Когда гости вместе с Куандык шли по направлению к молодежной юрте, присоединилось много девушек, аульных молодок и джигитов Начались игры, веселые и шумные, не стихавшие до самого утра. Также звучало много красивых задушевных песен. Играли и в «Бросай платочек», и в «Хорош ли хан», и в «Мыршым» - поиск колечка, когда спрятавший его во рту должен был произнести это словечко. Играли в «Стегай,кушак», когда водивший джигит должен был угадать, которая из девушек хлестнула его по спине жгутом скрученного кушака. Играли в скороговорки.

 

После игр устраивался айтыс, состязания в пении и складывании стихов перед слушателями. Народ Сыбан славился своим веселым нравом, любовью ко всякого рода играм и развлечениям, аул Кадырбая еще со времен его отца, акына Актайлака, стал известен как место проведения многолюдных айтысов с участием самых известных степных поэтов и певцов. Куандык с малых лет росла в среде, где звучали песни и кюи лучших мастеров-акынов, потому и стала со временем душой веселия и песенных празднеств у молодежи Сыбан. И среди ее подружек было немало искусниц в пении и в игре на домбре.

 

По установившемуся издавна обычаю, в племенах Сыбан и Найман девушек не выдавали замуж в раннем возрасте. Даже в соседних родах существовала поговорка: «Состарилась в невестах, сидя дома, как девушка из Сыбан». И в ауле Кадырбая, - в этой юрте для молодых, - было несколько засидевшихся в девушках невест, возрастом уже около тридцати лет. Но все они ничуть не унывали от этого, вели себя вольно и были самого веселого, открытого нрава, большими любительницами веселых игр и шуток. Могли с кем угодно посостязаться в пении, сочинении стихов. И всеми верховодила красавица Куандык. В этих вечерних игрищах она была заводилой, ее несмолкавший звонкий, заливистый смех заражал всех весельем. От ее беспощадных шуточек джигитам приходилось несладко, особенно тем, кто был неповоротлив и ненаходчив в искусстве красноречия и остроумии. Наказания, которые назначала она, были довольно жестоки. Но все воспринималось с веселым молодым хохотом. И когда попадалась сама, Куандык принимала наказание без всяких обид и оговорок.

 

Весь вечер Абай и Куандык провели рядом, перебрасываясь шутками, состязаясь в остроумии, затем девушка вызвала его на айтыс. Вызов свой она произнесла в стихотворной форме, напевая под домбру. Абай не привык к песенным состязаниям, когда надо было перед слушателями импровизировать стихи и подбирать к ним мелодию на домбре. Поначалу он, хорошо владеющий инструментом, больше полагался на игру и красивое звучание домбры, а в песнопении допускал длинные паузы, слишком тщательно подбирая слова. Среди людей Сыбан были неизвестны многие напевы степи - песенные мелодии Арки*. Наигрывая их, Абай увлекал слушателей красотой музыки, чем и взял верх над Куандык.

 

Так завершился первый айтыс между ними. В дальнейшем Куандык перевела свой вызов с песнопений на терме, импровизированный речитатив, предлагая посоревноваться в словесном искусстве. Здесь уже главным было не мелодическое начало, а ритмический ход, когда слова должны были произноситься быстро, беспрерывно и в определенном порядке. Из существующих ритмов Абай хорошо усвоил один простой, но красивый и стремительный терме и теперь, ухватив его и укладывая в него легкие, непринужденные слова, он довольно успешно отвечал на импровизации Куандык. И по ходу состязания Абай все больше вдохновлялся, у него открылся поток веселых, красноречивых слов - и вскоре он вошел во вкус бурного, искрометного терме, сердце его воспламенилось в жарком накале древнего айтыса. Потоки остроумных, веселых, благозвучных слов изливались с двух сторон, вызывая у соперничающих восхищение друг другом. В засветившихся глазах Куандык читалось наслаждение от этого состязания с молодым джигитом, радость вспыхнула в загоревшемся румянцем белом, чудесном лице! Постепенно шуточный словесный спор между поэтами перешел в такое же шутливое восхваление друг друга, остроумные колкости сменились взаимными здравицами.

