НА ПОДЪЕМЕ
1
В аул свата Алшинбая отправилась Улжан в сопровождении тридцати человек. Незадолго до их приезда Алшинбай выбрал джайлау на просторной долине, богатой водою и кормами. Туда перекочевали уже около сорока аулов рода Бошан, населенных потомками Казыбека.
Гостей ожидали, к их приезду дойные кобылы были заранее пригнаны в аулы и содержались на привязи.
Согласно обычаю, свадебный караван должен был прибыть чуть раньше, хотя бы на полдня, чем сам жених и его молодые дружки. Из женского сопровождения вместе с Улжан поехали тетушка Калика и служанка по имени Катша. Старшим среди мужчин был Изгутты, он же и главный сват. Приданы были к свадебному поезду несколько аксакалов, певцы-сэре, джигиты сопровождения и погонщики скота, предназначенного на калым..
С Абаем ехало двенадцать человек его свиты. Это была видная молодежь рода Иргизбай, к ним также присоединились два атшабара -Жумагул и Мырзахан. Из самых близких родственников жениха поехал брат Такежан. По личному приглашению жениха в его свадебную дюжину вошел друг Ербол, с которым Абай ни на час не расставался.
Дары, что повезла Улжан, были немалые. Кроме отогнанных табунов лошадей и верблюдов, - отправлены огромные тюки на двух матерых верблюдах-атанах. Везли в дар ткани на приданое невесты: атлас, бархат и плюш, дорогое сукно, тончайшие шелка. Ими наполнены два сундука, в остальных тюках было набито все то, что полагалось для подарков многочисленной родне Алшинбая и сватов с его стороны: мужские чапаны, женские камзолы, рубахи, платья, яркие расшитые платки.
Но были особенные дары, сопутствующие всякой богатой свадьбе
Самым дорогим в калыме являлся серебряный слиток бесик-жам-ба, отлитый в форме колыбели. Этот главный дар, преподнесенный свату Ал шинбаю, назывался - илу
Обеим сторонам известно, что илу является ответом на киит, и это должно быть равного достоинства. Уже лет десять назад, когда родители сосватали своих маленьких детей, Алшинбай преподнес свату свой киит, - серебряный слиток в виде копыта жеребенка, называемый тайтуяк. Но этот слиток оказался поменьше, чем нынешний илу Кунанбая. И люди заговорили, что Кунанбай вознамерился показать себя щедрее Алшинбая. Однако, полагали все, Алшинбай вряд ли позволит превзойти себя в щедрости .
Уже в первую же ночь по прибытии, гости и хозяева, развязав тюки с дарами и открыв сундуки, смогли убедиться в том, насколько велики богатство и щедрость обеих сторон. Ведь то, что принесено, должно быть отдарено в равной мере И в ту же ночь стало ясно, что Алшинбай в долгу не останется. Для начала он велел поставить на ровном, чистом месте, в сторонке от аула, три больших белоснежных юрты для сватов и их сопровождения Ночная трапеза началась с мяса двухгодовалого стригунка, мяса молодой овцы и трехгодовалого валуха, мяса копченых ягнят весеннего окота. Алшинбай приказал откинуть створки юрты с той стороны, где сидела Улжан, и туда снаружи подвели на осмотр упитанного стригуна, попросили у гостей благословения-бата на заклание.
Абай со своей свитой подъехал к аулу в поздний час пополудни, остановился в версте от него. Теперь выдвинулись вперед джигиты постарше, такие как Такежан, Мырзахан, и поскакали в аул с оповещением. Жених Абай, его друг Ербол, еще трое джигитов сошли с коней и стали ждать девушек и молодых женщин, которые должны были вскоре выехать навстречу. Абай знал, что начнутся весьма сложные, бесконечные обряды, в которых он мало разбирался, и, на всякий случай, придержал возле себя многоопытного Жумагула Волнуясь и досадуя, Абай жаловался Ерболу;
-Женитьба должна быть радостью для родителей, для жениха, так для чего придумали эти мучения? Эти обряды - не мучения ли для всех, Ербол?
Ербол рассмеялся.
-Ты точно заметил. Конечно, мучения! Так что - приготовься! Вот сейчас-кто приедет? Какие-нибудь сумасшедшие женге, наверное. Эти тетки чего-нибудь такое придумают, что только держись! Даже страшно становится.
Оставшийся с ними Жумагул был женат давно, ему уже приходилось испытывать все то, о чем толковали юнцы, Абай с Ерболом. Полагаясь на его опытность, они приступали к нему с вопросами, просили у него советов. А он, поглядывая в сторону аула, говорил ничего хорошего не обещающим голосом:
- Всякое может быть. Но, я думаю, начнут с того, что набросятся, почему нет перьев филина на твоей шапке? Почему жених не в красном чапане? И еще - если не натянешь шапку на самые глаза, то запросто могут надавать по щекам. Это касается вас обоих! Короче, ты с Ерболом еще увидишь немало интересного. Терпи, дорогой, ничего не поделаешь!
Носить на голове необыкновенно высокий тымак с пером филина на макушке - удел каждого жениха. Но при этом надо еще обязательно быть в ярком красном халате и в сапогах на высоких каблуках.
Перед поездкой к невесте бабушка Зере, Айгыз и целая куча тетушек смастерили для Абая подобный наряд, но он пришел в ужас и отказывался надеть его. Однако старая бабушка, обычно во всем потакавшая любимому внуку, на этот раз осталась непреклонной и строго приказала ему:
- Надевай! Это обычай твоих предков. Сваты не тебя будут укорять, если ты нарушишь обычай. Скажут: «Разве отец его не был когда-то женихом, а мать - невестой?» Нас будут винить, родителей. Так что, надевай!
И перед выездом Абай оделся в полный наряд жениха, в котором он чувствовал себя ряженым, кем-то вроде шамана-бахсы. Но, отъехав от аула, он обратился к матери Улжан с мольбой:
- Апырау! Матушка, если я скоро должен стать зятем, то ведь зятем в роду Бошан, а не в Тобыкты! Сколько еще нам ехать по нашим краям, а я буду красоваться в этом наряде перед всеми, во всех встречных аулах! Нужно ли это, матушка? Разрешите мне ехать в своей одежде, а этот наряд я надену по приезде на место.
Хотя Улжан и показалось, что это будет не совсем правильным, но она не могла отказать сыну в его просьбе. И Абай до сего часа был не в «наряде шамана-бахсы». Малахай с пришитыми перьями филина и красный бархатный чапан лежали в переметной суме. Именно об этом и напоминал шабарман Жумагул. Он не одобрял того, что Абай не хочет надевать красивый наряд жениха. Он понял так, что Абай попросту стесняется и даже, чисто по-детски, побаивается, и решил его приободрить шуткой.
- Э, даже батыр Барак в старину, подъезжая к невесте, воскликнул: «О бесстрашное сердце мое! Ты ни разу не дрогнуло перед боем, но что же ты теперь, когда я женюсь, задрожало перед какими-то длинноволосыми женге?» Видишь, дружок, даже батыры боятся! Однако все кончается благополучно, это я уж по себе знаю! - изрек Жумагул, чем и рассмешил Абая и Ербола.
Ербол стал снова просить Жумагула:
- Ты все-таки будь всегда рядом, подсказывай, куда ему идти, кому кланяться, перед кем стоять навытяжку, когда нужно надеть шапку и надвинуть на глаза, когда поднять ее и вести себя свободнее.
Абай увидел, насколько озабочен Ербол предстоящими делами, словно готовится вместе с другом шагнуть через каменный порог судьбы, думает и беспокоится больше него самого. Абай, глядя на озабоченного друга, не узнавал своего прежнего беззаботного и всегда улыбающегося Ербола! И кто ему дороже - тот, прежний беспечный Ербол или этот, как будто даже разучившийся улыбаться?..
Все же, если и вспоминать про самое хорошее в их дружбе, - то не было ничего лучше той весенней ночи на ледоходе горной реки Караул. Ербол, который верхом на красном воле отважился перебраться через бушующий поток, чтобы придти к нему на помощь - тот Ербол в глазах Абая навсегда остался прекрасным, словно небесный ангел.
В день отправления в путь к родителям невесты друг принес Абаю особенную весть - от Тогжан: «Словно заблудившийся в безлунную ночь - он исчез. И все-таки: желаю ему удачи! Пусть радуется этой жизни! Так и передай ему!» Когда Тогжан, заповедав это, повернулась и отходила прочь, Ербол увидел, что она вынула платок и прикрыла им глаза
Услышав это, Абай всю дорогу не мог придти в себя. Он чувствовал, что чужая тяжелая воля влечет его вперед - против его собственной. И вот он стоит здесь, в уже наступивших глубоких сумерках, и ждет чего-то... Вдруг из темноты прозвучал женский смех В следующий миг послышались серебряные звоны множества шолп Появились девушки в куньих шапочках, украшенных перьями, и молодые женщины в белых платочках, вышедшие на встречу жениху. Их было много - веселых, шумных, щебечущих, словно ласточки. Между ними бегом носились дети. Абай и его люди оказались в окружении шумной толпы женщин. Раздались певучие голоса
- Ну-ка! Который из них Абай?
- Кто из вас будет жених?
- Что это они все в простых одеждах? А почему не видим наряда жениха?
Переговариваясь и посмеиваясь, женщины подошли и приветствовали джигитов. Они ответили. Веселые вопросы продолжались.
Разволновавшись, Абай сначала не знал, что говорить, наконец, нашелся и попробовал ответить шуткой:
- Выбирайте, кого хотите, смотрите сами! - ответил он, улыбаясь, стараясь выглядеть уверенным - Кто вам больше понравится, тот и будет Абай!
Молодые женщины рассмеялись. Разумеется, они уже давно определили, кто из них Абай. Но, вслед за шуткою, одна из моложавых женге строгим голосом, повелительным тоном приказала:
- Ну, будет с тебя, голубчик! Пошутил и хватит. Ты свой тобыктин-ский малахай носи на здоровье у себя дома, а здесь, в нашем ауле, изволь носить шапку жениха!
Тут женщина решительно стала доискиваться, куда жених спрятал свою жениховскую одежду. Выступил вперед Жумагул:
- Сколько я ни говорил ему, он все не слушался. Давайте, как следует проучите его, девушки! А наряд его лежит у меня в корджу-не.
