В 1958 году Герольд Бельгер заканчивает институт и получает диплом преподавателя русского языка и литературы. Год начался драматически. Неожиданно скоропостижно скончался профессор Сарсен Аманжолов, в его лице Герольд Бельгер лишился благодетеля-наставника. К тому же возникли кое-какие недоразумения с бдительными органами КГБ. Прознав, что студент-выпускник ведет себя слишком раскованно, контактирует с подозрительными лицами, конспектирует труды Льва Троцкого и высказывает сомнительные суждения о советском обществе, отклонившемся от верного курса, последнего вызывают на допросы. Некоторые преподаватели поспешили отмежеваться от непокладистого студента.

 

Следователь КГБ, ведущий дело, посоветовал Герольду Бельгеру покинуть Алма-Ату на два-три года. Вняв разумному совету, выпускник института выбрал местом работы глубокое захолустье.

 

Временным пристанищем явилось село Байкадам Джам-бульской области. Вскоре Герольд, его сокурсник Казбек Кенжегалиев, получивший распределение в тот же Байкадам, и, вверенная заботам старшего брата, сестренка Альма отправились поездом в Южный Казахстан. Вместе с ними с распределением в Кызыл-Орду ехала Раиса Хисматулина. Это был счастливый шанс, преодолев робость, Г ерольд Бельгер смело обратился к Раисе с предложением руки и сердца. После долгих колебаний девушка дала согласие и, сойдя в Джамбуле под восторженные поздравления попутчиков, жених с невестой, Казбек и Альма прямиков направились в ЗАГС. Но там объяснили: для заключения брака надо выдержать срок.

 

В облОНО, после совещания с министерством, пошли навстречу пожеланию молодых специалистов преподавать в одной школе. Байкадам встретил чету молодоженов приветливо, они вместе с Альмой поселились в небольшой комнате, где хозяйкой была вдова Кармеш. Не теряя времени, молодожены приступили к преподавательской деятельности.

 

Причудливое имя хозяйки сразу привлекло внимание любознательного Г ерольда Бельгера, продолжавшего исследования этимологии казахских имен. Сразу зафиксировав редчайшее имя в фолианте, он принялся за долгие поиски его происхождения и значения. Поиски ничего не дали и Бельгер обратился к самой носительнице. Забавная история имени поведала о том, как по случаю рождения девочки была устроена традиционная шильдехана. На праздник был приглашен русский гармонист. Название диковинного инструмента из уст маленького братишки, в искаженном виде, звучал как: Кармеш. “Это слово в устах любимца - мальца так обрадовало взрослых, что они тут же нарекли новорожденную небывалым именем — Кармеш. Вот и вся этимология. Вот и вся история”

 

Молодая, симпатичная чета Бельгеров вызывала интерес жителей Байкадама. Часто прогуливаясь в выходные дни рука об руку, они испытывали на себе любопытные взоры окружающих. Молодожены привлекали всеобщее внимание не только внешним обликом: он - спокойный русолово-лосый юноша с твердым взглядом темно-серых глаз, отменно говорящий на казахском, русском и немецком, она -изящная, стройная брюнетка. Деятельные активисты, они оба покорили коллег и учеников. Благодаря супругам Бельгерам (впрочем, юная жена сохранила свою девичью фамилию) Сарысуйский район занял впервые в истории области, первое место в смотре художественной самодеятельности. В 1958 году Герольд Бельгер получил звание чемпиона Байкадамского района по шахматам, год спустя, в 1959 году, он участвует в первенстве Джамбульской области. Герольд Бельгер легко вписался в среду казахских преподавателей. Аульные тои, уклад и обряды, общение с казахами-коллегами, были для него привычным явлением. Гораздо труднее приходилось его супруге - коренной горожанке. Раису Закировну порой шокировали доморощенные методы воспитания и манеры местных педагогов. Особенно яростно протестовала она против рукоприкладства.

 

Артистичная, искренне любящая театр, Раиса Закировна ставила на школьной сцене прекрасные спектакли, нередко вместе с мужем устраивала небольшие театрализованные представления - скетчи. Супруги вместе с учениками ставили номера в смотрах художественной самодеятельности. Раиса Закировна организовала драматические кружки, семинары, диспуты, костюмированные балы.

