Ученик Бельгер сначала поразил Марию Петровну своим казахским акцентом. Позже она отметила в немецком мальчугане любознательность и усидчивость и сумела привить ему навыки систематического чтения. С помощью Марии Петровны мальчик обогащает словарный запас русскими словами, узнает много интересного о творчестве русских, и зарубежных композиторов, писателей, художников. Полный благодарности, Г ерольд Бельгер напишет о своей наставнице: “этой тихой, необычайно скромной, внешне неприметной женщине удалось зажечь свечу добра, человечности, познания в душах многих аульных подростков. Мы все ей многим обязаны, сознаем это лишь с годами".

 

Жадный до знаний, неугомонный в свои десять лет сын “першыла” напротив внешне выглядел болезненно - сказывалось недоедание в военные годы, но энергии его могло хватить на троих, он был деятельным, ибо унаследовал от отца организованность и работоспособность, а от матери -неутомимость и дерзость. Рано поняв - писание “в стол” не даст реальных результатов, он с шестого класса начинает публиковать стихи и заметки в школьных стенных газетах, порой в областной газете “Ленин туы”. Первые материалы школьника Бельгера содержали сведения о жизни аула, мероприятиях в школе, хлебоуборочной страде. Первые публикации и случайные гонорары были целым событием для аульного корреспондента. Материалы нередко подписывались мальчиком: Г. Белгібаев, Гера Бельгер, что стало причиной одного забавного недоразумения. Работавший в “Ленин туы” юный Есет Жубанов - племянник академика Ахмета Жубанова, как-то прочитав стихи за подписью - Гера Бельгер, принял автора стихов за девушку. Заинтересовавшись личностью юной немецкой поэтессы, он приезжает в аул имени Ленина, дабы познакомиться с начинающей поэтессой. Расспросив недоумевающих аульчан, он нашел дом Бельгеров и, когда вместо ожидаемой девушки перед Есетом предстал худенький подросток, гость разочарованно протянул: “А я-то думал, что Гера - девушка!”.

 

Не только литература интересовала сына першыла. Непоседливый мальчик всегда восхищался мастерством степняков статно держаться в седле. Освоить искусство наездников Г ерольд решился на строптивом мерине. Эту лошадь не смог приручить даже неистовый бригадир Садвакас и поручил это нелегкое дело “першылу” Карлу Фридриховичу, за коим закрепилась репутация всемогущего доки, способного найти общий язык даже с животными. Однако ожесточенный тяжкой работой и побоями своенравный мерин, невзирая на заботу Карла Фридриховича, проявлял крутой нрав. Лошадь сбрасывала юного наездника. Мальчик получил травму ноги.

 

После получения травмы в 12-летнем возрасте мальчика начали беспокоить боли в ноге. Очевидно полуголодное детство военной поры, последовавшие сразу за этим воспаление легких, коклюш, общение с аульчанами, некоторые из которых болели туберкулезом, все это отразилось на здоровье Герольда Бельгера. Осмотрев сына, Карл Фридрихович пришел к выводу, что за свою многолетнюю фельдшерскую практику он не сталкивался ни с чем подобным. Подтвердить страшное подозрение на полиомиелит не представлялось возможным — нужен был осмотр узкого специалиста. Сыну же становилось все хуже, и как-то после занятий в школе, мальчик понял - без посторонней помощи подняться из - за парты он уже не сможет.

 

Обострение болезни пришлось на зиму. Положив на сани сына, Карл Фридрихович отправился в далекий путь до райцентра. Жестокий мороз сковал все Приишимье, путники уже на полпути поняли, что без остановки в теплом доме не обойтись. На окраине соседнего аула незнакомый суровый старик-казах приютил их и выделил теплую постель для больного мальчика. Этот древний обычай степняков привечать в любое время дня и ночи путников, растрогал двух сломленных несчастьем скитальцев.

 

Чтобы не привлекать ненужного внимания немецкой речью - немцы “считались не товарищами, и даже не гражданами, а исключительно, переселенцамw” — отец и сын заранее условились общаться друг с другом в райцентре на русском языке. Так и разговаривали: Карл Фридрихович с немецким акцентом, а Герольд с казахским. В больнице измученных путников ожидал сухой и безжалостный вердикт хирурга: “Коксит... острое воспаление туберкулезного процесса в тазобедренном суставе”. Болезнь носила затяжной хронический характер, она надолго останется в жизни писателя, напоминая о себе ужасными болями. Но в ту пору для подростка Г ерольда этот приговор значил лишение радости активного передвижения, невозможность посещать занятия, болезнь обострялась каждую весну и осень. В этот нелегкий период мальчику особенно помогло участие и понимание педагогов - Жилгельды Муканова, Марии Петровны, Газиза Абильмажинова, посещавших ученика на дому.

 

Вынужденный постельный режим скрашивало чтение: Герольд перечитал все книги из библиотек школы и сельсовета. Среди аульчан сын “першыла” обрел репутацию серьезного книгочея. Не лишенный юмора мальчик, дабы поддержать свое реноме, носил для пущей важности толстый том “Капитала” К. Маркса. Позже Г ерольд узнал, что нечто похожее происходило и с его знаменитым земляком-академиком Евнеем Букетовым. Он тоже в 12-13 лет носился по аулу с “Капиталом” Маркса под мышкой.