Он отвязал от луки седла и снял с коня свою переметную суму и передал женщинам.
А в это время мальчишки, прибежавшие вместе с женщинами, устроили барымту, угон лошадей Они взобрались по двое, по трое на скакунов приезжих джигитов и, нещадно нахлестывая их, погнали прочь, в сторону аула. Абай приехал на замечательном белогривом золотистом иноходце. Теперь было ясно, что, следуя ритуальному правилу: «на коне жениха надо золу вывозить» - белогривому скакуну изрядно достанется. Окружив его, мальчишки звонкими голосами закричали:
- Ей! Да это же иноходец!
-Ойбай, красивый какой!
Трое мальчишек, один за другим, вскарабкались на него и, держась друг за друга, в три руки стали настегивать белогривого и умчались на нем в темноту.
До аула Алшинбая женщины и Абай со свитой добирались пешком.
Юрта, отведенная жениху, выделялась своей особенной, нарядной белизной. Внутри убранства было не так уж много: несколько сундуков, ковры, кое-что еще. Обставили дом жениха так преднамеренно: чтобы больше было места для совершения предстоящего обряда. Однако кереге - стенной деревянной решетки - видно не было под сплошными навешенными шелковыми коврами. Их яркая роспись, замысловатые узоры орнамента красного и зеленого цвета придавали всему свободному пространству юрты вид нарядный и веселый. От самого порога до тора разостланы шерстяные ковры и войлочные кошмы с крупными узорами. Поверх ковров были настелены несколько слоев стеганых одеял-корпе, всюду разбросаны расшитые пестрые подушки.
Справа от входа стояла кровать с узорчатыми костяными накладками, выгороженная кружевным занавесом зеленовато-розового цвета. Взбитая перина высоко поднимала пышную постель, застеленную яркими атласными одеялами, изголовье кровати занимала огромная белоснежная подушка. Занавеска над постелью была поднята.
Абай занял место перед кроватью, с обеих сторон сели девушки, будущая родня. Ербол, Жумагул и остальные джигиты-дружки также были рассажены между девушками
Едва успели разместиться, как в юрту вбежали три молодые ке-лин и с паническим ужасом закричали:
-Занавески! Ойба-ай! Занавески-то опустите!
Сидевшая рядом с Абаем девушка вскочила с места, потянулась и дернула за края двухцветный полог, собранный и раздвинутый по сторонам. Шелковый занавес с шелестом упал и отгородил жениха.
Дверь распахнулась, в юрту вошли три важные байбише, стали в ряд. В середине была тучная, вся округлая, смуглолицая женщина, старшая теща, ене Абая, главная жена Алшинбая. Рядом с нею были настоящая ене, мать его невесты Дильды. Они держали в руках блюда со сластями - шашу.
- Ну, почтенные матери, давайте выкуп. Где выкуп? Иначе не увидите вашего сына! - закричали молодухи и встали возле занавеса, держа его за край.
- Выкуп будет! - сказала байбише и прихватила пригоршню сластей с блюда - Только покажите нам лица наших детей!
Занавес раздвинулся, и успевшие приготовиться, Абай с дружками предстали перед женщинами в приветственном поклоне. Абай стоял, склонив голову, не поднимая глаз.
- Да будет жизнь твоя долголетней! Да пошлет Всевышний тебе счастливые дни, свет мой ясный! - С этими словами байбише стала разбрасывать с блюда шашу: сушеный урюк, изюм, конфеты. Толкаясь, хохоча, девушки и молодки бросились подбирать сласти.
- Пусть будет счастливой твоя новая жизнь, которую ты начинаешь! Долгих лет радости и веселья тебе, родной мой Абай! - так приветствовала его подлинная теща, мать Дильды. Подошла, обняла его, расцеловала в обе щеки. Абай стоял перед нею молча, смиренно опустив глаза. Впрочем, в таких случаях зятьям и должно вести себя скромно, немногословно. Им необязательно отвечать, что-то говорить.
Но все равно, Абаю в этот вечер было тяжко и неуютно. Даже нахлобученный на самые глаза тымак, под которым было жарко и пот стекал по лбу на лицо - причинял мучительное неудобство, раздражал его, и он чувствовал себя окончательно несчастным.
А тут еще со всех сторон на него откровенно, без стеснения, с диким любопытством пялились зрители, засунувшие головы в дверной проем, одну над другой. И все обменивались между собой мнениями:
- Ну и как? Красивый женишок?
- Под пару ли будет нашей дочери?
- Выглядит вроде бы ничего. А тебе как?
- Да красив, вроде.
Абай не в силах был поднять голову. То, что его вырядили, как девушку на выданье, надели на него ярко-красный чапан и выставили на всеобщее обозрение, совершенно убивало Абая. Порой он даже забывал, почему здесь, ему казалось, что за какие-то провинности выставлен на посмешище, и люди тычут в него пальцем, восклицая: «Смотрите! Это ведь Абай! Он и есть, тот самый!»
И, наверное, под его настроение, - в доме жениха молодым гостям было совсем невесело. Даже посидев в чайном кругу, они не особенно разговорились друг с другом общее настроение не поднялось. Жумагул, Ербол и остальные дружки жениха, которым веселья и остроумия обычно было не занимать, теперь сидели с постными лицами и лишь вежливо переговаривались с девушками, окружавшими их.
Но и тут наблюдательный Абай заметил что-то необычное в этих чужедальних девушках. У нескольких он увидел необычайно белые лица и щеки ярко-макового цвета. По молодой неопытности он еще не знал, что девушки в этих краях, особенно в роду Бошан, чьи аулы близко подходят к городу, пользуются пудрой и накладывают на лицо румяна.
После чаепития в дом жениха пришли старшие джигиты из свадебного каравана-Такежан, Мырзахан и остальные. Они привели с собой певцов-сэре и молодых джигитов этого аула. Сразу стало шумно, непринужденно, пошли веселые разговоры, раздались смех и шутки.
Жениха окружили девушки и молодухи-келин. Но не было среди них той главной, ради которой совершался весь этот праздник веселья и радости, - невеста Дильда пока не появлялась.
Приезд Абая в аул невесты можно было назвать по-разному. Это и урын келу, «тайный приезд», хотя тайны никакой не было, а были со стороны жениха многие подарки родственникам и родственницам невесты. А то называлось - кол устасу, то есть «рукопожатие» - церемония первого показа, первой встречи жениха с невестой. Тут уж приходилось жениху набраться терпения: невесту так просто ему не покажут.
Прежде всего, родители с обеих сторон должны устроить той в честь первой встречи жениха и невесты. Той - дело многотрудное. Требует тщательной подготовки безо всякой спешки, о затратах говорить излишне. Надо думать только о том, чтоб все были довольны. Лишь после хорошего тоя можно провести и кол устасу-вечер «рукопожатия» молодых.
По всем этим причинам Абай не мог увидеть в лицо Дильду не только в первый вечер по приезде, но и в последующие два дня.
На второй день только друг Ербол ходил познакомиться и смог увидеть Дильду. Вернулся он весьма довольный, ему Дильда понравилась, и он хотел порадовать Абая тем, что начал рассказывать, как выглядела красивая невеста Однако Абай быстро прервал его и заговорил о чем-то другом
Ожидаемый с общим нетерпением той разразился на третий день, в полдень А с утра юрту жениха, где сидели Абай и его друзья, посетило бесчисленное множество местных девушек, молодух-келин, и не совсем молодых, но очень задорных и развеселых женге. Толпами прошли через жениховский дом почтенные байбише. Встречавшие гостей Жумагул и Ербол утро провели в согнутом состоянии, не успевая выпрямиться после учтивых поклонов. Они и Абаю не давали засиживаться, то и дело встряхивали его, заставляя подняться на ноги:
- Эй, ну-ка вставай!
- Они у самого порога!
- Ойбай, ты только посмотри, сколько их!
Абай покорно и терпеливо сгибался в уважительном поклоне.
Дом жениха в эти дни наполнился весельем, песнями, звонким молодым смехом. Почтенные байбише то и дело приносили и разбрасывали сласти - шашу. Кумыс и чай подавался в любое время, дас-тархан не сворачивался.
И вот, ближе к полудню третьего дня празднеств, когда молодежь завершала мясную трапезу, снаружи донеслись возбужденные голоса:
-Той! Той начинается!
- На коней! Скорее на коней!
Абай и все находившиеся вместе с ним джигиты выбежали из юрты. Их лошади, уже под седлами, стояли у коновязи. Жениху дозволено было смотреть на всеобщее пиршество, игрища и веселье, находясь в седле, вместе с джигитами своей свиты. Женская пестрая и шумливая толпа осталась кипеть возле юрт, Абай и его джигиты - пятнадцать всадников - обособились и проехали стороной к полю праздничных игрищ.
Взрослые группы сватов, со стороны жениха, уже выбрались, оказывается, за аул и, столпившись в разных местах просторной долины, уже готовы были любоваться праздничным зрелищем.
Торжества и празднество Алшинбай задумал провести с размахом, чтобы они поразили всех и запомнились надолго. Приглашено было столько гостей, что одни только их верховые лошади составили огромный табун. Выезжая на поле, гости на лошадях смотрелись как лава неисчислимой конницы Поставленные в два ряда юрты для гостей - около шести десятков - образовали посреди ярко-зеленой равнины целый аульный поселок Но юрты эти были только помещениями для пиров, - мясс готовилось на краю аула, из которого только что выехали Абай и его молодежная свита. Между гостевыми юртами и кухонными шатрами сновали туда и сюда подавальщики верхом на лошадях. Их было около двадцати человек - молодцов с одинаковыми белыми повязками на головах.
Под ними у всех были прекрасные иноходцы с ровным бегом, которые своим плавным ходом напоминали плывущие лодки. Все двадцать мясодаров скакали от аула к гостевым юртам, зажимая в зубах поводья, а в раскинутых над плечами руках держали по большому блюду с мясом или деревянные чаши с горячим бульоном. Вслед за каждым из молодых разносчиков скакал какой-нибудь пожилой джигит и подстегивал камчой лошадь подавальщика, чтобы та птицей домчалась до гостевого поселка. Не пролив ни капли бульона, подлетали туда на иноходцах джигиты. Выстроившись в ряд перед юртами, ждали их аксакалы и карасакалы, они быстро принимали блюда и чаши и передавали дальше разносчикам, которые уносили их в распахнутые двери юрт.
