...И вот снова наступает время встреч.

Но на этот раз мне не приходится собирать походный чемодан и лететь через высочайшие горные хребты и необъятные океаны. Мой город — Алма-Ата — осенью нынешнего года вписывается в историю афро-азиатского писательского движения, как уже навсегда вписались в нее Дели, Ташкент, Каир, Бейрут.

 

Наступает время встреч, время горячих, вдохновенных, идущих от сердца слов. А слово для писателя — его самое прямое дело. Во все эпохи настоящая литература корнями уходит в живую действительность, и потому писатель, который по роду своей работы имеет дело с человеком, с его надеждами и разочарованиями, страстями и верованиями, не может — если только он настоящий писатель — безучастно взирать на то, что происходит в мире. И объединение писателей двух огромных континентов стало острой и насущной необходимостью.

 

Память услужливо возвращает меня на добрые полтора десятка лет назад. Не боясь повториться, я должен снова сказать, что конференция в Дели не просто подчеркнула значение литературы в формировании духовной жизни народов, мучительно преодолевающих последствия колониализма. Доброжелательный, плодотворный обмен мнениями, споры, которые велись с уважением к точке зрения собеседника,— все это сыграло неоценимую роль в установлении взаимопонимания, для взаимного обогащения опытом, для дальнейшего развития и молодых, начинающих, и древних, имеющих многовековые традиции, литератур.

 

Так я думал тогда, так я думаю и сейчас. Именно в Дели — и два года спустя в Ташкенте — были сформулированы не новые, очевидно, но вечные принципы единства и коллективной ответственности. Мы не имеем права уподобляться страусу, который прячет голову в полной уверенности, что это убережет его от опасностей. Было бы неоправданной наивностью и непростительным легкомыслием не замечать вопиющие несправедливости, которые совершаются на нашей планете. И писатели не мирились с этим. Они протестовали против войны во Вьетнаме и расширения агрессии на весь Индокитай, требовали мирного урегулирования конфликта на Ближнем Востоке, горячо поддерживали идеи разоружения, решительно осуждали неумные попытки применять силу в решении спорных вопросов.

 

Я говорю обо всем этом — о пристальном внимании к подробностям быстротекущей жизни, о влиянии в области многих политических и культурных начинаний, но не забываю о главном, что составляет деятельность Ассоциации писателей стран Азии и Африки, о всех конференциях Koтopoй мне посчастливилось принимать участие.

 

Максим Горький когда-то назвал книгу одним из величайших чудес, созданных человечеством. На мой взгляд, его слова сохраняют свою правоту и в наши дни, когда человек расщепил атом и начал познавать антивещество, когда он вышел в космос, когда телевидение делает для него доступным любой уголок земного шара, делает очевидцем событий, которые происходят не при нем.

 

Но в этих условиях книга остается книгой. Японский учитель рисования, пекущийся о нравственном совершенствовании своих питомцев, старающийся преодолеть равнодушие и несправедливость, из повести Такэси Кайко «Голый король» приходит на страницы алма-атинского журнала «Простор», и десятки тысяч читателей сочувственно следят за его усилиями, за его удачами и поражениями...

 

В бесконечное кочевье по многим странам отправился наш великий и незабвенный Абай, чью нелегкую судьбу блистательно описал Мухтар Ауэзов в свой эпопее. И в разных уголках света люди, никогда не бывавшие в нашей степи, могут с полным правом утверждать, что они жили в казахском ауле конца прошлого века, что это они были влюблены в красавицу Тогжан и испытали безнадежное чувство потери, что на их глазах рождались стихи поэта, обессмертившие его имя...

 

Точно так же я могу сказать, что жил в Египте до революции 23 июля 1952 года, что это я в необычной лавке, где торговали душевными качествами, «попросил порошок смелости сроком на десять дней...» И с этого момента потянулась цепь необычайных событий, направленных к тому, чтобы сбылись «чаяния людей добрых и благородных». Да, я действительно жил там, потому что прочел роман видного египетского писателя Юсефа ас-Сибаи «Земля лицемерия».