 

У джигита в потоке его терме стали проскакивать такие слова, как «любовь», «горячо от любви», девушка отвечала более сдержанным манером: «Досточтимый сватушка, разлюбезный гость наш, сердце радуется твоему приезду! Ты и знатный, ты и родовитый, тебе ли водиться с кем попало! Поэтому мы к тебе - со всем уважением, а ты к нам - со всем почтением!»

 

И подобным шуточным взаимным двусторонним «уважением» и «почтением» они и обошлись на глазах у всех. Однако красивая, вольнолюбивая девушка и знатный молодой джигит в этот вечер, сходясь в айтысе и просто весело беседуя, в глубине своих сердец почувствовали друг к другу не только почтение и уважение.

 

В самый разгар всеобщего шумного веселья, когда по разным углам юрты кто затевал какую-нибудь игру, кто пел или горячо выступал в кругу сверстников, Куандык склонилась к Абаю и негромко, чтобы никто не услышал, сказала:

 

- Песня, бедняжка, не все может передать, что у меня на сердце. Абай, разве я смогу сказать при людях то, что мне хотелось бы сказать! Много самого сокровенного, что таится в душе, я не смогла высказать в своей песне.

 

Эти слова она произносила с непринужденной улыбкой, с обычным своим веселым выражением лица, дабы не привлекать к себе любопытных взоров окружающих. Она смело, открыто говорила джигиту о своих чувствах. С его стороны девушка также видела знаки внимания к себе. Их взаимное чувство родилось не сегодня, - еще с первого дня знакомства их потянуло друг к другу.

 

Абай бережно сжал в своих ладонях белые, хрупкие пальцы девушки, почувствовал их страстный трепет, и сердце его вздрогнуло в предчувствии близкого счастья.

 

- О, Куандык, наши сердца бьются рядом, ты чувствуешь? Как я рад твоим словам! Я мог бы сказать тебе все то же самое!

 

После этого быстрого, порывистого объяснения среди шума, гомона и смеха молодежной вечеринки Абай с девушкой, при каждом обмене шуткой, в каждом взгляде и улыбке, не могли скрыть нарастающего в них взаимного влечения. Они уже наслаждались, просто встречаясь глазами, нечаянно прикоснувшись руками, поцеловавшись или коснувшись пылающими щеками друг друга во время игры

 

И когда, с первыми проблесками новой зари, молодежь стала расходиться с игрища, Куандык отправила Абая на отдых в дальнюю юрту к одной одинокой пожилой женщине, проживавшей на краю горного аула. Затем, проводив остальных гостей по местам их постоя, где они могли поспать после бессонных ночных развлечений, молодая сыбанянка и сама пришла в юрту на отшибе. Должно быть, ее хозяйка спозаранку ушла к стаду, - но в юрте никого кроме Абая не было, и была в этой бедной юрте всего одна постель. Может быть, старая хозяйка давно встала с нее и покинула юрту, - там находился Абай, ожидающий красавицу Куандык. Как только она вошла в дверь, он молча метнулся к ней, и в полумгле два молодых сильных тела сплелись в неистовом объятии, словно в борении. И рухнули вместе в бесшумный горячий омут страсти.

 

После этой первой ночи молодежные игры продолжались еще несколько дней. Но страсть двух молодых людей, вспыхнувшая столь быстро, не разгорелась в пламенную любовь. Между Абаем и красавицей сыбанянкой установились ровные, нежные отношения дружбы и взаимного обожания. Им обоим на людях было лучше, чем наедине. Откровенная смелость в страсти, говорившая об ее ранней опытности, несколько смущала Абая, отчасти коробила его.

 

Куандык давно была засватана в род Кереев. Ее жених, оказывается, приезжал к ней уже несколько раз. Он был женат, Куандыкдолжна была стать его младшей женой. По обычаю, еще до свадьбы, приезжая к невесте как бы тайно, жених так и не смог пробудить в невесте любовных чувств. Куандык так и осталась холодна к нему. Открывая Абаю душу, девушка рассказала ему о своих печалях и поведала о сокровенных надеждах, которые появились у нее с их встречей. Абай на это ничего не ответил и ушел со свидания в некоторой душевной смуте. У него есть Дильда, мать его детей. Но и Куандык для него вполне достойная пара. Воспитана в доме высочайшего поэта и отличается тонким, проницательным умом. Молодая сыбанянка была одной из самых красивых и талантливых молодых женщин, которых только он встречал в жизни. Бесспорно, это так и было...