 

Период жизни в Байкадаме характеризуется Герольдом Бельгером как “лихорадочное время” - супруги всецело отдавали время и силы работе, где пропадали с утра до вечера в две смены, часто возвращались домой в сгущающихся сумерках. Во многом молодой чете помогала одиннадцатилетняя Альма, к ней Раиса Закировна сразу привязалась и полюбила как родную сестренку. Задумчивая, рассудительная Альма училась в Байкадамской школе, была прекрасной помощницей и свидетелем тяжелого, неустроенного быта. Однако невзирая на трудности молодые не унывали: “... убогость семейного гнездышка не замечалась; необжитость особенно не донимала, не омрачала радужный настрой. Все было впереди, а все, что было впереди, мерещилось прекрасным”.

 

Преподавательская деятельность приносила Бельгеру радость от созерцания пытливых глаз учеников, возможности донести казахским и русским ребятам богатство казахской и русской литературы и языка. Разрушая тесные рамки школьной программы, Бельгер расширял горизонты, указывая ученикам на захватывающее дух переплетение в литературе современности и истории, книжных героев и реальных людей. Годы в Байкадаме, характеры, нравы, быт, окружающая обстановка находили подробное отражение в дневниковых записях Герольда Бельгера. А спустя годы воплотятся в повестях, рассказах: “Голос осени”, “Сосновый дом на краю аула”. В минуты опустошения, отчаяния, усталости, когда стремление к самовыражению в литературном творчестве одолевала с невероятною силою, а боли в ноге становились невыносимыми, Бельгер делал наброски сюжетов, обращался к своим духовным наставникам: Гёте, Абаю, Гейне, и вновь освежал силы, обретая надежду на будущее. Но в течении однообразных дней случались и открытия: однажды у кого-то в гостях, покуда в ожидании чая шумные гости играли в карты, Бельгер, равнодушный к азартным играм, по своему обыкновению заглянул в хозяйскую библиотеку. На глаза ему попалось ветхое, поблекшее от времени многотомное собрание сочинений А. С. Пушкина. Уютно расположившись в углу на домотканном паласе, он с жадностью прочитал ранее ему незнакомую “Гавриилиаду”. В школе, институте он слышал об этой поэме, окутанная вуалью таинственности и непристойности, но прочитать ее не доводилось. Теперь же, после прочтения поэмы, Герольд Бельгер понимал: “Впечатление было радостное, светлое, возвышенное. Поневоле вспомнилось: “Ай да Пушкин! ”. Как ловко, как игриво-витиевато, волнующе он поведал о странностях любви! Какие слова, образы, сравнения он нашел в том, что в наше время и в нашей среде не приличествовало говорить! На память приходили слова Абая: “Қиыннан қиыстырар ер данасы ” - " Лишь гений истинный сплетает речь в узор”. Как можно было так ловко и искусно, как бы озоруя, забавляясь, все это сплести - высокие религиозные мотивы, библейские сюжеты юмором, игривой насмешкой, с земной страстью на грани дозволенного”.

 

Вскоре, в 1959 году, в семье Бельгеров произошло счастливое событие, - родилась дочь Ирина. Ее появление требовало от молодых родителей, отягощенных неустроенным бытом, коренного пересмотра планов на будущее. Взвесив все за и против, молодой отец принял решение покинуть Байкадам. Единственным шансом попасть в столицу было поступление в аспирантуру. На заветную кафедру тюркологии приема не было, как извещало письмо из КазПИ, и Герольду Бельгеру было предложено поступить в аспирантуру, на кафедру методики преподавания русского языка в казахских школах, ее возглавил крупный ученый-методист, профессор Евгений Исаакович Ривлин.

 

Надежд было мало, на единственное место в аспирантуре претендовало четыре человека. И все же, благодаря поддержке Малика Габдуллина, наставников родного института, а также своим трем научным публикациям, Г ерольд Бельгер поступил в аспирантуру. Отъезд семьи Бельгер в Алма-Ату не обрадовал коллег и директора Байкадамской средней школы. Лишиться двух инициативных преподавателей, успевших полюбиться ученикам, коллегам, внесших в однообразную жизнь Байкадамской школы оживление, да к тому же посреди учебного года, было ощутимым ударом для педагогического коллектива. Но жизнь есть жизнь. Ей присущи и находки и потери. Погрузив свое скудное имущество в машину, семья Бельгеров уехала из села Байкадам, где прожила два года и два месяца.

 

В аспирантуре КазПИ им. Абая Герольд Бельгер жадно погрузился в столь любимую им научную деятельность. Исполненный тихой радости, он вновь проводит много времени в любимой библиотеке. Как ему не хватало бесконечных часов тишины в этом мраморном убежище, здесь он мог омыться духом, насытиться духовной пищей, новой информацией, впитать последние новинки литературы и публицистики. Он с радостью принимает исследовательские будни, конспектирует, готовится к сдаче кандидатских экзаменов. За годы, проведенные в глухомани, он чувствовал, что отстал от кочевья времени.