Таким образом, не успевая остыть, мясо прямо из кипящих казанов быстро переходило из рук в руки и попадало на гостевой дастар-хан.
Мяса поедалось гостями очень много. Не раз и не два скакали по своему пути мясодары между кухонными юртами и гостевыми. Пир начинался, когда Абай еще сидел в юрте, и продолжался, пока он со своими джигитами выехал из аула и разъезжал по долине, где должны были состояться игры и состязания. Гости встали из-за дастарха-на и сели на коней, чтобы полюбоваться на праздник, только после того, как съели горы мяса и опустошили огромное количество кожаных саба с кумысом
Игры и состязания: конные скачки, «кокпар» или козлодрание, борьба на поясах, джигитовка - происходили в тот же день. Игры завершились с заходом солнца. Возвращаясь с праздника в аул, старики от души расхваливали:
- Вот это той! Всем тоям той!
- Калым Кунанбай выдал мощный, но и Алшинбай перед ним не сплоховал! Проявил невиданную щедрость!
Вечером юрта жениха была переполнена народом. Должна была состояться первая встреча молодых. Собралась вся родня со стороны жениха, во главе с Улжан и Изгутты, и близкие родственники невесты во главе с Алшинбаем. Жених и его свита были отгорожены занавесом. Непринужденно держались и чувствовали себя свободно только самые старшие, а молодежь, отделенная занавесом, сидела там и разговаривала шепотом, смеялась тихо, в ладошку, да и то позволяли себе это лишь нарумяненные местные девушки, смелые в своем ауле.
Но вот у входа началось какое-то оживление. Две молодые женге, бдительно наблюдавшие у дверей, вдруг встали и откинули в стороны входные занавеси. В юрту бесшумно и как-то очень быстро прошли несколько девушек.
Среди них и была Дильда. С наброшенным на голову красным чапаном невесты. Лицо было скрыто. Абай и его друзья увидели только ее стройную, тонкую фигуру. Быстро и легко нагнувшись, она сняла верхнюю обувь. Невеста оказалась довольно высокой, худощавой, но гибкой и сильной на вид.
Ее место было подле Абая; не сняв с головы наброшенного красного чапана, она быстрыми шагами прошла по ковру и опустилась рядом с ним. Села чуть боком к нему. Абай хотел произнести салем, но она даже не взглянула в его сторону, и он промолчал.
Подали мясо, сидевшие на почетном месте взрослые и молодежь за занавесом - все приступили к трапезе. Ни жених, ни невеста не притронулись кеде.
После угощения мулла, которого Абай не мог видеть, сидя за занавеской, принялся за чтение молитвы. За молитвой последовал обряд кругового распития воды. Большая пиала с холодной водой обошла всех, кто сидел на торе, затем была поднесена Абаю. Он сделал глоток и передал пиалу Дильде.
Две нарядные женге из родни невесты подошли к молодым и, улыбаясь, опустились перед ними на ковер. Одна из них окутала легкой шелковой тканью руку невесты и вложила в правую руку жениха. Абай слегка сжал тонкие пальцы Дильды. Заметив это, женге, сидящая напротив, игриво засмеялась:
- Ишь ты, какой быстрый! Что, рука так и прилипла сразу? Давай ее сюда, твою руку, погладь невесту по голове!
Женге захватила руку Абая и заставила его провести ладонью по волосам на голове Дильды, по ее длинным косам, спадающим на спину. Абай почувствовал, что его рука тоже укутана тканью, - он гладил волосы невесты через тонкий шелк.
Обряды кол-устату и шаш сипату- прикосновение рук и поглаживание волос-главные на свадьбе кочевников. За проведение этих церемоний женге, родственнице невесты, положены со стороны жениха хорошие подарки. Шустрая женге успела уже получить подарок и от Дильды.
После этих обрядов старшие раскрыли ладони, обратив их вверх, и совершили молитву-благословение -бата.
-Да будут они счастливы!
-Живите в радости долгие годы!
-Да пошлет вам Всевышний богатство!
Эти благословения и добрые пожелания прозвучали за занавесом от невидимых родителей и старших. После чего они вдруг разом поднялись и покинули дом.
Недолго оставались в юрте и молодые люди, быстро и дружно они разошлись, желая поскорее оставить наедине жениха и невесту.
До этого часа Абай и словом не обмолвился с Дильдой. Он ее толком и не разглядел, она его-тоже. Лишь в одно мгновенье, когда Дильда входила в юрту, затем проходила за полог, она успела бросить взгляд в его сторону. И потом, усаживаясь рядом с ним, из-под красного чапана, накинутого на голову, невеста чуть подробнее рассмотрела лицо жениха.
Когда в юрте опустело, та самая женге, что соединяла им руки, сказала Абаю:
-Сейчас будем стелить вам постель. Аты, пожалуй, выйди ненадолго, перед сном проветрись немного!
Эти слова оцарапали Абая по сердцу своей грубой откровенностью Он не стал задерживаться, быстро поднялся с места и вышел из юрты. Вокруг уже не было ни души. Даже Ербол исчез куда-то. Абай почувствовал себя всеми покинутым. Ночь была беспросветно темна, - с вечера небо обложили плотные тучи. Абай одиноко направился куда-то в этом полном мраке.
Дильда тоже осталась в юрте жениха одна, без своих подружек. С нею еще были две женге, проводившие обряды. Одна из них вывела Дильду на воздух, другая осталась в доме стелить молодым постель.
Обняв Дильду за плечи, бойкая женге спросила, посмеиваясь:
- Ну и как, голубушка? Жених-то каков из себя? Понравился он тебе?
Дильда не смутилась, ответила спокойным голосом:
-Не знаю... Чернявый какой-то... Толстенький...
Женге в словах девушки уловила некоторое разочарование.
- Что ты! Не говори так! Ты не разглядела - он красивый, смуглый, - уверяла ее женге.
Безрадостно было на душе у Абая. Он шел в темноте один, испытывая какое-то сложное чувство - утраты ли, обиды, сожаления о чем-то, стыда.
Богатая свадьба, несметные дары, пышный праздник, большая свита - хороша его участь жениха и зятя. И здесь гостеприимство, внимание, забота, многолюдный той, пиры каждый день, игры, кок-пар - и все это, вроде бы, в его честь. Огромный круг благословений, благих пожеланий, добрых здравиц - во имя счастья двух молодых новобрачных... Но так ли это? Нет, не для них все это делалось. Все это делалось для того, чтобы свадьба принесла громадное удовлетворение самим родителям, старшим - в том, что они с честью воздают дань взаимного уважения и все делают согласно старинным обычаям и традициям.
А что же сами молодые? Они даже толком не успели рассмотреть друг друга. Это совершенно не волнует старших, они даже не заметили этого. Жених с невестой обязательно познакомятся вон на той постели, которая приготовлена для них.
Абай прочитал немало книг. В них были слова: любимый друг, бесценная, возлюбленная, которые были восприняты его чистым сердцем во всей их светлой, высокой значимости. О, как далека от него стройная, хрупкая, сияющая в лучах своей красоты Тогжан, вызванная из его воспоминаний в этот трудный для него час! Неужели не явится перед ним недостижимым видением, возносящимся к облакам?
А его невеста, вполне достижимая, переданная ему чужими руками по исполнении каких-то рутинных обрядов, досталась ему недорогой ценой. О, как ненавистны ему те руки, что свели их друг с другом, словно бессмысленную скотину!
Ничего не чувствуют... Кто они такие? Чужие. Что они с ним сделали? Разрушили, опрокинули мир его души... Казалось, прежде в этом мире летали какие-то живые, чудесные, красивые огни. Но вот они огорченно вздохнули - и угасли... Абай забылся, на мгновенье потерял всякое представление, где он, по какой дороге ступают его ноги.
Вдруг послышался серебряный звон шолпы. Он вздрогнул.
К нему быстро подошла женге невесты, отправившаяся на его поиски. Смеясь, она шутливо заметила:
-Ты что это цену себе набиваешь? Думаешь, лучше тебя нет женихов? Чего заставляешь невесту ждать?
И она повела Абая в юрту.
Там полог перед кроватью был спущен, постель приготовлена. Дильды и второй женге не было. Абай снял жениховский чапан, женщина приняла его в свои руки, повесила на стену. Затем она стянула с его ног сапоги и напомнила, что за этот последний обряд - разувание жениха - положен ей подарок. В карманах Абая оказалось достаточно денег, которыми набила их предусмотрительная Улжан. Чувствуя некоторую душевную стесненность, Абай протянул женщине деньги.
Быстро раздевшись, он упал в кровать и быстренько укутался в шелковое одеяло. Дильда еще долго не входила в дом, слышались лишь звоны шолпы за войлочными стенками юрты. Должно быть, так полагалось по обычаю. Невесту должны были ждать. Женге, завершив все, что ей полагалось сделать, взяла в руки светильник и вышла из юрты. Стоя снаружи, за открытой дверью, она пропустила в дом Дильду, потом прикрыла дверь. Это было к лучшему. Абаю не хотелось, чтобы Дильда входила при свете.
Невеста в темноте приближалась к нему, казалось, прикрывая свой стыд и смущение ночной темнотой. Абай, скорее злясь на все происходящее, нежели волнуясь, лежал в равнодушном ожидании.
Он слышал звуки всех ее движений. Сняла камзол. Стянула с ног и бросила на пол сапожки. Через неуловимое мгновенье оказалась подле самой кровати. Дышала спокойно, уверенной рукой откинула одеяло, провела рукой по постели. Абай лежал на краю, видимо, жених не сообразил, где ему надлежало лежать. Внезапно раздался незнакомый грубоватый голос невесты:
-Подвинься!
Так произошла их первая встреча, которая столь долго, тщательно, с соблюдением всех многосложных обычаев и правил, со столь огромной затратой средств на той и взаимные свадебные подарки, усилиями стольких людей подготавливалась.