 

И не только я... «Однажды ко мне,— пишет Юсеф ас-Сибаи в небольшом предисловии к роману,— пришел посетитель из Пакистана и сообщил, что он перевел мою книгу на язык урду и издал ее в своей стране. Этот переводчик сказал мне, что, по его мнению, в романе рассказывается не о каком-то определенном обществе, а о целом этапе жизни многих народов, страдавших от колониального гнета. Когда перевод был издан, власти Пакистана сочли, что переводчик сам сочинил эту книгу, в которой изобразил пакистанское общество. От тюрьмы переводчика спасло лишь то, что ему удалось показать арабский экземпляр книги властям и тем самым доказать, что эта книга переведена с арабского, что она издана в Египте».

 

Эти примеры глубокого и тонкого проникновения литературы в жизнь народа, в характерные приметы времени, в самую суть явлений каждый читатель волен продолжить по своему усмотрению.

 

Но здесь я собираюсь сделать одну оговорку, хоть и заранее понимаю, что могу показаться несколько старомодным. Это, пожалуй, простительно человеку, который переступил порог своего семидесятилетия.

 

В последнее время мне не дают покоя два рисунка, увиденные на обложке одного из номеров журнала «Курьер Юнеско». На первой странице польский художник Роман Чеслевич воспроизвел знаменитую Джоконду — с одним только добавлением, которого не предусмотрела кисть Леонардо да Винчи: из прекрасных глаз молодой итальянки безутешно лились слезы.

 

Я сперва не понял, чем вызвана такая вольность в обращении с картиной великого мастера. Но на последней странице обложки кубинским художником Альфредо Ростгаардом была изображена роза, которая тоже плакала каплей росы.

 

Оказалось, что горечь молодой женщины и горечь чудесного цветка вызвана теми издевательствами, которым сегодня подвергается реалистическое искусство — и живопись, и музыка, и театр, и литература.

 

Рискуя прослыть отсталым, я все-таки не могу взять в толк, чего добивается, например, автор книги, в которой на протяжении трехсот страниц нет ни одного знака препинания и ни одной заглавной буквы, а местами идет сплошной набор не согласованных между собой слов. Что это добавляет к его замыслу? Какие передает наблюдения над жизнью и движения души? Честно говорю — не знаю.

 

Писатель должен, понятно, думать о выборе изобразительных средств, должен стремиться к достижению впечатляющего воздействия. Тот же Максим Горький говорил, что работа над языком, над формой — цель жизни художника. Но все это ровно никакого отношения не имеет к беззастенчивому авторскому произволу.

 

Я вовсе не стремлюсь сейчас придать своим размышлениям законченность резолюции, а просто делюсь своими убеждениями, которые сложились у меня почти за полвека литературной работы. Меня всегда интересовал живой всамделишный человек в живых всамделишных обстоятельствах и оставляли равнодушными различного рода ухищрения.

 

Старый добрый реализм успешно отстоял самого себя от всех яростных нападок, которым он подвергался. И отстоял не громкогласными декларациями, а добротными, полнокровными произведениями, созданными на самых разных языках.

 

Конечно, он отнюдь не закостенел, а постоянно обогащается, сверкает новыми, как бриллиант чистой воды в руках искусного мастера.

 

Для советского писателя методом познания действительности в ее постоянном революционном развитии стал социалистический реализм. Он возник, окреп и развился как прямое следствие тех огромных преобразований, которые произошли не только в нашей стране, но и во всем мире.

 

Я не литературовед, не критик, и то, о чем я говорю,— живые наблюдения писателя, по роду своей профессии думающего о природе художественного творчества. На мой взгляд, в наше время честный прогрессивный писатель, любящий свой народ и знающий людей, пристально изучающий жизнь, неизбежно в той или иной степени приходит к социалистическому реализму, который позволяет ему проникнуть в глубинные пласты социального устройства жизни, который предоставляет свободу в выборе стилевых направлений.

 

Обо всем этом, я думаю,— о праве выбора и ответственности художника перед временем и людьми, которые ему доверяют,— мы поговорим с товарищами по перу в дни Алма-Атинской конференции. Не стоит закрывать глаза на те трудности, которые мы пережили за годы движения писателей стран Азии и Африки, и не замечать тех порогов, которые нам удалось преодолеть, стоило только проявить добрую волю — и одному выслушать без предубеждения, что говорит другой.

 

Такому многостороннему диалогу во многом способствовало создание журнала, названием которого стало название прекрасного цветка, растущего в Индии,— «Лотос». Этим мы добровольно отдали дань уважения индийским писателям, которые первыми проявили инициативу в создании того движения, которые мы имеем сегодня.