 

Переезд в Алма-Ату не решил бытовых проблем. Семья Бельгеров не имела ни кола, ни двора, остро нуждаясь в деньгах. Стипендия более-менее облегчала существование. Положение скрашивала радость общения - в аспирантуре собрался на редкость творческий коллектив. Здесь учился подающий большие надежды Евгений Костюхин, окончивший только что МГУ, ныне он является профессором Санкт-Петербургского университета. Здесь же, после двух лет разлуки, встретил Бельгер и своего друга Аскара Сулейменова - он поступил на отделение казахской литературы, к сильнейшему литературоведу, профессору, члену-корреспонден-ту АН Казахстана Кажыму Жумалиеву.

 

Сладостный умственный труд, поиски, находки, прозрения сопутствовали выступлению с докладами: “Русско-туземные школы”, “Программы русско-туземных школ”, “Устный метод обучения русскому языку”, “Разговорные уроки в дореволюционных школах Казахстана”, “Ибрай Алтын-сарин о развитии разговорной речи”. Тезисы этих трудов увидели свет в сборниках научных рефератов. В первые годы обучения в аспирантуре Г ерольд Бельгер ревностно взялся за работу. Темой его диссертации была: “Методика обучения русской разговорной речи в восьмилетней казахской школе”. Процесс работы над диссертацией проходил поэтапно: написав и апробировав каждую из четырех частей работы, аспирант выставлял подготовленную часть на суд Ученого Совета. Работа шла медленно, но верно. Однако свойственная Бельгеру критическая оценка действительности заставляла пересмотреть свое отношение к теме диссертации.

 

Лето 1961 года Бельгер проводит в отцовском доме, в родном ауле, в очередной раз переименованном в совхоз имени Ибраева. Родители и сестры довольные успехами Г ерольда, жили своей размеренной, полной трудовых будней жизнью. Повзрослевшие Эльма и Роза помогали Анне Давидовне вести хозяйство. Неустанный энтузиаст Карл Фридрихович выполнял обязанности фельдшера. Устроившись за домом, в саду, под пышной акацией Бельгер с раннего утра работает над диссертацией. Работа шла “soso- lala” - ни шатко, ни валко. Стояла удушливая жара. В один из таких дней за работой, Бельгер не сразу заметил прихода учителя Жилгельды Муканова. Непривычно молчаливый и мрачный учитель Жилгельды опустился на расстеленный брезент и произнес:

 

-Давай, Гера, поплачем. Скончался Муха...

 

Не поняв в чем дело, ученик лихорадочно начал вспоминать аульного аксакала с таким именем, но наставник пояснил:

 

- Умер Мухтар Ауэзов...

 

По стародавнему обычаю казахов они молча обнялись и помолчали. И тут тишину летнего сада нарушил звучный голос Жилгельды Муканова - он торжественно декламировал последние строки из “Пути Абая”: “Горячее биение большого сердца остановилось. Благородная жизнь, подобная обильной реке, несущей свои животворные воды через иссыхающую от жажды пустынную степь, иссякла, могучий чинар, одиноко выросший на голой, каменистой земле и поднявший вершину свою в сверкающую высь, рухнул...”. Для Бельгера, как и для всех казахов, имена Абай и Ауэзов были двумя составными частями единой, бесконечной вселенной, могучего духа. “Соединились. Стали неотъемлемыми, неразрывными друг от друга”.

 

По возвращении в столицу, Бельгер отмечает период работы над диссертацией в дневнике: “27 сентября 1961 года. Шесть дней сижу дома. Все хорошо, да нога болит. Обезножил совсем. Чертовски меня это расстраивает, но стараюсь не унывать. И пока это удается. Заглушаю боль дикой работой”.

 

Частые визиты нарушали вынужденное одиночество: “В пятницу был у меня Аскар (Сулейменов)... посидели, поговорили. Аскар, кажется, остался доволен. Хороший парень. Люблю я его. Из него толк выйдет, если только нужда не засосет. Хочет забрать мать, сестру. А квартиры нет. И денег нет. Беда...".

 

Порой сам Бельгер с удовольствием навещает Аскара. Эти визиты, полные музыки, сладостных споров, обмена информацией вносили значительное оживление: “18 апреля 1961 года. Был у Аскара. Говорили. Слушали музыку. Говорили о Горьком, я сказал, что он - мудрец, Аскар скривился: “Обыкновенный Иван”.