Абай вздрогнул от неожиданности, молча перекатился в глубину постели.
Безучастный Абай и равнодушная Дильда не воспылали страстью друг к другу. Дильда была послушна и покорна, как должно быть невесте. Она не была прельщена Абаем. Гордая Дильда помнила, что он сын Кунанбая, но и не забывала, что она внучка самого Алшинбая. Смущаться, робеть, выказывать страх девичьей невинности она не стала. Просто исполнила все то, чему научили ее опытные тетушки.
После первой брачной ночи Абай со своими друзьями-джигитами пробыл в ауле еще две недели. Улжан отбыла домой дней на пять раньше.
Ко времени отъезда Абая молодые успели немного привыкнуть друг к другу. Дильда показалась Абаю и обаятельной, и красивой. И она тоже нашла в нем хорошие стороны. Но, несмотря на это, они так и не смогли раскрыться друг перед другом, в душе остались чужими, далекими.
Считается, что первый приезд к невесте делает молодого жениха взрослым, подлинным супругом. Он восходит к главному перевалу в своей жизни. Абай одолел этот перевал. Но в его юном сердце не вспыхнуло никакого огня, не добавилось новых пламенных порывов. Наоборот- его сердце, казалось, остыло, в нем появилась некая скрытая щербина. Он вернулся домой сумрачным. Ясная, чистая душа его словно затянулась тиной.
2
К тому времени, когда Абай со своими людьми вернулся из свадебной поездки к невесте, все аулы успели перекочевать на джайлау за Чингиз. Дом Кунке, где в это время находился Кунанбай, был переполнен людьми. Абай с джигитами вошел в юрту и, подойдя к Кунанбаю, сидевшему среди гостей, почтительно приветствовал его.
Кунанбай уже разговаривал с Улжан о свадебной поездке, сразу по ее возвращении, поэтому он принял приветствие сына, но расспрашивать ни о чем не стал и сразу отпустил его.
Абай тут же мог бы уехать к Улжан, но его задержал брат Кудайберды. Он встретил Абая и его друзей празднично, как самых желанных гостей. Казалось, что во всем очаге Кунке только ее сын принял душою самое искреннее участие в том очень важном событии, что произошло в жизни Абая.
Кудайберды с интересом расспрашивал о свадебных традициях в роду Бошан, о нравах бошанов, об особенностях их обычаев. Еще он просил спеть новые песни, появившиеся в тех краях, и заявил, что эти привезенные песни он готов принять как особый подарок своих гостей.
Абай с Ерболом в ту ночь спели немало из того, что выучили во время поездки. Перед тем как начать петь новые песни. Абай заметил ненароком:
- Оказывается, край Каркаралы более певучий, чем наш. Поют там лучше.
На что Кудайберды с веселым смехом отвечал:
- Что я слышу! Не может этого быть! Или душа жениха, побывавшего в доме невесты, сама стала более певучей? Потому и заметил он, что песни там лучше, чем у нас.
Присутствующие дружно рассмеялись на слова Кудайберды, оценив его шутку, но Абай вполне серьезно стал уверять брата.
- Баке, но я говорю то, что есть на самом деле! - Абай по-свойски называл его именем Баке.
- Ладно, тебе незачем нас убеждать, что все в Каркаралах лучше, чем у нас. Ты, брат, просто спой нам их песни, а мы послушаем.
- Е-е! Баке прав, пусть песня сама за себя скажет! Давай начнем, Ербол! - раззадорился Абай и первым приступил к исполнению бо-шанской песни. Ее тут же подхватил Ербол - и в два голоса, ладно и красиво, друзья спели песню - «Статный конь». В Тобыкты она была неизвестна. Абай увидел, какое впечатление произвела песня на слушателей.
- Ну, как вам? - спросил он
Все были восхищены. Кудайберды, забыв о своей иронии, искренне выражал свое одобрение.
-Хорошая песня! Прекрасная песня! - повторял он вместе с другими.
- В таком случае послушайте еще, - сказал Абай, и вместе с Ерболом они спели любовную песню «Красавица».
Она также понравилась Кудайберды и всем остальным. Абай с Ерболом переговорили о чем-то, потом Абай объявил:
-А теперь споем то, что оставили для вас под конец.
И они дуэтом исполнили протяжную, красивую и сложную по мелодии песню - «Белая береза». Когда песня закончилась, все в доме сидели, затаив дыхание, не шелохнувшись.
Абай сыграл на домбре проигрыш концовки, с постепенным замиранием мелодии, затем накрыл пальцами струны.
- Ну, а на это что скажешь, Баке? - вопросил он, глядя на Кудайберды
- Скажу, карагым, что ты был совершенно прав!.. Вы привезли чудесные песни.
И тут Абай рассказал, что их собственные песни, которые они возили к бошанам, никакого впечатления на них не произвели. «Зеленая долина», например, или «Смуглянка», любимые тобыктинцами, успеха в Бошане не имели. Во-первых, эти песни у них были известны давно, каждый ребенок их знал, для них они уже устарели, а во-вторых, - пели они их на другой мотив и совсем в другой песенной манере, гораздо интереснее тобыктинской. И вообще, Абай был суров к своим: тобыктинцы собственных песен сочинить не могут, а берут их в чужих краях, привозят к себе и портят их плохим исполнением, искажают напев и мелодию. Такая печальная судьба постигла песни, привезенные из того же Каркаралинского края, и из Баяна, и с Караоткель. Этим, кажется, Абай высказал самые серьезные возражения на шутливые обвинения Кудайберды. А старший брат теперь только с удивлением и обожанием смотрел на него, полностью признавая и принимая его правоту. Он обнял его за плечи, притянул к себе и воскликнул:
- Уа! А ты вернулся, смотрю, большим знатоком и ценителем песен!
И на самом деле, эта непростая, значительная в его жизни поездка заставила Абая глубже всмотреться в окружающую жизнь и подтолкнула его к тому, чтобы он обрел необходимую твердость и независимость суждений по самым разным сторонам этой жизни.
На другой день он прибыл, наконец, в аул своей матери. Здесь его с радостью встретили все - стар и млад. Бабушка Зере - хранимая своей великой способностью любить - выглядела бодрой и намного моложе своих немалых лет; она долго ласкала его и не отпускала от себя. Младшие братья, совсем еще юные джигиты, набрасывались с объятиями, висли на шее.
Аул на сей раз занял становье среди зеленых холмов и пригорков в богатейшем водой и кормами урочище Ботакан. Все аулы в Тобык-ты жили сейчас в ожидании предстоящего большого торжественного события Об этом говорилось и вчера, в ауле Кунке, на многолюдном сборе акимов, - и сегодня, по прибытии на Ботакан, слышал Абай о том же самом Весь край, все его население, все возрасты, начиная от детей и заканчивая стариками, обсуждали предстоящую тризну по Божею - его приближающийся годовой ас.
Родственники Божея, державшие траур почти на протяжении всего года, с зимы готовились к асу. Ранней весной, когда вот-вот должен был начаться массовый овечий окот, по степи прошло широкое оповещение с приглашением на ас покойного Божея. и были названы месяц, число и место проведения годовой тризны.
Роды Жигитек, Котибак, Бокенши, Торгай, объединившиеся с прошлого года, прикочевали к обширным пастбищам на джайлау Казба-ла. На поминках должна была быть разыграна большая байга, урочище Казбала своими просторными долинами как раз подходило для скачек.
На запад от этого урочища и расположено становье Ботакан, которое было выбрано аулом Улжан на текущее лето.
Абай и Ербол, вернувшись после поездки с чужбины, были рады сразу же окунуться во все важные новости и заботы родного края. Аул матерей Абая с утра до вечера в мельчайших подробностях обсуждал, как в других аулах готовятся к асу, чтобы самим сделать все не хуже.
Ербол заторопился домой, зная, что в его ауле тоже готовятся к участию в годовом асе Божея. Абай не уговаривал друга остаться, хотя расставаться с ним не хотелось. Но Ербол сам обещал вернуться назад дня через два, чтобы потом уже надолго оставаться рядом с ним.
На другой день по прибытии домой Абай имел долгую беседу с матерью Улжан, узнал обо всех событиях, происшедших со дня их отъезда к Бошан.
По словам Улжан, Кунанбай с весны, как только вернулся домой, созывал большие и малые сходки и, как можно было предположить, к чему-то опять готовился. После многочисленных тоев и щедрых угощений он добился того, что перетянул на свою сторону еще несколько родов. Одних он задаривал скотом, другим обещал что-нибудь заманчивое, третьих запугивал холодными угрожающими посланиями через гонцов - и в течение небольшого времени намного увеличил число своих приверженцев. Среди них были и фигуры весьма влиятельные, крупные, вроде премудрого Каратая, род Кокше, или не очень влиятельные, но находившиеся в неопределенном положении в отношениях с Кунанбаем. Словом, ко времени кочевки на джайлау, он почти всех прибрал к рукам, и против него оказались три-четыре крупных рода: Жигитек, Котибак, Топай и несколько других, не очень значительных и помельче.
Противники Кунанбая тоже с зимы готовились к предстоящим торжествам годовой тризны Божея, все свои силы и средства берегли для покрытия будущих расходов.
Учитывая все это, Кунанбай перед самой откочевкой на джайлау объявил, что он требует возвращения всех пятнадцати зимовок, отданных во время его отсутствия в прошлом году. Пусть будущей осенью никто не думает возвращаться туда, пусть не оставляет там своего имущества и своих работников. Зимовки будут отобраны назад.
Предупреждение получили в каждом ауле. Кунанбай ничего не объяснял, не доказывал - волостной старшина просто разослал свои приказы. И ему удалось вернуть таким образом четырнадцать зимовок. Но на пятнадцатой вышла осечка. Это была зимовка на Чингизе, взятая Байсалом.
Распоряжение Кунанбая доставлено было Байсалу через посланников - Каратая и Жорга-Жумабая. Байсал спокойно выслушал их и просил передать Кунанбаю: «Мой салем волостному старшине. Мы знаем друг друга с детства, и никому другому, как ему, столь не известно, что у меня нет своей земли и зимовок Кунекен не испытывает нужды в земле, он уже вернул себе четырнадцать зимовок. Пусть мою оставит при мне. Я потратил свои средства, устраивая там все по-новому, как мне хотелось.»