 

Однако мыслимо ли, хоть в чем-то затронуть честь очага благородного Кадырбая? Или забыть Дильду, детей? К тому же Абай больше испытывал восхищение умом Куандык, нежели сердечное влечение к ней. Сердцем его всецело владела одна Тогжан. Во все эти дни внезапно вспыхнувшей страсти он все равно не мог забыть о ней. И более того - нежный облик возлюбленной восставал перед его внутренним взором, бросая ему ревнивый укор и словно соперничая с красноречивой, яркой Куандык. Ее щедрая любовь, дар открытого пылкого сердца, ее чувственная нежность и все то наслаждение, которое она даровала ему, никогда больше не повторятся в его жизни. И впредь он не встретит равной ей. Но все равно, вдруг вспомнив Тогжан, - даже на узкой постели, в объятиях Куандык, - он невольно вздрагивал и отодвигался от нее. Да и чувства самой дочери акына к Абаю скорее были дружественными, чем нежными и страстными. В них больше проявилось восхищение знатным джигитом, нежели женской чувственности и любви. Но, несмотря на это, девушка вновь открыто спрашивала у него, желает ли он соединить их жизни? Затрудняясь с ответом, Абай решил посоветоваться с ней... Если Куандык не возражает, он откроется Карашаш и Асылбеку: ведь это они пригласили его сюда.

 

- Послушаем, что они скажут, и потом решим.

 

Куандык согласилась с ним.

 

Абай говорил по-отдельности с Карашаш и Асылбеком. Давно уже относившаяся к Абаю с сестринской нежностью, Карашаш только порадовалась за него. Знавшая о глубокой сердечной ране молодого джигита, добрая женщина хотела, чтобы он утешился в этой жизни.

 

Однако ее муж Асылбек решительно выступил против всего этого - настолько же, насколько она была за. Он был просто возмущен.

 

- Е! Не дело это! - сказал он, нахмурившись. - Да и не по силам нашим, что-либо здесь решать. Неужели Кунекен, думаешь, даст в обиду невестку из рода Алшинбая? Это невозможно, если только не решится он на полный разрыв со сватом. И подумай о Дильде - чем она перед тобой виновата? Да и Куандык опозорится перед родичами жениха, и старый Кадеке будет опозорен. Кому это надо? Ты, вот что - никому больше не говори об этом. Пусть все останется между нами. - Так закончил Асылбек, тоном, не терпящим возражения.

 

В этом же духе Асылбек поговорил и с Куандык. Она поняла, что на этот раз ее мечте не дано сбыться. И молодые влюбленные, вполне достойные счастья, молча отступили от своих намерений. Но в последний час прощания нашли силы заверить друг друга, что оставляют за собой надежду на будущее, что еще будут искать новых встреч - в чем они и дали слово.

 

От аула Кадырбая до джайлау рода Тобыкты было два дня пути. Абаю нелегко было покидать гостеприимный очаг старого акына Кадырбая. И чем дальше он удалялся от радушно принявшего их аула рода Сыбан, тем милее и дороже представлялся ему образ благородной Куандык, тепло вспоминались все их свидания. И в голове Абая витал легкий, благостный, хмельной туман.

 

3

 

В этом году на всех джайлау было не так, как в былые годы. Лето выдалось пасмурным, серым и унылым, скорее напоминало осень Таким же оказалось и душевное состояние людей, хотя причиною тому была не одна только погода. Владетели и старейшины родов, даже такие, как Кунанбай, не устраивали у себя в ауле многолюдных сборов с обильными угощениями, както происходило прежде. И бесконечные сплетни, слухи и толки, наполнявшие раньше, как гудение пчел, аулы Иргизбая, теперь заметно пошли на убыль. Да и причин для споров, коварных наветов и козней по поводу захвата пастбищ уже не было. Считай, что только у представителей Иргизбая да у нескольких владетелей, таких как Байдалы, Байсал, Суюндик и Каратай, после джута сохранился кое-какой скот, а у большинства бедных хозяйств, серых юрт, почти никакой живности не осталось. Для чего теперь стараться захватить как можно больше пастбищ с сочным кормом? Все равно не испить вдоволь кумысу, молока, айрана, чтобы душа утешилась - кормилец степи, скот, был выбит джутом.