 

Он поставил на проигрыватель “Сары жайляу” Тәт-тімбета. Говорит: “Это — великий композитор. Күңіренеді де отырады. Он философ в музыке. Он никогда не улыбается. Он - казахский Бах. Он - антипод Курмангазы ...”

 

Боль в ноге, просыпалась весной и осенью, она стала привычной для Бельгера, он часто работает, почти не обращая на нее внимания. И все же порой мучения становились невыносимыми, а тревога по поводу того, что тема диссертации его не зажигает, а лишь усугубляет положение. Он с упоением находит отдушину в чтении журнала “Новый мир” и других литературных изданий. Он с жадностью поглощает новинки казахских писателей-современников: “Сауле” Т. Ахтанова, “Есею жылдары” С. Муканова, также произведения зарубежных классиков - Э. Хемингуэя, Л. Фейхтвангера и других. Его волнует развернувшаяся в 1960-е, в годы правления Хрущева травля инакомыслящих писателей: “10 октября 1961 года. “Литература и жизнь", в которой засели явные дубы, набрасывается на “Звездный билет ” В. Аксенова. Эта чудная книга написана с умной улыбкой, с насмешкой. Роман этот выразительно отражает мир современной молодежи. Но старикам из “Лит. и жизнь” не понравился роман, как не нравится и современная юность. Дымшиц напал очень глупо на Эренбурга, на его “Годы. Люди. Жизнь ”. Этим высокоидейным идиотам не нравится, чтобы говорили о Пастернаке, Цветаевой, Мандельштаме, Волошине. Смотри — ка.

 

Встретил Аскара. Оброс. Говорит: “Хотел бы запереться, чтобы не видеть никого. Надоело все!". Часто мнения друзей не совпадали. Ведя речь о Томасе Манне, Аскар сказал, что при чтении этого писателя “Все время чувствуешь себя ничтожеством, и это чувство никогда не покидает тебя. Вот это писателъ!", Герольд Бельгер ответил: “Читая, чувствовать себя ничтожеством, разве хорошо? Я, читая, хочу чувствовать себя человеком”. Раздосадованный Аскар промолчал. И все же их тянуло друг к другу: Аскар чтил в Бельгере его рассудительность и надежность, а Бельгер прекрасно знал, что за колючей внешностью друга скрыта ранимая, порывистая душа, оттого Бельгер нередко признавался себе в дневнике: “Аскар немножко не такой, как все. И для меня он неожиданный. И все же мне с ним интересно и у него я отдыхаю..."

 

Было от чего отдыхать душой в беседах, под классическую музыку: угнетали безденежье, бытовая неустроенность. Молодая семья только-только вставала на ноги. Работа над диссертацией не вызывала никакого душевного трепета и продвигалась с большим трудом. Царящая атмосфера недоверия и гонения на инакомыслящих отражалась на страницах литературных журналов, все это будоражило Герольда Бельгера. Не приемлющий насилия над личностью, Бельгер с мрачным интересом наблюдает за тем, как пытались подавить при Хрущеве творческую индивидуальность художников: Эренбурга, Евтушенко, Вознесенского, Неизвестного. С сарказмом Бельгер пишет в дневнике: “Не понял Хрущев Хуциева, Некрасова, Эренбурга, здорово повезло Шекспиру, что он не жил при Хрущеве, иначе не протащил бы своего Гамлета. Там же Дух, тень отца. А разве Хрущев может поверить в то, что дух говорит?!”

 

Особенно тревожила Бельгера судьба любимого журнала “Новый мир” - верного гида и спутника еще со школьных лет, на страницах которого Г ерольд Бельгер впервые прочел новые произведения писателей - шестидесятников. Ветер перемен, подувший было с приходом Н. Хрущева к власти, вновь сменился полным штилем застоя и непонятной возней под эгидой классовой борьбы. Бельгер, в отчаянии наблюдал за происходящим, понимая - дело здесь в страхе перед инакомыслием: “Зря говорят, что не то. Все ТО же. Все это было. Опять ТО”.