Услышав ответ Байсала, Кунанбай пришел в ярость. В ту же ночь он вновь отправил назад Каратая и Жумабая с приказанием отставить всякие пререкания и немедленно покинуть зимовье.
В ответ на это, выведенный из себя Байсал ответил. «Я хотел призвать его к благоразумию, он не хочет прислушаться. Дело даже не в земле - он топчет меня, плюет мне в душу. Я его не задевал, хотел жить спокойно, а он решил снова меня свалить с ног и лежачего бить под ребро стальной пикой. Из-за этой земли он постоянно грыз покойного Божея, довел его до могилы. И моя жизнь для него не дороже! Но я буду стоять до конца! Ни на шаг не отступлюсь от этого зимовья!»
Опасаясь, что снова вспыхнет жестокая междоусобная свара, премудрый Каратай постарался как можно смягчить слова Байсала, но Кунанбая нелегко было провести. «Байсал не разговаривает так. Ну-ка, выкладывай все, что он сказал» - потребовал он, и Каратаю пришлось в точности повторить слова Байсала.
С того дня Кунанбай копил новую злобу на Байсала и Байдалы.
Однако из-за приближающейся годовой тризны Божея ему пришлось сдерживать себя. Все же для Улжан не остались скрытыми истинные чувства и намерения супруга. С самого начала исхода на джайлау кочевье Байсала и кочевье Кунанбая с молчаливой угрозой теснились рядом на караванных путях, иногда притираясь плечом к плечу, стремя о стремя. Когда аул Кунанбая разбил свою промежуточную стоянку в долине Барлыбай, то рядом, в урочище Тонашак, расположился многолюдный аул рода Котибак. Кунанбай приказал гнать прочь от своих пастбищ их скотину. Тогда большой аул Байсала уже постоянно, с явным вызовом, начал останавливаться между аулами Кунанбая и остальными становьями Котибак. И джигиты Байсала отвечали тем же: палками гнали от себя скот иргизбаев.
Так, в постоянном соперничестве, во взаимном оттеснении с пастбищ, прошли путь через Кызылкайнар, Жыланды, Балашакпак Днем и ночью многочисленные скопления джигитов Котибак кружились вокруг аула Байсала, охраняя его. Аулы Кунанбая отстояли совсем близко. Малейшая искра могла вызвать большой пожар. Наверное, этого больше всего и желал Кунанбай. Старая мать Зере, понимая это, начала ставить свой Большой дом рядом с котибаками. Она сама решила призвать к порядку распоясавшихся джигитов обеих сторон и не позволять аулу Кунке творить бесчинства.
Улжан особенно огорчало нежелание Кунанбая считаться с тем, что не прошли еще годовые поминки по Божею, а он готов начать новую вражду. Ни разу не побывал на могиле Божея. Неужели целый год времени после его смерти не смягчили Кунанбая? Улжан заговорила, наконец, об этом со своим старшим сыном. Говорила с печалью в глазах, доверяясь сыну уже как вполне взрослому человеку.
Абай промолчал, сдерживая свои горестные чувства и мысли, пробужденные словами матери. Он сидел, нахмурившись В этот день он сторонился всех, ни с кем не разговаривал. Ночью долго ворочался в постели без сна
На следующий день вернулся Ербол. Друзья расположились в Большой юрте, пили кумыс.
Вдруг снаружи раздался голос Кунанбая, разгневанного чем-то. Дверь открылась, на пороге появился он, вошел, задержался на миг, обернулся назад и крикнул:
-Эй, Жумагул! Мырзахан! Подите сюда!
Когда два джигита вошли, Кунанбай быстро прошел на тор, уселся, и прорычал своим низким голосом'
- Не с добром он пришел и поселился рядом с нами! Нет, не с добром! Пустил свои табуны в нашу сторону преднамеренно! Ну, теперь посмотрим, насколько грозен и опасен Байсал ! Идите, быстро возьмите в руки шокпары и соилы! Гоните их лошадей прочь, не жалейте палок, хорошенько отдубасьте их и гоните в сторону Байсала! Идите и выполняйте!
Двое джигитов тотчас выскочили из юрты. Вскоре послышались деревянное постукивание соилов, голоса мужчин, садившихся на коней. В ту же минуту Абай молча вскочил с места и выбежал из юрты. Крикнул двум джигитам:
-Постойте!
Подошел ближе. Те уже плотно завязывали веревочки наушников на ты маках и готовились отъехать.
- Что собираетесь делать?
Обернувшись, Жумагул в ответ раздраженно бросил с седла:
- Как что? Налетим грозной силой, как при набеге, и погоним1
- Е-ей, я вам говорю! Не смейте делать этого!
- Уа! Разве такое бывало, чтобы я мирзу не послушался, если он прикажет? - насмешливо и дерзко сверкнул глазами на Абая атша-бар.
Выведенный из себя Абай подбежал к джигитам и в бешенстве вскричал:
- Остановитесь! Кому я говорю! - Лицо его потемнело от гнева, глаза налились кровью. Вскинул сжатые кулаки. Таким его никогда никто не видел, джигиты придержали лошадей.
- Табун не отгонять! Коней не смейте колотить соплами! Скачите, найдите табунщиков, скажите им, чтобы увели табун отсюда, сами сразу же возвращайтесь!
- Оу! Нам приказано! Кто будет выполнять приказ вместо нас?
- И я приказываю! Выполняйте! И ты, Жумагул, попробуй только устроить какую-нибудь новую заварушку! Узнаешь тогда, как не выполнять мой приказ! Я сам тебя накажу! - голос байского сына был настолько грозным, что Жумагул невольно съежился и молча отъехал в сторону.
Возвратившись в юрту быстрыми шагами, Абай прошел к отцу и, опустившись перед ним на ковер, глядя ему в глаза, спокойным голосом произнес:
- Отец, к чему при кочевке запрещать пасти скот, нанося обиду родственникам, когда июньской травы вдоволь на всем просторном джайлау?
На это Кунанбай одноглазо ожег его взглядом, преисполненным самого откровенного презрения.
- Что это ты решил заступаться за Байсала? Думаешь, не найдется, кому заступиться? Может быть, тебе по душе, что он не желает возвращать зимовье, принадлежавшее мне? И нагло стоит на этом?
Абай не дрогнул. Голос его прозвучал не менее жестко:
- Так то зимовье, а здесь джайлау.
- А что? Разве зло с зимовки не сможет перекочевать на джайлау?
-Давайте говорить начистоту, отец. Разве мстить за наше же содеянное зло - это справедливо?
-Что ты называешь справедливым? То, что у человека, попавшего в беду, забрали его землю?
- Если честно, отец, то в этом виноват не Байсал, а мы сами. Ведь до этого случая он был не захватчиком, но просителем. Сколько лет он оставался без зимников? Всю жизнь просил, вымаливал у вас хоть какой-нибудь зимник. Ради него он и пошел против Божея - разве это не так? Мстить Байсалу из-за одного зимника, доставшегося ему после перемирия - для чего, отец? Ведь это снова может привести его к неповиновению.
-Довольно! Придержи язык! - оборвал сына Кунанбай. - Ты что, решил со мной поспорить?
Но по голосу было заметно, что злости у Кунанбая на сына заметно убавилось. Абай немного помолчал, выждал паузу и затем смиренно молвил:
- Устраивать войну из-за того, что не поделили ковыль на широком джайлау - это недостойно нас!
Раньше Абаю, если приходилось спорить с отцом, становилось неимоверно страшно, голос его дрожал и пресекался, да и в словах он путался. В этот раз отец заметил в голосе сына что-то новое, отличное от всего прежнего. Кунанбай окинул цепким взглядом всех, сидевших в юрте. Зере и Улжан молчали, внимательно глядя на него. Может быть, все сказанное сыном, является общим мнением? - подумал Кунанбай. Не смея высказать ему в лицо, в душе таят то же самое, что и у него? И все родственники думают также? Вдруг придя к таким мыслям, Кунанбай ощутил тайную растерянность и беспокойство. Его охватила внезапная слабость, и он вынужден был даже прилечь. Но лежать было ему неуютно, он стал ворочаться, облокотился, кладя голову на руку. Абай взял с высокой стопки с постелями большую подушку, принес отцу. Тот взял ее, но, зажав ее под мышкой, лег лицом к стене, отвернувшись от всех, по-прежнему опираясь головой на руку, и глубоко задумался.
Не встретив резкого отпора со стороны отца, Абай продолжил разговор в том же спокойном, уважительном тоне.
- В семье и дети, и братья, и все самые близкие обязаны открыто делиться с вами всем, о чём думают и чем живут. Это их долг. Разве будет правильным, если они станут скрывать истину от вас, не смея высказаться перед вами? Ведь вы должны знать их мнение, выслушав каждого, - сказал он.
С почтенным, набожным отцом лучше разговаривать, наверное, книжным языком, упоминая такие понятия, как долг, истина. Расчет Абая оказался верным. Кунанбай зашевелился, перевернулся на другой бок и внимательно посмотрел на сына, явно приготовившись выслушать его. И Абай заговорил уже совсем свободно.
- Позвольте мне, отец, сказать еще об одном важном деле. Это о тризне по Божею. На нас, его родственниках, лежит много обязанностей. Предстоящий ас касается не только рода Жигитек. Траурное извещение разослано по многим округам. Родственникам предстоят огромные расходы. А по смерти его и похоронам мы остались в стороне! Теперь давайте хоть примем участие на его годовой тризне! -высказался Абай
Все обиды проистекшего года вспомнились тут Кунанбаю, и он возмущенно, с плохо скрытой горечью воскликнул:
- А как мне надо было поступить? Если меня не пригласили на похороны - что, самому надо было заявляться? Вот, приеду нынче, а мне, как в прошлом году на жаназа, дадут пинка в грудь, могу я позволить такое? - И он всем своим видом дал понять, что этого больше не потерпит.
- Вам не обязательно ездить самому, если не хотите. Пошлите нас, мы примем участие в тризне, и этого будет достаточно! Если бы вы разрешили, я начал бы и довел все до конца. Дайте только в помощь Изгутты-ага и разрешите мне и моим матерям израсходовать нашего скота и средств столько, сколько понадобится, - попросил Абай.