 

Испытание недугом проявило в мальчике черту - извлекать пользу из любой даже безвыходной ситуации, никогда не бездействовать, открывать для себя новые горизонты. Как-то в номере популярной газеты “Қазақстан пионері” обратил внимание на правила игры в шахматы. Он самостоятельно научился играть и обучил игре своих сверстников. Логика - вот чем покорили мальчика шахматы. Герольд всерьез увлекся теорией игры и уже в 8-9 классах становится чемпионом школы по шахматам. Вслед за ним игру полюбили остальные ребята. Обычно шахматные турниры между учениками интерната и Герольдом разворачивались ночами, когда лунный свет заливал квадратные поля и фигуры, делая их почти призрачными. Когда в 9-10 классах Герольд раздобыл ценные учебники: “Теория шахматной игры” Эм. Ласкера и “Эндшпиль” Рабиновича, он углубил познания в теории шахматной игры, особое предпочтение он отдавал закрытым дебютам - “Английское начало”, “Начало Сокольского”, “вариант Каталымова”, древнеиспанский гамбит Муцио.

 

Когда приходила пора ежегодных весенних экзаменов, наступало и обострение болезни. Карл Фридрихович на руках приносил мальчика в школу. Г ерольд неизменно сдавал экзамены на отлично, тем самым доказывая себе - слабость духа или тела не могут стать причиной для бегства от обязанностей. “Долг и обязанность прежде всего”, а также то, что “на мир следует смотреть открытыми глазами” - эти простые истины, внушенные отцом, впоследствии не раз будут девизом в жизни писателя. Подтачиваемый болезнью 12-летний мальчик все чаще задумывался о несправедливости, какую учинил над его семьей и сородичами режим. В этом впечатлительном возрасте, оброненные на благодатную почву его души зерна сомнения в ценностях существующей политики, начали давать свои первые всходы. Свидетель того, как отмечаются родители в комендатуре, мальчик понимал, - со вступлением в шестнадцатилетний возраст и ему предстоит это. Осознание несправедливости обретало со временем в душе ребенка бунтарские черты. Физический недуг стал мощным рычагом в активизации духовного процесса. Его потрясла увиденная в этот период кинокартина “Повесть о настоящем человеке”, о летчике Маресьеве, сумевшем прожить полнокровную жизнь без обеих ног. Воодушевленный, он напевал знаменитую в Поволжье “Песню болотных солдат”, страстно декламировал стихотворения С. Торайгырова - “Пусть ударит гром проклятья”: “Лағнат бүлты шатырлап, жай түсіп, неге қатпаймын...”.

 

Летом, когда занятия в школе заканчивались, он оставался один на один со своей болезнью и был вынужден подолгу пребывать в неподвижном состоянии. Усвоивший правило отца - “никогда не предаваться унынию” Герольд с удвоенной энергией занимался самообразованием, готовил себя к учебному году. Борьба с жалостью к самому себе велась каждый день, мальчик задавался вопросами поистине вселенского масштаба: “Как стать настоящим человеком?” - так становился, закалялся характер.

 

Слишком рано Герольд Бельгер понял, насколько важно сохранить себя как личность, даже терпя физические и духовные муки. Еще одним толчком к созреванию духа противоречия стало понимание своей принадлежности к клану отверженных: к административно - высланным, ссыльным - к людям-изгоям. Эту категорию несправедливо обиженных мальчик выделял особо. Пытливый ум ребенка отмечал мужество изгнанников, то насколько сумели эти люди сохранить свою индивидуальность и достоинство в условиях унижения и бесправия. Схожесть их положения с положением его семьи создавало чувство общности с этими людьми необычной судьбы, не по годам серьезный подросток проявлял редкую наблюдательность и тягу к ним. Когда в аул вернулся фронтовик по имени Сейфи, мальчик потянулся к этому молчаливому и угрюмому человеку. Казах Сейфи прекрасно говорил на немецком языке, был аккуратен и так непохож на остальных своим образом жизни и поведением. Аульчане относились к Сейфи настороженно, всячески избегали общения с ним. Клеймо предателя, данное Сейфи лишь потому, что он побывал в фашистском плену, сделало его чужим среди своих. Когда за Сейфи пришли “джигиты из НКВД”, аульчане по казахской традиции пришли проститься с соседом, уходящим в дальнюю дорогу. Пришел и Герольд, он отчетливо запомнил ту минуту: Я подошел к Сейфи, низко склонился, как это делали аксакалы, подал ему руку, стараясь не замечать насторожившихся стражников, но ни одного слова произнести не мог. Мне казалось, что Сейфи обрадовался моему порыву. Он стиснул мне руку, потрепал мой чуб, улыбнулся.

 

-Данке, Сары бала...Лееб воль...”

 

Люди, их судьба - это составляло предмет острого интереса юного Г ерольда. Он пристально изучает манеры, внешность окружающих. Как-то в медпункте появился нескладный, усталый незнакомец в сопровождении невзрачного эн-кавэдэшника. Герольд сразу отметил про себя обреченность во взгляде посетителя, странное слово “коллега” каким называл Карла Фридриховича незнакомец и оброненную им загадочную фразу: “Забирают в пятый раз...Устал...”. Но особо потрясли наблюдательного Герольда сказанные посетителем на крыльце, слова: “Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце”. Сказанные шепотом эти слова, исполненные величия и произнесенные так горестно и тихо, обрели в сознании ребенка трагический смысл: “Огромный мир простирался вокруг и солнце сияло ясное, но на душе у долговязого творилось то, что мне понять, постичь оказалось невозможно”.