 

Он видел: царящая бездуховность, воинственная и зубастая, пыталась наступить на горло свободомыслия и пресечь в корне любое вольнодумство, а, следовательно, приостановить, застопорить прогресс. Все это страшно угнетало. Наблюдая уродливые проявления сталинского режима, видевший воочию всю фальшь советского режима и громких лозунгов, Бельгер жаждет справедливости: “На рассказе “Матренин двор ” я учил бы детей. Но это, говорят, плохо. На Паустовском я учил бы русскому языку, но это, говорят, плохо. На воспоминаниях Эренбурга я учил бы общественному мнению, но это, говорят, плохо. О сибирских тюрьмах, советских концлагерях говорить - объявши - достаточно. Почему достаточно? Об этом надо говорить и говорить. Кричать на весь мир. Людям нужно высказать эту боль, а ее опять загоняют вовнутрь. Осточертело. Надоела классовая борьба”. 

 

На фоне происходящих событий, особенно четко проступает осознание отрешенности и безразличия к теме диссертации. Им все настойчивей овладевает мысль, что методика - это не наука. Наблюдения за тем, как защищаются на кафедре диссертации на темы: “ “Изучение суффиксов “оньк”, “еньк” в 8 классе”, “Преподавание наречий в старших классах”, как проходят псевдонаучные диспуты вокруг того, что до внедрения данной методики процент успеваемости был ниже, нежели после внедрения, лишь наполняют юношу желчью. Он пишет: “Аскар прочел первую главу своей повести. Написано неплохо. Глубокий психологизм. Смесь Хэмингуэя, Бёлля, Борхардта, Стейнбека. Но своеобразно, для казахской литературы даже свежо. Вообще, он способный парень. Молодец. Но диссертацию пишет туго. Не хочется. Не нравится тема”. Подобные мысли владели и Бельгером, мечта стать литератором неотступно следовала за ним. Систематические занятия диссертацией, тем не менее, не внушали ему восторга от предмета исследования.

 

Окончательному охлаждению Бельгера к научному исследованию методики преподавания русской разговорной речи в восьмилетней казахской школе, способствовало судьбоносное событие. В конце 1962 года, за год до окончания аспирантуры, Г ерольд Бельгер встретил близ института Аскара. Друг к тому времени бросил аспирантуру, работал в журнале “Жулдыз” и был, что называется вольным человеком. Вприпрыжку поднимаясь по ступенькам института, Аскар вдруг резко обернулся к Герольду и спросил:

 

- Не хотите ли вы переводить?

 

Стесненный в денежных средствах Бельгер в ту пору был рад любой работе, могущей принести мало-мальски приличный доход, и потому, не раздумывая, ответил:

 

- Да, хочу!.. Деньги нужны.

 

Аскар Сулейменов протянул лист бумаги. То был фрагмент из популярного и хорошо знакомого Герольду Бельгеру романа Абдижамила Нурпеисова “Кровь и пот” - психологически тонкая и филигранная по своему лиризму сцена ночного свидания Танирбергена и Акбалы. Вчитываясь в отрывок, Бельгер подумал: подобную вещь вообще нельзя отразить в русском языке, ибо на казахском она казалась непостижимым совершенством. И все же он решил попробовать.

 

Дома, за письменным столом Бельгер погружается в свой первый перевод казахской прозы. Часы летят незаметно, а он переписывает переведенный отрывок снова и снова, заново переделывая и совершенствуя форму. Когда все было завершено, он передал фрагмент через Аскара заказчику.

 

Абдижамил Нурпеисов не заставил себя долго ждать. Солидный, степенный, молчаливый он лично прибыл на редакционной машине. Для Бельгера, доселе знакомого с произведениями писателя, приезд гостя стал волнительным событием. Молодой человек с присущим ему любопытством взирает на автора знаменитых романов “Курляндия”, “Кровь и пот”... Познакомившись, писатель пригласил Герольда Бельгера прокатиться. Автомобиль устремился в сторону Медео, там в доме отдыха проводил свои дни друг писателя - Зейнолла Кабдолов. Автомобиль поднимался вверх по склону, за окном проносились густые кустарники, деревья, а писатель расспрашивал Бельгера на казахском языке, кто он, откуда родом Неожиданно, как бы между прочим, Абдижамил Нурпеисов спросил:

 

Как ты переводил мой фрагмент?

 

Герольд Бельгер, полагая, что многократная переделка текста при переводе - признак незрелости и недостатка профессионализма, ответил:

 

- Перевел легко, без затруднений.

 

Писатель с досадой поморщился и спросил:

 

- Не переписывал?

 

- Нет...

 

- Что ты?!. Наверняка переписывал раз пять - шесть... -Высказал сомнение Абдижамил Нурпеисов, уж он то знал, что совершенная форма - результат многократных поисков и терзаний.

 

- Нет.