 

Теперь не перед кем было задирать нос степному богатею, некому было наносить обиды завзятому разбойнику - все были бедны, все несчастны. Царь-голод, пройдя по степи вслед за джутом, научил людей вести себя смиренно, тише воды, ниже травы. И прежние владетели тучных стад теперь прикидывались печальниками народа, давали дельные советы, как выжить кочевнику без мяса и молока. Делая вид, что делится последним, богатей отсылал оголодавшим соседям остатки кислого молока, смешанного с водой. И при этом не уставал повторять: «Кормлю голодных! Даю кров обездоленным!»

 

В суровые, жестокие годы бедствий, когда вся степь терпит нужду и страдания, и джут приводит за собой смерть скота и кочевников, и много людей доведено до голодного безумия, богатею нужно вести себя гибко и осторожно. Бедноте, мало чего перепадавшей и в лучшие времена, сейчас надо обещать манну небесную, скорую милость Божию. Только так баям-владетелям удается сдержать этот угрюмый народ, с голодным блеском в глазах. И это была старая, как сама степь, уловка богатых, записанная в их тайной книге хитрости.

 

Последний год бедствий выдался особенно зловещим. Огромная часть народу оказалась без пищи, без скота, без надежды на самое ближайшее будущее. Толпы отчаявшихся, с потухшими глазами, людей бродили по степи. Они были молчаливы. Они были опасны. На их лицах читалось яростное безумие голодных.

 

Итак, в это лето на многочисленных джайлау рода Тобыкты не было ни одного праздничного тоя. В обычные времена в эту пору повсюду устраивались праздники с конными играми и скачками - байгой. Сейчас об этом и думать не приходилось. Не то, чтобы скачки знаменитых скакунов, не была проведена даже кунан-байга, состязание же ребят-третьяков. И будь то сватовство или свадьба, или обрезание -после мероприятия люди быстро расходились, без лишнего шума, довольствуясь лишь одной чашей мяса.

 

Именно в эти дни томительной тишины и безвременья поползли слухи: появились барымтачи, стали угонять лошадей. Это было равносильно тому, что в пределах Тобыкты появился пришлый враг.

 

Была пора перекочевки сджайлау на осенние пастбища. Два аула, запоздав, вышли на кочевку позже и отстали от других караванов. Именно в это время, в промежутке пяти дней, занятых на перекочевку, из табунов Майбасара, Жакипа и Ирсая, а также из аула, в котором находился сам Кунанбай, угнали около двадцати нагуленныхза лето лошадей. Передавая из аула в аул, весть эту донесли до самых дальних окраин Чингизских джайлау.

 

Но поймать воров никак не удавалось. Они действовали умно. Подобные кражи обычно трудно скрыть от людей - сначала появляются слухи, затем обнаруживаются кровавые следы преступления: там видели потроха и стерву забитой лошади, в другом доме видели во дворе шкуру свежезабитой лошади. А нынче всего этого нет. Все было тихо, скрыто - и концы в воду.

 

Кунанбай, Жакип и остальные держали совет, и пришли к выводу: «Зло исходит от соседних родов Керей, Найман или же Сыбан.» Они пошли на такую дерзость, воспользовавшись многодневной переко-' чевкой аулов. Растянутые в длину, оторванные от других, кочевые караваны были уязвимы. Ате, что угнали лошадей, могли уйти очень далеко, в самую глубину Арки, так и не обнаруживая следов своей кражи.

 

Кунанбай задержал кочевку и разослал гонцов-разведчиков во все тобыктинские пределы. Конные группы, возглавляемые Изгутты, Май-басаром и Ирсаем, прошлись - кто на рысях, кто скорой иноходью, а кто и бешеной скачкой, взмыливая лошадей, в самых разных углах Причингизья. Но ни в одном из аулов никаких сведений о барымта-чах не обнаружилось. Не могли добыть ничего нового даже такие известныеловкачи, лихие джигиты, как Толепберды, Бурахан, Камысбай, Жумагул. Они объездили все дальние безлюдные сторожевые высотки, глухие впадины и овраги, разбойничьи саи - и не нашли никаких следов.

