А кроме Ново-Тихоновской обсервации, в предместьях Караганды построены были еще две, и одна из них, что на северо-восточной окраине города, получила название Компанейск, а другая, в восточной его части — Майкудук. Всего же в Карагандинской области, главным образом на территории нынешнего Осакаровского района, построено было спецпереселенцами в тридцать первом году примерно двадцать пять поселков-обсерваций.

 

Что это были за люди и откуда завезли их вместе с женщинами, детьми и стариками в совершенно голую, почти безлюдную тогда степь? Ответ на этот вопрос дают первые строки песни, сочиненной ими самими и каким-то чудом сохранившиеся до наших дней. Разные варианты ее записаны со слов Николая Федоровича Бабенкова и Екатерины Илларионовны Карамышевой. Не отличаясь высокими поэтическими достоинствами, песня эта тем не менее точно и правдиво- повествует о судьбах тех людей, каждая ее строка соответствует исторической действительности:

 

Молох «великого перелома» надломил миллионы крестьянских судеб. По-разному начиналась трагедия карагандинских спецпереселенцев. Вот лишь некоторые типичные примеры, которые нам удалось записать.

 

Рассказывает художник Павел Иванович Реченский. Его отца Ивана Николаевича Реченского, молодого коммуниста, командира Красной Армии, направили для организации колхоза в родное село Бобовах Федоровского района Саратовской области. Партийное задание Иван Реченский выполнил, и созданный им колхоз уже начал новую жизнь, когда случилось обычное для того времени происшествие: при закрытии в селе церкви местные активисты попытались растащить церковные ценности. Мать председателя Елена Ефимовна решительно заявила распоясавшимся псевдоактивистам: «Церковь закрывайте, а грабить ее я вам не позволю: это народное добро». А дальше произошло такое, что и предположить в рамках нормального цивилизованного общества невозможно: ретивые «революционеры» потребовали от Ивана Реченского, чтобы он отрекся от своей матери, ибо она «есть откровенная контра». Поскольку он решительно отказался выполнить это вздорное и бесчеловечное требование, его вместе с семьей погрузили на подводу и вывезли за пять километров. Больше месяца ждал вчерашний председатель колхоза решения своей участи. А его семья все это время жила подаяниями, что ходил выпрашивать в родное село с нищенской сумой через плечо семилетний сын, В сентябре 1931 г. всю семью с подобными ей погрузили в эшелон и отправили в ссылку.

 

Среди выселенных оказалась и семья колхозного председателя Семена Малкина: припомнили ему уполномоченные мягкотелость: мол, распустил «кулацких подпевал», вот и катись вместе с ними в далекий Казахстан.

 

Гавриил Михайлович Гольцов в годы гражданской войны сражался в рядах прославленной Чапаевской дивизии. Домой вернулся инвалидом с простреленными ногами. В 1931 году в его семье было восемь детей, а в хозяйстве — одна лошадь да пять овец. Даже коровы не было. «Раскулачили» Гольцова и выслали его со всей семьей из родного села в Воронежской области за то, что отказался вступить в колхоз.

 

Мария Ивановна Лисина, которой в том роковом году исполнилось десять лет, вспоминает, что ее отца, колхозника из села Грязнуха Еланского района (тогда Сталинградской области), арестовали прямо на работе; у матери же от такого нервного расстройства случился выкидыш. «А меня,—вспоминает Мария Ивановна,— тут же исключили из школы, как «кулацкую дочь». Придя в себя от потрясений, А. 3. Лисина, мать четырех детей, отправилась пешком в райисполком, чтобы пожаловаться на учиненную несправедливость. Но ее догнали на лошади, сняли с нее, «конфисковав», шубу, и она вынуждена была вернуться домой. А потом обратилась с упреками к секретарю партячейки, что же вы, дескать, делаете, сердца, что ли, у вас нет… В ответ секретарь схватил лежавшую на столе газету и, резко смяв ее в кулаке, закричал: «Вот и вас, подпевал кулацких, будем так же выжимать, пока из вас весь сок не вытечет». Далее, как и в. десятках, и сотнях, и тысячах других подобных случаев, последовала высылка.

