Национальная казахская письменная литература начинала свой поиск с азов. Надо было преодолеть канонические препоны, предстояло свершить подвиг открытия своих приемов письма в стиле и форме, не нарушая языковой стихии народа, а, наоборот, бережно храня все ее особенности, обогащая, расширяя и углубляя действенную силу Слова. Но это не исчерпывало проблемы. Перед пионерами казахской художественной прозы, поэзии стояла задача куда более сложная. Начало процесса роста творческого самосознания казахских художников совпало, а точнее, диктовалось революционными преобразованиями, потрясшими уклады, основы самой жизни, дотоле оторванной даже от самых скромных очагов мировой цивилизации.

Живительный ветер октябрьских перемен доносился в казахские степи с севера. Вот почему писатели-революционеры, такие, как Сакен Сейфуллин, Ильяс Джансугуров, а за ними мастера пера того поколения, которое сейчас называют старшим, прежде всего обратились к опыту, накопленному великой русской литературой, никогда не, отпускавшей своих прогрессивных знамен, никогда не отступавшей от высоких гуманистических идеалов. От Абая, подарившего песни Пушкина своему народу и завещавшего уважение к русской демократической мысли, от Чокана Валиханова, чья дружба с гением мировой литературы Федором Михайловичем Достоевским являла собой пример исключительной сердечности, пришло к нам и стало для нас необходимостью знакомство со всем передовым, демократическим, революционным, что рождалось в недрах духа народа русского, народа Белинского и Герцена, Чернышевского и Добролюбова. Народа от сердца, от плоти и крови которого шло творчество одного из самых, может быть, ярких дарований, которое знало человечество, дарование Ивана Сергеевича Тургенева. Притягательная сила его могучего таланта не поддается никаким определениям.

 

Один из моих близких знакомых, человек в общем-то отнюдь не мягкого характера, в прошлом солдат, признавался, что, сколько бы он ни читал Тургенева, всегда ощущение волнующей новизны не покидало его.

 

— Я поражался и... плакал,— говорил он,— не стыдясь слез восторга перед лицом торжества вечно прекрасной любви.

 

Я понимаю своего друга, Тургенев был и остается певцом любви — чистой, жертвенной и потому, может быть, печальной, но всегда с неизменной страстностью зовущей к счастью добра, единственного счастья, коего достоин человек гордого и справедливого сердца.

 

Глубоко национальный писатель стоял и будет стоять всегда на вершине общечеловеческих представлений о добре и любви.

 

Нет нужды говорить о литературном наследии великого художника слова. Его знают, с ним растут и мужают. Он учит легко и непринужденно, как й должно блестящему мастеру, видеть красоту природы, души человеческой, всего сущего, чем живем мы, и более — что есть мы.

 

По духу своему гуманист, Иван Сергеевич Тургенев умел, однако, пером своим разить все то, что он понимал и воспринимал как жестокость, малодушие, позерство, все то, что для него являлось злом.

 

Вспомним «Муму» — эллегию гнева и отчаяния, благородства и доброты и (мне это не кажется парадоксальным) памфлета на тупое чванство сытого невежества.

 

И еще что поражает меня: Тургенев — либерал умеренных взглядов, так сказать, в частной жизни, как художник прямо и через свои произведения всегда был на стороне передовых революционных идей. Он знал, чувствовал тонко и глубоко речь народную. Словарь русского языка обогатился открытыми им словами. И здесь он являет собой пример удивительно емкой разнополярности. Холодное «нигилист» и нежнейшее «шуршит»— это «придумано», добыто им среди людей и для людей.

 

Стилист, создавший упругую, раскрепощенную фразу, и певец самой задушевной лиричности, любивший землю людей, как любят ее только великие сыны мира. Вместе с тем Иван Сергеевич был прежде всего сыном своего Отечества.

 

Я не знаю, есть ли более близкий для меня человек, чем он, Человек, а потом уже писатель. Его книги переведены на казахский язык. И он любим казахским читателем. Работа над переводами была для нас школой мастерства. В свои 150 лет И. С. Тургенев по-прежнему помогает нам постигать, расшифровывать тайны прекрасного. И вот это мое слово о великом мастере великой русской литературы—дань уважения и любви к нему живому, действующему в наших рядах, как друг и брат человечества.