 

Все же писатель не поверил. Его не удовлетворил ответ молодого человека. Воцарилось молчание. Тем временем машина прибыла к пункту назначения. На подъездной аллее их встретил Зейнолла Кабдолов. После недолгого приветствия Нурпеисов и Кабдолов спустились в бильярдную, и юноше пришлось следовать за ними. Сшибая на зеленом сукне белоснежные шары, писатели вели неспешный разговор на отвлеченные темы, это страшно тяготило молодого человека. Дорожа личным временем, Бельгер в ту пору всерьез увлекался идеями писателей-шестидесятников XIX столетия, их идеалом являлся небезызвестный тургеневский Рахметов. В основе идей лежал ряд принципов: неприятие пустых, праздных разговоров, продуктивное использование каждой минуты, уход от контакта с людьми, не нужными для конкретных целей. Все, что не относилось к делу, считалось пустым времяпрепровождением. Молодой человек, поставивший себя в эти рамки, старался строго следовать своим идеалам. При взгляде на безмятежно беседовавших писателей он страшно раздражался. Уже не прикрыто он поминутно бросал взгляды на часы, как внезапно Абдижамил Нурпеисов обратился к нему:

 

- Если я дам еще один отрывок, смог бы ты перевести его?

 

Юноша ответил утвердительно. Хотя особого желания переводить он не имел, единственной причиной, побудившей его дать согласие, было стремление заработать деньги. Над тем, следует ли этим заниматься дальше, есть ли смысл в этом занятии, он нисколько не задумывался. Однако ни он, ни писатель не обмолвились о деньгах.

 

Вскоре Абдижамил Нурпеисов привез еще один отрывок. Переводческое ремесло прочно входит в жизнь Бельгера, все настойчивей завладевая временем и помыслами. Забросив работу над последней главой диссертации, он с головой уходит в перевод глав романа. На этот период приходится дневниковая запись: “Три четверти диссертации уже написаны и апробированы. Осталась одна глава. Но я потерял всякий интерес к диссертации. Да и какая это наука — методика? Больше привлекает меня литература...”

 

Критический взгляд на вещи, свойственный Бельгеру, уже отмечал всю тщетность разработки методики обучения в казахских школах русскому языку, на русском говорило все больше казахов. Южные регионы Казахстана, возможно, еще нуждались в применении методики преподавания русского языка, но для жителей северных областей, она уже не играла столь важную роль. Прознав, что вверенный заботам, аспирант пренебрегает своими прямыми обязанностями, а в “погоне за длинным рублем”, ушел в переводческое ремесло, научный руководитель, Евгений Исаакович Ривлин возмутился. Он полагал - для аспиранта занятия наукой должны быть на первом месте. Евгений Исаакович не ведал, что и “длинного рубля” нет в помине, однако возмущению наставника не было предела, он даже пригрозил лишить нерадивого аспиранта стипендии, считал перевод несерьезным делом. В решающем разговоре Бельгер, с присущей ему прямотой, высказал все накипевшее в душе:

 

- Евгений Исаакович, ну какая это наука, простите...

 

Руководитель был поражен:

 

- Неужели вам нужно было три года, чтобы прийти к такому выводу?

 

- Увы, это так! - отчеканил аспирант. - Это так... Это не наука...

 

Окончательно охладев к методике, он всецело обращается к переводу. Каждое утро Герольд Бельгер приходит на квартиру Әбеке (уважительное обращение к Абдижамилю Нурпеисову), где в кабинете шла напряженная работа над романом. Переводчик и писатель работали сообща, обедая и поглощая литрами чай здесь же, часто корпели до поздней ночи. Бельгер осознает: работа переводчика - сизифов труд, заставляющий биться над одним и тем же абзацем, без конца переставлять слова, искать эквиваленты, аналоги, постоянно переписывать один и тот же отрывок в поисках идеальной формы. Создание гигантской мозаики из слов иного языка, созвучных оригиналу длилось бесконечно.

 

Со временем Герольд Бельгер начинает чувствовать, что не на шутку увлекается, испытывает удовлетворение от процесса поиска точных вариантов и эквивалентов казахских слов в русском языке.