Такое решение вопроса Абаем было, похоже, заранее продумано. Но никто из семейных ничего об этом не слышал до этого. Улжан заметно обрадовалась его предложению. Кунанбай поднял голову, посмотрел на всех, дотянулся до шапки, надел на голову, собираясь встать и выйти из дома. Все домашние молча смотрели на него, ожидая ответа. И вымолвив так, словно его к этому принудили, недовольно морщась, Кунанбай ответил:
-Делайте, что хотите. Хоть в ногах валяйтесь у Байдалы и Байсала. - Не сказав больше ни слова, он вышел из юрты.
Это означало его согласие! Принужденное или от всей души, презрительное ли, искреннее или мучительное для него - это уже было не столь значительно! Достаточно того, что со стороны отца не последовало решительных, гневных возражений.
Уединившись с матерями, Абай начал совещаться с ними, рассказал о своих намерениях в отношении аса. Он давно все заранее обдумал и теперь только делился своими планами. Зере и Улжан тоже посчитали, что лучшим помощником и советником для него будет Изгутты. Из братьев своих Абай решил привлечь одного только Кудайберды. Он имел с ним долгий, подробный разговор и заручился обещанием самой серьезной помощи.
Ербол к вечеру намеревался уехать обратно в сторону Бокенши. Перед тем как ему садиться на коня он, оставшись с Абаем наедине, сказал проникновенно:
-Абайжан, мне особенно нечего сказать. Я слышал твой последний разговор с отцом. Ты молодец, я горжусь, что дружу с тобой. Вот и все у меня. Теперь, пожалуй, отправлюсь домой, там тоже нужна моя помощь в подготовке к асу.
Они договорились, что если будет необходимо, Ербол по первому зову друга примчится назад.
На следующий день Абай сел на коня. В спутники ему придали Жумабая и Мырзахана. Они втроем, поднимаясь все выше по склону Казбала, миновав многочисленные аулы рода Жигитек, добрались, наконец, до аула Божея, расположившегося в этот раз на высокогорье. Весь народ края был занят напряженной подготовкой к годовой тризне Божея. На просторном взгорье выше аула ставились бесчисленные юрты. День проведения аса совсем уже приблизился. Работы было невпроворот, всюду ощущалась напряженная суета. Мужчины были в седлах. Караваны верблюдов, груженные юртами и провиантом для тоя, прибывали беспрерывно, и все уходили наверх, к плоской возвышенности. Абай и его спутники вначале спешились у траурного дома, помолились там.
Большая белая траурная юрта за весь год осталась неизменной: тот же черно-белый стяг справа от входа, то же богатое убранство внутри.
На краю горного аула собрался сход устроителей аса. Попив кумысу с дороги в траурной юрте, Абай со спутниками направились к месту сбора. Как всегда, народ сходился к холму, на вершине которого и происходило собрание. Туда то и дело выскакивали верховые атшабары, с вопросами к распорядителям, оттуда летели вниз - с распоряжениями. Люди сидели на земле широким кругом, возглавляли сход аткаминеры Байсал, Байдалы, Суюндик.
Байдалы заметно постарел за прошедший год. Седин заметно прибавилось, голова стала как серебряная Когда Абай приблизился к ним и отдал салем, аткаминеры встретили его приветливо, без прежней суровости Байдалы и Суюндик, коротко спросив о здоровье Зере и Улжан, предложили Абаю присесть возле них Здесь, среди молодых джигитов, готовых по первому же слову скакать с поручением, находились и Ербол, и давний друг Абая молодой котибакЖи-ренше Для них это была первая встреча после того, как Байсал поссорился с Кунанбаем.
Жиренше обрадовался встрече, тепло поздоровался с Абаем. С приходом новых людей текущий порядок собрания был нарушен, и сход нескоро вошел в прежнюю колею разговоров.
Тут и выступил Абай, обратившись к Байдалы:
- Байдаш-ага,- начал он.
И коротко изложил свое дело, с достоинством, не торопясь.
Его матери, Зере и Улжан, передают свой салем. Он прислан ими. Зере по возрасту приходится для всех присутствующих матерью Она и другие хотят внести свою посильную лепту в годовое поминание Божея Прошлый раз не успели на похороны, теперь решили не отставать, и прислали его как посланца аула его матерей.
Байдалы, выслушав Абая, молвил:
-Голубчик мой, мы все, родственники, очень довольны твоим приездом Пусть будут благословенны твои чистые намерения. А теперь поделись с нами, какты намерен поступить.
Абай повторил все то, о чем говорилось вчера с матерями, с Изгутты и Кудайберды.
За аулом на участке для устройства гостевых юрт Абай просил выделить место и для своих юрт. Караван прибудет в течение одного дня. Обязался поставить одну большую белую юрту и десять гостевых, вместимостью тридцать человек каждая. Внутреннее убранство, постели, одеяла, кошмы, корпе и подушки, кухонная утварь и посуда - все это доставляется караваном вместе с юртами. Затем пригонят скот на забой, для кормления тридцати человек в каждом доме. Казаны для варки мяса тоже будут свои Обслугу и джигитов-разносчиков блюд привезут своих И пусть аксакалы окажут ему доверие и скажут, что надлежит делать дальше Как он понял, каждый из окрестных аулов берется расположить в своих гостевых юртах людей из какого-нибудь определенного рода, и он тоже просит старейшин указать, кого он должен будет принять И еще он просит, чтобы ему была предоставлена честь обихаживать кого-нибудь из самых почетных, знаменитых гостей.
На тризну по Божею ожидалось прибытие крупных родов из самых отдаленных мест из Каркаралы, из Семиречья, с верховий Иртыша и с берегов озера Балхаш Будет род Аргын, роды Жалайыр, Садыр-Матай, Семиз-Найман, Уак, Бура, Керей Это все дальние гости. Среди них будут родичи со стороны матери Божея, его нагаши из племени Найман. В давние времена в роду Найман был славный муж и воин, носивший имя Божей. Властитель Кенгирбай подружился с ним и высватал его дочь за своего сына Ералы. У них и родился ныне покойный Божей, которого назвали в память его знаменитого деда Байдалы еще зимой известил род Найман о предстоящем асе, и недавно оттуда пришло известие: родичи Божея готовы приехать на его тризну.
Сход отнесся с доверием к появившемуся среди них юному Абаю, и послышались голоса: «Может быть, ему поручить прием этих гостей?» Встреча родственников-нагаши и обхождение с ними потребуют особенного внимания и заботы. Высказался Абай. «Хорошо, Бай-даш-ага! Пусть будет так Для нас большая честь - встречать нагаши Божекена. Поручите это нам!»
Сидящие в кругу собрания не задержались с ответом: «Пусть прибывшие нагаши Божея убедятся сами, что его вражда с Кунанбаем, коей они были свидетелями, сегодня завершилась окончательным примирением» Сход нашел такие рассуждения вполне уместными
Никто не стал подвергать сомнению это предложение, ибо все поняли истинное его значение, как понимал его и сам Абай
Он попросил дать ему в помощь трех джигитов, которые хорошо знают, как проходит подготовка к асу в соседних аулах - с тем, чтобы в чем-нибудь да не отстать от них Байдалы назвал ему троих Ербола, Жиренше, Базаралы
Все было оговорено, прояснено и решено оставалось только действовать Абай бодро встал с места чтобы идти, но его остановил Суюндик. С довольным видом, отечески тядя на него, Суючдик молвил.
- Все дурное легко сваливается на человека, так и норовит прилипнуть к нему. Не от большого ума люди склоняются к дурному, и никому никакой радости от этого! Гораздо труднее найти что-нибудь хорошее, но зато добрая находка многого стоит! Сын мой, твои помыслы чисты, и устремлен ты к свету. Дай бог тебе удачи!
С великой радостью в душе, счастливый тем, что стал своим человеком среди этих людей, недавних противников, Абай направился с холма к своему коню. Он вместе с товарищами поехал и осмотрел пустырь, где должны быть установлены его гостевые юрты, определил место, куда надо ставить кухонные юрты с очагами и казанами. Тут пришлись к месту советы многоопытного Жумабая.
Мырзахан и Ербол остались, чтобы встретить караван, когда он прибудет, и вместе с прибывшими людьми ставить юрты. Абай же поехал назад, в Ботакан, чтобы в тот же день послать в траурный аул юрты и прочее имущество, отобрать и отправить необходимый для тризны скот. Принять и пристроить в Казбала скот он попросил Жиренше и Базаралы. Распоряжения Абая были уверенными, быстрыми, вполне разумными, решительные действия его словно исходили от умудренного жизненным опытом взрослого человека.
Когда Абай и Жумагул отъехали, красавец Базаралы сказал, глядя им вслед, обращаясь к стоявшим рядом джигитам:
- Апырмай! Как он вырос, совсем взрослым стал наш Абай. Дай бог ему удачи, пусть все у него получится, как он пообещал.
- Получится! Он справится, все сделает как надо, вот увидишь, -уверенно ответил Ербол.
- Не ради чужих старается, а ради упокоения души нашего Боже-ке. Так что поможем ему сообща! - завершил разговор Базаралы.
Уезжая из дома, Абай просил Улжан, Изгутты и Кудайберды начинать подготовку без него, и они отобрали десять юрт из окрестных аулов Иргизбая. По возвращении Абай немедленно объездил все эти аулы на своем рыжем иноходце, осмотрел еще не разобранные юрты, и две из них, покрытые старым серым войлоком, забраковал и велел заменить светлыми юртами других родственников.
Вскоре все отобранные юрты были разобраны, сложены и приготовлены к отправке. И в час вечернего водопоя большой караван длинной вереницей двинулся в сторону Казбала. Везли на верблюдах и лошадях тюки с разобранными юртами, с коврами, с узорчатыми кошмами, с внутренним убранством юрт, с одеялами, подушками, с занавесями. Полотенца, вышитые скатерти для да-стархана Улжан отбирала сама. Вместе с отправленным караваном поехали и джигиты, которые по прибытии на место должны были устанавливать юрты. Они же будут обслуживать гостей в этих юртах.