 

И в самую суматоху, когда многие джигиты Кунанбая носились по всей округе в поисках конокрадов, у людей рода Иргизбай пропало еще пять лошадей. Но на этот раз не только у них - четыре отгульных кобыл угнали у Байсала, что-то пропало у бая Суюндика. И вскоре к поиску уведенного скота присоединились джигиты Коти-бак и Бокенши. Но все равно никому не удалось напасть на след опытных конокрадов. Лишь только и было слышно по аулам: «Увели!», «Опять угнали!»

 

Кунанбай потерял терпение. Он сам сел на коня, но и ему не удалось ничего обнаружить. Вернулись все атшабары, посланные им. Вернулись дозорные, которых отправляли на дальние сторожевые сопки. Все вернулись ни с чем. Теперь надежду стали возлагать на ночную охрану. Скот аулов сгрудили в один гурт, со всех сторон окруженный вооруженными джигитами, и в таком порядке ночная кочевка обеспечилась некоторой безопасностью.

 

Пустились в путь с такой поспешностью, словно бежали от степного пожара. Понадеялись: «Может быть, лихие люди отстанут от нас, обратят внимание на других! А мы быстро оторвемся от них и, наконец, избавимся от напасти!»

 

Столь поспешная, суетливая ночная кочевка оказалась в какой-то степени верным шагом. Ибо кражи в Иргизбае почти прекратились, а слышно было об угонах из Котибак, Жигитек. Но не все аулы Иргиз-бая остались без покраж. Угнали двух стригунков и одну жирную кобылицу из табуна самого Кунанбая. И после этой кражи он вдруг неожиданно заметил: «Теперь я знаю, кажется, чьих рук это дело!» Однако имя вора не мог назвать. Догадка, осенившая его, была такова: «Вор пришел не со стороны. Он не издалека. Он из наших и находится среди нас». Такая мысль не приходила в голову Байсалу или Су-юндику. Оба старшины родов впали в крайнюю растерянность и только хлопали ладонями по бедрам. Кунанбай передал для них послание: «Пусть ищут, не прекращают своих поисков!» Однако своими догадками ни с кем не стал делиться. Он послал несколько человек, тайных соглядатаев, в соседние роды и племена. Только он, самолично, давал им задание, что делать. Людей выбрал не из своего окружения, а со стороны, самых невидных и заурядных. Они ни у кого не должны были вызывать подозрения. Например, соглядатай, посланный в род Жигитек, в аул Караша, - дряхлая старуха преклонных лет, нищенствующая по дорогам. Она имела какие-то родственные отношения с одним захудалым очагом проверяемого аула. И в аулы рода Котибак он послал такого же незаметного на посторонний взгляд убогого старика-жатака. И тайный посланец в род Торгай тоже был старичок, разорившийся погонщик верблюдов. Эти старики были далеки от всяких мирских интересов и человеческих обязанностей. Джут разрушил их очаги и лишил средств даже к самому скудному существованию. Они ни у кого, ни о чем не расспрашивали, им никто ничего не рассказывал. Вряд ли они знали и о разбойных делах в округе. Божьи одуванчики - старички были озабочены только тем, как бы им просуществовать день - всего лишь с утра и до вечера. Никакого особенного задания Кунанбай им не давал - велел только принюхиваться да присматриваться к тому, что едят люди в соседних аулах. И сирые, голодные старики исполняли поручение с удовольствием, а потом, возвернувшись, об этом всенепременно докладывали Кунанбаю.

 

Благодаря столь хитроумной уловке, Кунанбай вскоре нашел злодеев, обйаружил разбойничье гнездо. Это - род Жигитек. Итак, он опять должен будет обрушить свой гнев на этот дерзкий, вороватый род! На сей раз в преступлении были замешаны люди окружения Ка-раша и Каумена.

 

Теперь Кунанбай не стал колебаться и долго взвешивать в уме, как ему поступить. В отличие от прошлых дел, вина преступников была очевидна. Это оказались джигиты-сероюрточники из Жигитек -Балагаз и Абылгазы.

