулов. Он относился к плеяде “старых большевиков” с дооктябрьским партийным стажем, обладавших особым престижем, как опытные партийные бойцы, вокруг которых сложился ореол особой дальновидности и мудрости. Сталин их не любил. Сподвижниками Сталина были не деятели типа Рыскулова, а зловещие фигуры типа Ягоды, Ежова, Берии, Вышинского, а также послушные и беспринципные исполнители сталинской политики, такие, как Молотов, Маленков, Каганович, Ворошилов, Шкирятов, Жданов, Мехлис и многие другие.

 

Радикализм Рыскулова не исключал его умеренности и компромисса. Его взгляды на различные тактические вопросы не были последовательно левыми: по одним вопросам он занимал серединную позицию, не примыкая “ни к тому, ни к другому” течению (или группе, или фракции, или платформе); по другим — он доказывал, вопреки возражениям левых, свою точку зрения. Бесспорных решений, как любил предупреждать Рыскулов, принять сразу невозможно; будут, безусловно, и ошибки. Такая политическая линия подтверждается всей его политической деятельностью. Он, например, не поддерживал ни одну оппозицию, существовавшую или действовавшую в партии. Это Относится и к “левым коммунистам” во времена Брестского мира, и к периоду дискуссии о профсоюзах, и в сложных и запутанных политических баталиях 20-х годов. Его склонность к прагматической умеренности была особенно подкреплена многими годами работы на посту зампредседателя Совнаркома Российской Федерации. Именно поэтому меньше всего он предвидел огромные человеческие издержки как в годы гражданской войны, так и в годы социалистического строительства. Даже марксистская концепция классовой борьбы фигурировала в его публикациях и практической деятельности лишь как “экспроприация экспроприаторов”, предполагая передачу собственности и перераспределение богатств, но никак не правовые последствия вооруженных грабежей, а тем более массовые репрессии в условиях социалистического строительства.

 

На фоне всего происшедшего с сентября 1917 г. (времени вступления в большевистскую партию), а точнее — с восстания в Средней Азии и Казахстане в 1916 г. (времени вступления в активную революционную борьбу), Рыскулов выступает как гигантская историческая фигура. По положительному или отрицательному отношению к Рыскулову мы узнаем о взглядах многих людей, независимо от их отношения к происходившим историческим процессам. Но какие бы ни были эти взгляды, к Рыскулову не было равнодушного или безразличного отношения.

 

Рыскулов был настоящим революционером высокой квалификации. Это не хлипкий, резонирующий интеллигент, а человек действия, у которого полная гармония слова и дела. Он и теоретик-ученый, и практик-прагматик; у него — все данные, чтобы быть политическим руководителем, руководить, движением народных масс. Но когда это будет нужно, он не побоится пойти со всеми и на улицу, и на политическую демонстрацию, а если нужно — станет на баррикады. Опыт восстания 1916 г. в известной степени подтверждает эти выводы, а организация свободного союза революционной молодежи коренного населения в условиях диктатуры властей Временного буржуазного правительства свидетельствует о его политических организационных данных. Моральный уровень этих молодых людей, революционно настроенных на народную борьбу, был весьма высок. Но Турар Рыскулов в его требованиях нравственных качеств от революционера шея так далеко и высоко, что ответить на них мог лишь кристально чистый и безупречно честный человек. Таким он оставался до конца своих трагических дней.

 

Рыскулов считал, что участие в революционном движении, в революции диктуется прежде всего революционным долгом перед угнетенным народом. Именно поэтому он (судя по его многогранной деятельности) считал себя обязанным отдать свои силы для освобождения народа. Вместе с тем Рыскулов считал, что служение народу и революции не должно быть лишь долгом, чем-то извне диктуемым, принудительным. Он так организовал свою натуру, психику, чувства, восприятия, чтобы на все тяжкие испытания революционера ответить чувством свободы, но не от “я” эгоиста, а от развиваемых личностью альтруистических качеств. Это особенно проявилось во времена ареста и следствия, допросов и следовательского давления.