Все это были молодые и расторопные джигиты, охотно принявшие участие в таком важном для всех деле, как годовой ас по Божею.
Отправка каравана всего лишь была началом многотрудного дела, руководимого Абаем, впереди предстояло еще много тяжелой работы. Вечером все старшие собрались возле Большой юрты, пригласили в круг и старую Зере. Абай обстоятельно изложил им, какие сложные дела еще ожидают впереди.
Обсудили сообща обустройство кухонных очагов. Абай полагал, что для этого хватит пары юрт, но Улжан и Изгутты решили, что этого не хватит и понадобится не менее пяти-шести.
При каждом из кухонных очагов должны быть и повара, и подносчики воды, дров. Улжан представила, какое это нелегкое и ответственное дело, и объявила, что должна поехать сама и еще взять с собой в помощь Айгыз, подругу Сары-апа, всенепременно-тетушку Калику и еще несколько женщин. Также объявила, что надо по аулам собрать достаточно муки, чая и всяких сластей.
По поводу отбора скота на мясо у Абая возникли некоторые сомнения - что отбирать и как к тому отнесется Кунанбай, и стоит ли обращаться непосредственно к нему по этому делу. Но все сомнения отпали после высказывания Кудайберды, старшего из сыновей Кунанбая, от его первой жены :
- Теперь мы ни за что не должны потерять свое лицо. Нечего и раздумывать - раз едем, то надо, чтобы во всем мы были уверены. Погнать надо десять жирных кобыл на десять юрт и по два барана на каждую юрту.
На том и порешили. С доставкой кумыса тоже было непросто. Гнать в Казбалы и держать там на привязи дойных кобылиц было невозможно, - при огромной скученности народа и тесноте аулов в небольшой горной долине. Из других мест обязались доставлять кумыс ежедневно, Кунанбаевский очаг из Ботакана не мог отставать от остальных, и доставкой кумыса обязали все близлежащие аулы иргизбаев
Поздно вечером Абай и Улжан собрали еще на один сход людей из двадцати иргизбаевских аулов. Распорядитель тоев - лицо ответственное, но должен быть в аулах еще и сильный человек, который командовал бы всеми людьми, причастными к траурной кампании, беспрерывно шевелил бы и подталкивал людей на исполнение дела. Эту обязанность возложили на Кудайберды. Его помощниками - глашатаями и вдохновителями - назначили взрослых из родичей, таких как Жакип, Жумагул, Ирсай.
На этом большом собрании родственников взяла слово старая Зере.
- Решение-то вы приняли. Теперь, мои дети, не ударьте лицом в грязь перед людьми, которые приедут издалека. Все сообща помогите тем из моих детей, которые стараются, хотят совершить это доброе дело как можно лучше. Будьте людьми, не теряйте своего достоинства, забудьте о ваших распрях, ссорах-раздорах, оказывая почести дорогому всем нам покойнику. Если при жизни не удалось вам сделать что-нибудь доброе для него, сделайте это теперь, по смерти его. Не навлекайте на себя проклятья души покойного. Дети мои, будьте внимательны и обходительны с гостями. Истинный арыс проявляет свою доблесть не только в сражениях с врагами, но и в благородном обращении с друзьями. Умирайте от усталости, но не хмурьтесь! Ухаживайте за гостями с веселым лицом, с улыбкой, бодро и расторопно. Но и не теряйте своего достоинства при этом. Будьте доброжелательными, скромными, немногословными. Пусть не увидят вас грубыми и невоспитанными, и безмерно кичливыми, и неудержимо хвастливыми, не будьте болтунами и пустомелями. Проявляйте скромность и благородство! А в противном случае - говорю перед всеми родственниками - лучше бы мне помереть. - Некоторые из сидевших в юрте явно почувствовали себя неуютно. Прежде всего Майбасар, хотя его никто и не называл, вдруг беспокойно заворочался на своем месте. Рядом с ним рыжебородый Жуман, слывший в народе пустомелей, быстро и воровато оглядел окружающих. Но когда старая Зере, мать всего рода Иргизбай, обмолвилась о неудержимом хвастовстве
- тут уж все иргизбаи были грешны.
Майбасар, недовольно насупившись, сидел, отвернувшись от Зере.
Когда она закончила говорить, Майбасар дернул за рукав сидевшую рядом женге Улжан и забормотал вполголоса, чтобы не услышала глуховатая Зере:
- Уй, что ты поделаешь с этой вредной старухой! Собрала всех аксакалов и карасакэлов Иргизбая и при них костеоит нас! Какой стыд
- всех осрамила старая, вдоволь потешилась над нами Кичливый безмерно, - неужели это про меня?!
Сидящие рядом услышали его и дружно рассмеялись. Майбасар пригнулся и, прячась за спиной Улжан. все также негромко произнес:
- А пустомеля и болтун - это кого она имела в виду? Разве есть среди нас такие? - И он исподлобья хитрыми глазами уставился в лицо Жуману.
Рыжебородый, кареглазый Жуман, не почувствовав подвоха, отвечал ему:
- Ты что? Думаешь, наверное, что болтуном и пустомелей она называла меня...
И снова все окружающие громко расхохотались.
Общий разговор на этом закончился, все засобирались уходить, начали подниматься. В оставшемся около Абая кружке продолжали говорить про ушедшего Жумана. Вспомнили, как прошлой осенью при одном разговоре возник вопрос, какое будет расстояние между становьями Жидебай и Мусакул. И тут немедленно встрял Жуман, взял да и брякнул: «Я могу сказать точно. Сам считал в прошлом году, когда возвращался домой с айта. Между Жидебаем и Мусаку-лом можно проехать на коне и произнести «Ля иллаха иллалла» ровно тысячу двести тридцать семь раз».
Большой аул провел беспокойную ночь в сборах и приготовлениях. А на рассвете, с первыми лучами солнца, отправился еще один большой караван - с серыми рабочими юртами и кухонными балаганами, которые должны быть установлены рядом с варочными печами. С этим караваном и отправились все джигиты и женщины, приданные к выездной кухне на ас: мясовары-котловщики, дровосеки, водовозы.
В огромную повозку запрягли трех лошадей, и на ней ранним утром выехали в сторону Казбалы женщины, сопровождающие Улжан: ее неизменная товарка Сары-апа, Айгыз, расторопная тетушка Калика и другие.
Особая, нелегкая забота - отбор скота для забоя в Казбале, была возложена на Изгутты, Абай остался ему помогать, вместе с ним еще несколько джигитов. Повелев к утру раннему пригнать к аулу табун отгульных кобылиц, Абай, Изгутты и Кудайберды, не слезая с коней, осмотрели табун и отобрали самых упитанных десять кобыл.
Это все были животные из разных косяков, водимых почти дикими жеребцами, не знавшие ни узды, ни аркана. Их надо было еще суметь и отловить, чем немедленно занялись табунщики, взяв в руки длинные палки-куруки с петлей на конце и собранные в кольца арканы.
За теми, что кинулись в бега прямо через аульный поселок, с бешеным лаем и ревом бросились сторожевые псы, и вся окрестность Ботакана вскоре наполнилась неимоверным собачьим гвалтом Когда ловцы-джигиты выбились из сил, запарили под собой жеребцов, то оказалось, что поймано всего семь кобыл из десяти намеченных. Три из них носились вдали, с обрывками арканов на шее, и не подпускали близко к себе, одна рыжая, две саврасой масти полудикие кобылицы.
За ними помчался объездчик Масакбай, с угрожающим криком, размахивая над головой соилом - и смог напугать животных, которые в стремительном бегстве скрылись от него в огромном проносящемся мимо аула косяке Тут и набежали со всех сторон на лошадей люди, пешие и конные, закружили табун на месте, добрались до беглянок и поймали за концы арканов, волочившиеся за ними по земле. Бешеные рывки обезумевших от страха кобыл были напрасными, их душили арканами, валили на землю, на них были надеты уздечки Связав попарно, молодых дикарок погнали на убой в сторону Казбалы.
А уже на полдороге туда находилось стадо жирных баранов о двадцати голов После того как были завершены все дела по перегону жертвенных животных, Абай с Изгутты на своих иноходцах полетели к месту проведения аса
В долине Казбала, недалеко от траурного аула, уже установлены накануне присланные юрты. Были приведены в порядок и расставлены все внутреннее убранство и утварь в гостевых юртах. Принимающие джигиты стояли около входа, в юрте по обе стороны от двери, были установлены большие кожаные саба с кумысом. Время от времени их раскачивали, взбивали, разбалтывая кумыс
По прибытии на место Улжан немедленно принялась за свою непомерную работу. Велела вырыть ямы для земляных варочных печей, поближе к речке Казбала Отдала повеление на убой скота, и двадцать умелых джигитов немедленно приступили к делу, без всякой проволочки зарезали десять пригнанных кобылиц и приступили к разделыванию туш. Улжан другую группу джигитов послала на убой баранов, причем велела десять туш из двадцати хорошенько закоптить, разведя огонь в очагах на берегу реки, подальше от аула Всем этим Улжан хотела воздать большие почести памяти Божея, - как никто из гостей аса. Однако и это оказалось не все, на что способна была Улжан, - она распорядилась потом подкопченную, треснувшую по жиру, кожу опаленных баранов смешать для бесбармака с жирным мясом молодых кобылиц и нежным мясом молодых барашков. Такое кушанье било наповал всех гостей в юртах Абая, и они воздавали хвалу и славу очагу почтенной Улжан. Были доставлены на ас и два больших деревянных ларя с вяленным конским мясом, которое предназначалось для особых гостей - семиречинских нагаши Божея. Здесь был почти весь зимний запас ее дома, но она отдала его на стол тризны, чтобы он отличался от всех остальных столов своим разнообразием.
В конце всех усилий Абая и его родни поминальные юрты, поставленные ими, отличались как нарядным праздничным видом снаружи, так и радующим глаз богатым убранством внутри. Это были мигом выросшие на глазах у людей великолепные бело-войлочные дома, достойные принять самых высоких, именитых гостей.