 

Весь процесс Абдижамил Нурпеисов подчинил строгой системе - работа делилась на два периода: в первом шла подгонка подстрочника под переводимый текст. Второй предусматривал ювелирную тонкость - выверялось каждое слово, фраза, абзац, на данном этапе шло строгое уточнение, дополнение, порой приходилось заново переводить текст, пока не достигалась максимальная приближенность к оригиналу. Кропотливый перевод совместно с Абдижамилем Нурпеисовым, Герольд Бельгер охарактеризовал метким, шутливым казахским выражением: “Ковыряться пальчиком в заду мышки”. Поистине от Г ерольда Бельгера требовалось немалое упорство и безграничное терпение. Писатель требовал от своего молодого сотрудника не только точности перевода текста, считая это самим собой разумеющимся фактом, но заставлял учитывать нюансы и окраску фразы, приводить многочисленные синонимы, находить варианты фразеологизмов, приводить стилевые тонкости, пускаясь в бесконечные поиски аналогий внутреннего ритма. Работа с Нурпеисовым содействовала пониманию истины, лежащей в основе переводческого ремесла - путь к совершенству долог и бесконечен. Эти месяцы открывают Бельгеру всю важность совместной работы подстрочникиста и автора, приближают к главной задаче переводчика - филигранно “перелить” язык оригинала в иноязычный текст, как ювелир-зергер переливает жидкое серебро в форму.

 

Часто уединение тружеников нарушали визитеры: “27 мая. 1963 года. Целую неделю был у Нурпеисова. Крепко поработали. О многом говорили. Әбе—хороший рассказчик. Смеялись много. Приходил Абиш (Кекилбаев). Основательно, доверительно поговорили. Хороший парень. Талант. С Аскаром беседовали полночи, когда уже все в доме Нурпеисова спали. Ключ минорный”. Через Әбе Бельгер знакомится с миром писателей, это знаменует начало нового этапа в его жизни - приобщение к творческой среде.

 

К моменту окончания аспирантуры перед Герольдом Бель-гером встал вопрос: куда пойти работать, чем заниматься? В ту пору аспирантов стремились распределять в периферийные города, на кафедры иногородних институтов. Герольду Бельгеру предстояло отправиться в областной институт города Костанай, там были вакансии преподавателя русского языка и место на кафедре методики - но это не входило в его планы, предстоящий отъезд мог нарушить уже наладившийся уклад в молодой семье.

 

Раиса Закировна уже работала преподавателем средней школы в Алма-Ате, подрастала Ирина. Работа над переводом романа спорилась. Темп был задан: в день Бельгер переводил по три-четыре страницы текста. Работать с Әбеке было интересно. Старший друг был чрезвычайно доволен старательностью Бельгера, успевшего привыкнуть к тяжелой и вместе с тем увлекательной работе с писателем, к захватывающим рассказам Абдижамила Нурпеисова о любопытных фактах из личной жизни писателя и жизни своих коллег за чашкой душистого чая.

 

Предстоящая неизвестность и распределение в периферийный город тяготили молодого человека. Неминуемо приближался октябрь 1963 года - завершался срок обучения в аспирантуре. Подстрочный перевод первой части романа “Кровь и пот”, к радости Әбеке был завершен, но Г ерольд Бельгер не спешил приступать ко второй части: “3 сентября 1963 года. Пошел к Абдижамилу. Там был Ахтанов. Познакомились. Видать, толковый мужик. Правда, шумный и говорит много. Обедали. Они поехали в горы, я -домой. Әбе хочет, чтобы я скорее взялся за книгу. Я говорю “Аңырын, акырын ”. Он говорит “Основательно ”. У меня все неясно. Срок аспирантуры кончается...”. На самом деле, Абдижамил Нурпеисов, как дальнозоркий стратег, уже имел в отношении Бельгера планы на будущее. Едва истек срок обучения Бельгера в аспирантуре, как писатель лично нанес визит в Министерство высшего образования и выхлопотал распоряжение: направить Герольда Бельгера на работу в журнал “Жулдыз”. Приказом главного редактора - Абдижамила Нурпеисова нового работника определили литературным сотрудником отдела прозы.

 