 

Товарные эшелоны, битком набитые «раскулаченными», под строгой охраной ОГПУ отправлялись в сторону Акмолинска и Караганды со всего Поволжья, начиная с Астраханской области и кончая Чувашией и Мордовией, а также из Пензенской, Тамбовской, Курской, Воронежской и Орловской областей, с Харьковщины и Оренбуржья. Поздней осенью 1932 г. прибыло несколько эшелонов репрессированных кубанцев.

 

Везли в наглухо закрытых вагончиках-теплушках: по полосотни человек в каждом. Многие вспоминали, что, когда закрыли двери вагонов, они почувствовали себя арестованными. А среди тех арестантов и беременные женщины, и кормящие матери, и дети всех возрастов, и подростки, и больные старики. Муки, которые они перенесли в пути, не поддаются описанию. Но ужас тот в какой-то мере доносят до нас слова уже известной песни:

 

 

В Караганде велели выгрузиться на том месте, где потом вплоть до 50-х годов находился пассажирский вокзал. Повели их туда, где нынче располагается северная часть Кировского жилого массива. Вокруг — степь, покрытая колючим караганником. Сказали: располагайтесь. И они начали располагаться — рыть землянки, укрывать их чем придется, кто дерюжками, кто — невесть откуда раздобытыми дощечками, поверх которых набрасывали караганник и присыпали его землей. Прожили в этих ямах до глубокой осени, пока не были построены ими же самими первые помещения.

 

На строительство домов мобилизовали всех трудоспособных, не только мужчин, но и женщин. Сооружали дома из дерна. Собственно, не дома, а бараки,— каждый площадью примерно 50 квадратных метров. Заселять их начали перед 7 ноября 1931 г. В каждый барак вселяли по 50—70 человек. Одна печка — на всех...

 

Чем питались? Работающим выдавали по 600 граммов хлеба, на иждивенцев — по 300 граммов. А когда по окончании строительства домов-бараков мужчин стали направлять на работу в шахты, им, шахтерам, отпускали по килограмму хлеба.

 

Сильно бедствовали из-за нехватки воды: колодцев первое время не было, их вырыли позднее. Пили прямо из луж, ходили за водой километров за семь, под Ново-Узенку. Но ходили-то, чтобы напиться и помыться, а вот принести воды с собой было не в чем — не было ведер.

 

Барачный полуголодный быт в условиях, когда не могли соблюдаться самые элементарные нормы санитарии и гигиены, привел (не мог не привести) к тому, что начались повальные болезни: дизентерия, эпидемия сыпного тифа и др. Почти при полном отсутствии медицинской помощи смерть стала косить людей.

 

Свидетельствует Григорий Пивоваров: «Тиф особенно свирепо разбушевался с середины февраля (1932 г.). Люди вымирали не только семьями, но и целыми бараками. Грузили их на сани штабелями, как дрова, а на кладбище работало шестеро похоронщиков,— комендант специально поздоровее отобрал, чтобы могли справляться со своими обязанностями (ведь в день до ста трупов и больше вывозили).

 

— Ямы старались выкопать поглубже, чтобы побольше мертвецов в них. разместить. Подъезжаешь с нагруженными доверху санями поближе и —опрокидываешь сани-то… Мертвецы падают в яму как попало: кто спиной, кто боком, кто головой вниз. И позы у них разные: кто выпрямлен, как бревно, кто скрючен, а у кого руки и ноги в стороны раскиданы. Редко кто в одежде, а то большей частью совсем голые, и совсем уже редко попадались зашитые кое в какое тряпье: это оставшиеся в живых родичи как могли обрядили своего покойника, перед тем как дать санитарам вынести его в холодный барак, где на какое-то время складывались скончавшиеся,— у самих-то родственников сил не хватало на похороны… До ста человек и больше набивали в одну яму. И ни имен, ни фамилий над теми скорбными буграми не писали… И так вот тысячи людей свалили и зарыли в те рвы. Да не только в тридцать первом и тридцать втором, а еще и в тридцать третьем, когда прокатилась по людям новая волна голода и болезней...

 

Прасковья Михайловна Горбунова: «Летом 1931 года у меня умерла дочка Лиля, прожив всего один годик. Тогда же погибли от дизентерии почти все дети до пятишестилетнего возраста».