 

Известно, что в русской народной среде (рабочей, крестьянской, мещанской, интеллигентской) было и ныне существует обращение по отчеству — “Петрович”, “Ильич” и т.д. Обычно оно прилагалось или к пользующимся уважением и непререкаемым авторитетом пожилым людям. У казахов, аналогично указанному, прибавлялась частица “ага”. Так вот — Турара Рыскуловича сплошь и рядом звали “Турар-ага”, подчеркивая и выражая тем самым неизменное уважение к нему. Так называли его и молодые, и сверстники, и те, кто были старше его по возрасту. Однако фамильярность отсутствовала. Никто не осмелился бы пошутить над ним или тем более хлопнуть по плечу.

 

Несмотря на интернационализм, на в большинстве своем российское, а точнее, русское окружение, в котором он работал многие годы, Рыскулов был казахом и не только потому, что родился от казахского отца и казахской матери. Это обычно бессознательное проникновение “казахским духом”, бытом, вкусом, обычаями, представлениями, взглядами, а многие из них нельзя в их генезисе оторвать от внутренней культуры народа, опиралось на народные корни.

 

В окружении близких людей и родных Рыскулов заражал всех своими планами, идеями, мыслями. Его личность покоряла своей волей, целеустремленностью. Он обладал каким-то неведомым гипнотическим воздействием на людей, подчиняя их своему уму и своей энергии. Рыскулов представлял собой редкостное явление человека жизненной воли, сливающей фантастическую веру в революцию, в социализм, с неменьшей верой в себя, в свою внутреннюю силу и убежденность. У людей, близко знавших Рыскулова, больше всего проявлялись влюбленность в рыскуловскую волю и рыскуловскую энергию. Но к Рыскулову притягивала не только гармония слова и дела, о которой уже говорилось. Производило глубокое и незабываемое впечатление что-то другое, сложное, которое можно определить какой-то обаятельностью, одухотворенностью, нечто таким, что трудно определить. В кругу друзей и товарищей, на встречах и во время бесед Рыскулов был всегда оживлен, доброжелателен, дружелюбен, открыт. В нем постоянно чувствовалась сдержанная сила. Его манера говорить и слушать вызывала собеседника на откровенность и доверительность. У него было много друзей и товарищей. Среди них партийные , государственные, хозяйственные и военные деятели, ученые, писатели и представители культуры.

 

Яркий, самобытный, знавший взлеты и падения, но при этом цельный в своем стремлении служить народу, уязвимый, но в своей основе несгибаемый, Рыскулов обладал удивительной способностью возвышаться над обстоятельствами и подчинять их себе. Даже во время нахождения в следственной тюрьме, при жестких и жестоких допросах следователей он стремился не называть новых для следствия людей, якобы связанных с ним антигосударственной и антипартийной деятельностью. А если и называл, то уже из числа или погибших, или осужденных. Это была позиция и линия человека, до конца боровшегося за справедливость, позиция и линия глубоко нравственная, свидетельствовавшая не только, о кристальной чистоте, но и самобытном мужестве этого человека.

 

Устранение таких государственных деятелей, как Рыскулов, с арены активной производственной и политической деятельности имело крайне отрицательные последствия прежде всего потому, что такие опытные кадры некем было заменить. К руководству стали приходить некомпетентные, незрелые в политическом отношении руководители, для которых главное состояло не в специальной подготовке и наличии практического опыта, а в качестве энтузиаста-стукача, работника сталинского типа, рядового партийного “ордена меченосцев.” В результате вместо научно обоснованного и планомерного развития народного хозяйства начались судорожные рывки, способствовавшие, а точнее, вызывавшие существенные диспропорции между различными отраслями народного хозяйства.

 

...За несколько дней до ареста Рыскулов выехал в Кисловодск для кратковременного отдыха. Выехал один с надеждой поработать над новыми рукописями по истории революционного движения в Средней Азии и Казахстане.