Думается, именно благодаря своеобразному мышлению кочевника, который мыслил не расстояниями, а скоростями, стало возможно обладать такими необъятными просторами, которыми является казахская степь. Благодаря не-разделению ее на линии дорог и некие пункты материальной культуры, которые создаются путем преобразования вещества природы, степь стала символом кочевничества, имея в своем ландшафте лишь некие сгустки кочевнического бытия, символы духовности. Прислушайтесь к названиям: Улытау, Каратау, Кокшетау, Мангистау, Бетпак-Дала, Баян-Аул, Каркаралы, Алтай, Тарбагатай. Разве в них не спрессованы история, время и бытие кочевой культуры, Величие степи и Великий путь во времени, о которых мы сегодня говорим. Это нервные узлы той, сетевидной структуры, не имеющей центра и растущей вширь, та “ризома” постмодернистского сознания, не разделяющая пространство, но позволяющая кочевникам разделяться в пространстве.

 

Вопрос состоит в том, “возможна ли какая-нибудь политика, способная реализовать мышление кочевника”.

 

Бытие кочевника, кроме особенностей мышления, связано с особым его отношением к природе. Если бытие цивилизованное или оседлой культуры связано с освоением, преобразованием природы, то пребыванию в мире кочевника характерно более созерцательное, не нарушающее гармонии природы отношение. Искусственное кочевника связано с преобразованием не внешней природы, но внутренней. Искусство казахов выражается в его отношении к слову. Признание сохранившихся на руническом алфавите текстов поэтическими произведениями, которое позволило исследователям констатировать существование тюркской поэтической школы, а историю тюркских литератур продолжить в глубь веков, может быть продолжено, по моему мнению, до такого вывода, что казахский язык сам по себе является поэзией. По крайней мере, практически вся тюркская литература облекалась в поэтические формы, и это называлось “асыл сөз”. То, что потом стало называться “қара сөз”, то есть проза, есть явление заимствованное и нехарактерное для казахского искусства. Тот факт, что орхоно-енисейские надписи не сопровождались музыкой инструментальной, а лишь музыкой молчаливого камня, задал необходимость поиска в них ритмического начала, которое неизбежно присутствует в речи.

 

Особенность кочевнического сознания невмешательства в природу вещей, просматривается и в отношении языка. Его агглютинативность или неизменность корня и образование новых слов с помощью нанизывания дополнительных морфем дает возможность пользования всей полнотой грамматических форм. А это в свою очередь — широкий простор для выражения безграничного разнообразия мышления. И здесь, как в Великой степи, нет привычных линий дорог и пунктов на маршруте, но есть ритм, как есть ритм в галопе лошади, мнущей ковыль. Как кочевник есть часть своего ландшафта, так казах есть часть своей речи. Поэтической речи. Как говорил Бродский, “речи вообще”.