 

Балагаз - старший брат Базаралы. Один из самых честолюбивых, гордых, горячих джигитов рода. Абылгазы - сын Караши. Как и сам Караша - все его сыновья отличались дерзостью и задиристостью. Было в прошлом одно событие, явившееся причиной начавшейся вражды между Кунанбаем и Божеем, и к этому событию имел самое непосредственное отношение Караша. Также и Каумен приложил к тому свою руку. Ведь широко известная драка на Токпамбете началась с избиения Кауменом, Карашой и их людьми двух атшабаров. Они тогда славно помахали плетками. После той отчаянной выходки была Мусакульская битва, и годовая тризна Божея, и много чего другое, - где взрослые сыновья Каумена и Караши заставили громко говорить о себе своими дерзкими подвигами. Базаралы был из этого гнезда. Он и на язык остер, и умен изрядно, и собою хорош - настоящий степной красавец-джигит. Он был огромен, силен, богатырского телосложения, им по праву гордился весь род Жигитек. В нем присутствовал геройский дух, он мог считаться джигитом, который не знает страха, и отважен, как лев. Джут разорил дотла большую часть очагов рода Жигитек, у которого были совсем небольшие пастбища. Аулы Каумена и Караши, считай, погибали. У видных джигитов Арки, таких как Базаралы, Балагаз, Абылгазы, Адильхан, осталось по единственному коню!

 

Целое лето они никуда не выезжали, терпели дома голод и лишения. Пойти к соседям, просить чего-нибудь на пропитание не позволяла им гордость. Несмотря на крайнюю нужду, не пошли на поклон даже к близкому родичу-аткаминеру Байдалы. Джигиты хотели бы пойти в наемные работники, но после джута никто не нуждался в таковых. Да и этим они могли бы прокормить только себя, а куда девать жен и детей? Целое лето Балагаз и Абылгазы видели перед собой голодающих детей, исхудавших до изнеможения матерей, своих жен, а также жен своих старших сородичей, сидевших в кругу голодных детишек. Горестные стоны да причитания, слезы и тяжкие вздохи день-деньской сопровождали джигитов. Они не видели никакого выхода из тяжкой беды, им оставалось только изрыгать проклятия. Часами молча лежали ничком, обхватив голову руками, и каждый переживал про себя свое бессилие перед судьбой. Если и заговаривал мужчина с кем-нибудь, то непременно срывался на злобный крик, не в силах сдержать себя.

 

О таком душевном состоянии джигитов давно догадался Базаралы. И однажды, сидя с ними на вершине холма, он недобро усмехнулся и заговорил:

 

- Если не будет согласия и взаимности в народе, то обязательно его когда-нибудь одолеют нужда и нищета. Попробуй откочевать во время военных распрей - наши отцы-матери, жены-дети окажутся на кочевой дороге без нас, брошенные в плен самых тяжких невзгод. Так было во времена великого исхода народа. Все поплетутся пешком, и кочевник будет мечтать даже о детском седле на горбу тощей коровы, как о великом счастье! О, какие только испытания ни посылает нам Аллах!

 

Летом Базаралы много размышлял и говорил этим же джигитам о горестной доле простого народа. В чем причина этого? Как спастись от окончательного обнищания? Что такое несправедливость, в какую шубу она одета? Беседы эти горячили Балагаза и Абылгазы, приводили их в бешенство. «Дай совет! Подскажи, что нам делать! Укажи выход! Ты можешь помочь?» Однако Базаралы ничего не мог им подсказать.

 

Тогда они решили действовать сами. Базаралы долго не знал, что Балагаз и Абылгазы по ночам садятся в седла, обвязывают лица черным платком. Сначала пропала лошадь Майбасара. Затем увели лошадь Жакипа. И хотя эти зловещие слухи доходили до Базаралы, он еще не связывал угоны лошадей со своими друзьями и братом. В третий раз - случилась кража лошади Ирсая. Встревоженный этими событиями, смутно начиная что-то подозревать, Базаралы однажды ночью не мог уснуть, проворочался почти до утра и на рассвете покинул постель.

 

Он долго пробыл на свежем воздухе. Пошел на зеленую лужайку за юртой, подставив грудь прохладному ветерку, сел на травку и погрузился в одинокое раздумье. Недалеко находились юрты соседнего аула - четыре-пять очагов сородичей Караша. Была в этом ауле одна чуткая собака по кличке Актос, Белогрудая. При самых первых проблесках утренней зари эта Актос вдруг залилась тревожным лаем. Сучка лаяла как-то особенно, настолько злобно и неистово, что Базаралы вздрогнул и насторожился. Так Актос могла лаять только на появление чужого человека.