Это был неожиданный поворот судьбы. Было необычно иметь свой стол в редакции где собрались: Аскар Сулей-менов, Кадыр Мырзалиев, Зейнолла Сериккалиев, Сабыр-хан Асанов, Саги Жиенбаев - все эти молодые писатели, поэты уже пожинали свои первые успехи. Это были представители новой волны казахской литературы, тогда сплошь романтики и идеалисты. Их сейчас называют шестидесятниками. То время - конец 50-х - начало 60-х гг. ознаменовалось уверенным и дерзким вторжением в казахскую литературу новой волны ныне признанных мастеров: О. Су-лейменова, К. Мырзалиева, А. Кекилбаева, А. Сулейменова, М. Магауина, 3. Сериккалиева, С. Муратбекова, К. Искакова, К. Жумадилова, А. Тарази, Е. Домбаева, Д. Досжанова и других. Эти утонченные молодые люди, с прекрасным университетским образованием, знали и живо интересовались иностранной литературой, ее новыми течениями, свободно дрейфовали в творческих океанах Борхарта, Хемингуэя, Кафки, Бёлля, Стейнбека, блистали недюжинными познаниями в философии, русской и казахской истории, литературы. В творчестве их отличало особое видение мира, образное мышление. Они составляли единую компанию, единый кулак, скрепленные крепкой и благородной дружбой. Критическое отношение к стереотипам и шаблонам советской литературы нередко проявлялось с их стороны на очередных собраниях в журнале или Союзе писателей, где в своих яростных и страстных речах, исполненных юношеского задора и максимализма они отвергали авторитеты, разоблачали халтуру. Особым ораторским мастерством блистал Аскар Сулейменов, он владел искусством дискуссии в лучших традициях школы ораторов. Услышав как-то выступление Аскара, профессор Эткинд, позже уехавший преподавать во Францию, в Сорбонну, вокликнул:

 

- Это же маленький Луначарский! Откуда он у вас может быть? Он же оратор ленинградской школы!

 

Много позже на смену шестидесятникам пришло иное поколение во главе с Муратом Ауэзовым и его движение “Жас тулпар”. Оно всколыхнуло общество и оказало мощное воздействие на общество в национальном развитии. Именно Аскар и Мурат, по признанию Бельгера, стали для него знаковыми фигурами высокого казахского интеллекта.

 

В редакции журнала “Жулдыз” стол новоиспеченного литературного сотрудника стоял как раз напротив стола заведующего отделом критики Аскара Сулейменова, на правах старой дружбы Аскар тут же принялся опекать старшего товарища. Чуть поодаль расположились Кадыр Мырзалиев, Зейнолла Сериккалиев и Сабырхан Асанов. В одной большой комнате (ныне там находится редакция журнала “Простор”) работало шесть человек. Сам главный редактор журнала - Әбе, разместился в крохотном кабинете напротив. Возраст сотрудников колебался в пределах 28-30 лет, за исключением главного редактора и заведующего отделом прозы Амантая Байтанаева - участников войны, оттого редактора все почтительно называли: “Шал” - “Старик”. Эта была та обстановка, какую алкала душа Бельгера. Свободная среда, раскованные люди, дерзко выраженный юношеский максимализм. Шеф-редактор целиком доверил издание журнала молодым коллегам. Контакт со “Стариком” был доверительным и полным. Редакционная атмосфера сразу пришлась по душе Бельгеру: “29 октября 1963 года. Такое мне и не снилось. Сижу за столом напротив Аскара. Читаю казахские рассказы, повести, пишу письма, копаюсь в рукописях”.

 

Новичку - литсотруднику поручили читать главным образом рукописи начинающих авторов - в 1962-1964 годы тысячи представителей казахской диаспоры из СУАРа -Синцзянь-Уйгурского автономного района возвращались в Казахстан. Стремясь посвятить соотечественников в перипетии своего жизненного пути, оралманы, имеющие, как правило за плечами начальное или неполное среднее образование, присылали в “Жулдыз” многочисленные мемуары. Малопригодные для публикации рукописи не представляли художественной ценности, но кому-то надо было их читать, писать отзывы и письма. Потому неблагодарную, черную работу поручили новому сотруднику. Добросовестный Бельгер скрупулезно читал все рукописи, и писал подробные рецензии, с подробной, объективной, всесторонней критикой. Рецензии за подписью некоего Бельгера ввергали авторов в неистовство, о чем записано в дневнике: “Авторы, получая эти письма, смотрят на подпись и, наверняка, думают: “О, Аллах... Откуда этот немец на нашу голову навязался?! Кто он такой, чтобы о наших писаниях судить?.. ”. Я это хорошо чувствую и понимаю и нахожусь в угнетенном состоянии. Зря я, наверное, сюда пришел. Не своим делом занимаюсь. Но меня утешают: “Ничего, все уладится. И ты привыкнешь и к тебе привыкнут”. Выход из затруднительного положения подсказал остроумный Кадыр Мыр-залиев. Вняв совету друга, Бельгер стал подписываться под рецензиями на казахский лад- Белгібаев, Керейбаев, положив тем самым конец всем нареканиям. Некоторое у посетителей редакции инородец, работающий в чисто казахском коллективе, еще вызывал недоумение, как признавался Бельгер: “Уж слишком не казахская физиономия...”, но доброжелательная чуткость коллег компенсировала мелкие недоразумения.