 

Что это за чужой человек в столь неурочное время? Надо узнать, решил Базаралы, Он затаился и стал ждать. Прошло немного времени, к крайней юрте аула Караша подъехали два всадника. Это была юрта Абылгазы. Один из верховых спешился и вошел в юрту. Второй развернулся и поехал в сторону аула Базаралы. Он еще издали узнал коня - это был Аккуйрык, единственный конь его старшего брата Балагаза. Затаившийся в ямке Базаралы приметил, что у прошагавшего мимо коня измученный вид - известному своей рысистой ходкостью Аккуйрыку пришлось, кажется, покрыть немалое расстояние. Все еще возбужденно храпя, не приходя в успокоение, лошадь не могла сразу перестроить норов после быстрой езды на спокойный ход. Она засекалась, частила копытами на месте, закусывала удила и вскидывала голову. Сначала Базаралы подумал, что джигиты вернулись после свидания с какими-нибудь девушками. Но тут же понял, что это не так: в руках Балагаз тащил свой увесистый боевой соил. У Базаралы похолодело на сердце. Теперь он понял, что не ошибался в своих подозрениях. Но решил убедиться до конца. Лег в высокую траву и стал наблюдать за братом дальше.

 

Подъехав ближе к аулу, Балагаз натянул поводья и перевел лошадь на медленный шаг. А вскоре спешился и повел Аккуйрыка в поводу. Приблизившись к своей юрте, он первым делом воткнул соил за поперечину в низкой ограде, на то самое место, где обычно он и держал свою боевую дубину. Затем, не выпуская повода, потянул за собой коня, направляясь дальше к ущелью, что за высоким утесом, видневшимся недалеко от аула. Когда Балагаз проходил мимо, Базаралы заметил, что лошадь мелко вздрагивает и вся взмылена. По всему было видно, что джигит хочет скрыть свои ночные похождения, даже от людей своего аула.

 

Невдолгих он. спрятав коня за скалой, вернулся назад и вошел в свою юрту. В то утро Базаралы так и не смог больше уснуть.

 

За аулом Караши под утесом валялись огромные каменные обломки, между которыми по узким расщелинам было трудно пройти и проехать. Базаралы ходил туда и увидел спрятанного коня брата. Злоба и ярость душили его. Он вернулся домой мрачнее тучи, ничего не сказал домочадцам. Но время от времени его начинало трясти от гнева. Подавленный и угнетенный, он не находил себе места.

 

Базаралы ждал наступления второй половины дня. Как он и предполагал, к этому времени, после обеда, пришла весть, донесенная Кауменом по его возвращении из соседнего аула. Оказалось, что прошлой ночью увели еще одну лошадь Ирсая.

 

В ту минуту, когда Базаралы услышал эту весть, Балагаз уже успел отойти от своего тяжелого сна и вышел из юрты наружу. Подошел к отцовскому дому Базаралы, туго подпоясанный кушаком, словно собравшись в дорогу.

 

- Надо поговорить, - коротко сказал он старику. - Выйдемте на улицу.

 

Он повел отца к ближайшему холмику. По дороге мимоходом крикнул Балагазу, чтобы он тоже пришел.

 

Вскоре старик с сыновями, Базаралы и Балагазом, сидел на вершине холмика. Балагаз был рослый, крепко сбитый смуглый джигит.

 

Посидев некоторое время в молчании, Базаралы, наконец, поднял на отца хмурые глаза. Обычно приветливое, румяное, излучающее доброжелательство и постоянное душевное веселие лицо Базаралы сейчас выглядело страшным: оно было белым, как высохшая под солнцем кость. Его большие бархатистые глаза налились кровью. Дыхание пресекалось и как-то неровно, с дрожью, вырывалось из груди Базаралы, голос звучал неестественно громко.

 

- Отец, благодать Божья и в дырявом шатре бывает, так вы нас учили. Никогда я не хотел жить неправедно, со злым умыслом в душе, какая бы нужда меня ни постигла. Вам, отец, всегда было чуждо зло. Вы отличались особенным благородством, люди вас уважали. Так неужели на склоне лет из-за нас, безумных детей, вы пройдете через черный позор? - Так сказал Базаралы и смолк с растерянным, несчастным видом.