Подъехавшие Суюндик и Байдалы долго любовались белым карточным городком Абая, затем осмотрели очаги-мясоварни и хозяйственные юрты Сойдя с лошадей, подошли к Улжан и отдали ей самый почтительный салем. Особенно не проявляясь в излияниях чувств, оба в душе были очень довольны всем, что они увидели. Когда почтенные баи хотели уезжать, Улжан отозвала в сторону Байдалы и сказала ему наедине:
-Хорошо, конечно, приветливо встретить и вкусно накормить гостей, но это ведь еще не все. Назавтра назначены скачки с призами -большая байга и состязание борцов-палванов. Так вот, я узнала, что призы будут хорошие. Оказывается, вы назначили девять призов, из которых самым главным будет верблюд. Это изрядно! И никто из родственников не может оставаться в стороне, никому скупиться не должно. Мой сын тоже хочет принять участие в этом деле. По его совету, вот что я привезла, - с этими словами она вынула из кармана увесистый сверток, завернутый в шелковый платок, и протянула Байдалы. - Пусть одним из главных призов будет это, - добавила она.
В свертке находился большой серебряный слиток - «тайтуяк», величиной с копыто жеребенка.
Когда весь жертвенный скот был забит, мясо доставлено в кухонные юрты и разделано, во второй половине дня начали прибывать первые гости. Уже давно Байдалы, Суюндик, Изгутты и другие аксакалы стояли на вершине холма, вокруг которого у подножия располагались многочисленные юрты гостевого поселка. И вот часа в три пополудни со всех сторон одновременно повалили конные группы, по двадцать-тридцать всадников Ехали неторопливым шагом, приближались медленно, без шума. За одной волной верховых следовала другая. Навстречу каждой группе скакал встречающий, приветствовал людей и спрашивал учтиво, по уставу, откуда и зачем прибыли гости После этого он уводил их на холм, где стояли аксакалы, и там самые знатные из гостей отдавали верительный салем хозяевам. Пожелав благополучного проведения торжеств, приезжие следовали к предназначенным для них гостевым юртам.
Каждый принимающий знал точно, из какого рода будут гости в подготовленных им домах. Тридцать-сорок джигитов сосредоточились вокруг Абая, у его гостевых юрт. Он ждал гостей со стороны Жетысу, Семиречья.
Количество гостей, прибывающих сразу сотнями, к закату солнца достигло тысячи и больше. Уже многие дома, поставленные родами Жигитек, Котибак, Бокенши, встретили своих гостей и разместили их и продолжали встречать.
Гости Абая появились только с наступлением вечерних сумерек.
Брат матери Божея, его нагаши, был красивый, представительный белобородый старик. Поднявшись со своим сопровождением на холм, этот аксакал повел себя не так, как остальные Он слез с коня и обошел всех принимающих, здороваясь с ними в обнимку. Прибывшее с ним окружение выглядело внушительно. Его сопровождали представители родов Найман, Жалайыр, Матай, Сыбан, приехавшие из Семиречья. Человек пятьдесят-шестьдесят окружало белобородого нагаши Божея, все в лохматых шапках найманов.
Показать место их размещения взялись сами аксакалы Суюндик и Изгутты, и уже в глубоких сумерках повели за собой весь семире-ченский аул гостей. Когда они приблизились, Абай и его джигиты радушно поприветствовали их, помогли спешиться и переняли у них поводья. Суюндик представил седобородому нагаши Божея молодого Абая, назвав его сыном Кунанбая
Абай почтительно протянул обе руки старику со словами: «Добро пожаловать, аксакал!» Изгутты и Суюндик пошли впереди, указывая гостям отведенные им юрты.
Еще в приближение к ним, родные Божея заметили, что юрты выделяются из всех других приуготовленных гостевых домов своей белизной и большими размерами. Не слезая с лошадей, гости друг перед другом вслух выражали свое одобрение. Расположившиеся в соседних группах юрт гости из других родов спрашивали, для кого предназначены эти особенно внушительные гостиные дома, кто их поставил? Им отвечали, что юрты поставил сын Кунанбая, а принимать он будет там родственников матери покойного Божея.
Старого нагаши Божея и других почтенных гостей Абай провел в самую богатую по убранству среднюю юрту в своем гостевом поселке. Остальных, постепенно подъезжающих гостей, радушно встречали его джигиты и размещали по другим юртам.
На предстоящие скачки нагаши Божея, из племени Найман, привели вороного скакуна и двух светло-серых жеребцов. Гривы и хвосты у них были тщательно заплетены, в седлах красовались нарядные мальчики-наездники с совиными перьями на шапках. Эти кони шли отдельно от других.
Все многочисленные гости годовой тризны Божея, прибывающие из дальних краев и от соседних аулов, приезжали на своих лучших конях, приведя их в наилучший вид, в начищенной до блеска праздничной сбруе. Было на что посмотреть, когда, молодцевато гарцуя, джигиты подъезжали к траурному аулу на Казбала.
Конные группы гостей прибывали беспрерывно. Ко времени отхода ко сну в огромном лагере гостей было несколько тысяч. В шести юртах Абая из десяти было полно народу. Пока были налицо посланцы всех крупных родов Семиречья. Теперь, с наступлением глубоких сумерек, трудно было различить по одежде и шапкам разноплеменных представителей родов, въезжающих в Казбала. Можно было лишь различить, что одни были на вороных конях, другие на более светлых - серых, саврасых И при отсвете еще не совсем угасшего закатного неба во всей этой шевелящейся массе конников сверкали яркими блестками серебряные украшения на конских сбруях. И по всей округе ранее расседланные и стреноженные лошади издавали призывное ржание, почуяв явление новых незнакомцев.
Наконец, прибывающих в юрты Абая гостей значительно уменьшилось. Он решил, что остальные прибудут завтра поутру, и приказал своим помощникам обносить гостей вечерним кумысом. Но в это время подошел к нему Ербол и сообщил: «Приехала целая куча народу!»
Абай торопливо вышел на улицу, созвал своих джигитов и они приветливо встретили новых гостей.
Это оказались люди из племени Сыбан, род Найман, живущих в пределах окраины Тобыкты. Самые дальние из них располагались в Аягузе, Коныршаули, Акшаули, а самые ближние - по склонам хребта Чингиз. Эти племена были в дружественных отношениях с Тобыкты, однако и не без того, чтобы порой соперничать между собою, угнать скот друг у друга и иметь нешуточные стычки Так как сыбаны жили гораздо ближе, их приехало намного больше, чем найманов Они были самыми последними из гостей, которых должен был принимать Абай. Разместив их в оставшихся юртах, он тотчас же со своими джигитами принялся кормить гостей.
Вначале подали кумыс. Потом чай. Потом на конях ловкие подавальщики стали развозить мясо в огромных чашах от кухонных юрт к гостевым. От души сделано было все, чтобы в эту ночь, накануне аса, приехавшие издали, усталые, голодные люди хорошо отдохнули с дороги и восстановили свои силы.
После обильного горячего мяса гостей дальних, из Семиречья, потянуло на сон, они начали укладываться спать. Бодрее выглядели гости из Сыбан, они поели мяса и еще долго пили кумыс, взбалтываемый в глубоких чашах роговыми черпаками, и вели свои увлеченные разговоры, радуясь встрече. Весь вечер, занятый гостями от нагаши Божея, Абай смог только теперь наведаться к гостям из Сыбан. Среди них оказался сам Кадырбай, знаменитый акын Кадырбай, который еще совсем юным состязался в импровизации со знаменитым певцом и поэтом Садыком, и победил его, заставил путаться в словах и потом совсем умолкнуть. За это юный Кадырбай удостоился от народа имени «Бала-акын», мальчик-поэт. Абай прекрасно знал его творчество, читал и пел его стихи. Можно представить, какова была его радость, когда он узнал, что будет принимать у себя самого Кадырбая.
В свою очередь и Кадырбай, как только спешился, узнал о том, что ему предоставлена честь остановиться в доме Кунанбая. Старику также сообщили, что принимает гостей один из сыновей мирзы, юноша благородный и щедрый. Да и сам старый поэт, по убранству гостиного дома и по изысканности угощения, догадался об этом. Редко в каком доме подавали такой густой, желтый кумыс, сооружали дастархан на таких дорогих красивых скатертях, выставляли столько красивой разнообразной посуды. Нигде к чаю не подавалось такое обилие пряных сладостей И самый изыск проявился в тем, что подали мясную еду, состоящую из уложенных на одно блюдо нарезанных кусков опаленной бараньей кожи и круглых кусочков вареной конской колбасы - казы Не оценить этого старый акын не мог, хорошо знавший круг блюд обычных приемов в степи.
И теперь, когда пришел Абай, старый акын ласково приветствовал его, выказывая свое почтение этому юноше
- Подойди сюда, присаживайся рядом, сын мой! - подозвал он Абая и сам налил ему чашку кумысу.
С бурой бородой, тронутой местами белой сединою, с приветливым светлым лицом, величавый старец очень понравился Абаю Кадырбай справился о здоровье его родителей, выразил благодарность за оказываемые почести.
Абай при этом старался быть немногослозным, и лишь отвечал на его вопросы, почтительно склонившись перед ним. Видимо, старому акыну понравились и ответь!, и манеры молодого джигита Продолжая разговор, он сказал:
- Как-то акын Барлас рассказывал мне, что у Кунеке есть сын, который вернулся после учебы в медресе. Мол, большой любитель стихов Рожденный от Улжан, воспитывавшийся в доме почтенной Зере. Не ты ли это будешь, сынок?
Абай смущенно, сдержанно улыбнулся и ответил:
- Е-е, однажды акын Барлас недолгое время гостил у нас, - и, подняв глаза, юноша открыто, радостно посмотрел на знаменитого поэта.
Тонкая улыбка тронула лицо акына, он сказал:
- Все знают, что твой отец не очень любит стихи и стихотворство. Тогда почему же ты стал любителем стихов? Можешь мне ответить на это? Сынок, ты не должен обижаться на меня, ведь я прихожусь ровесником твоему отцу, а между сверстниками дозволены всякие вольности.
Присутствующие в доме заулыбались и с любопытством уставились на Абая. Он хотел бы проявить самую глубокую почтительность и вежливость к гостям, ни в коем случае не вступать с ними в споры или пререкания. Однако эти сыбаны не чувствуют себя, кажется, гостями из чужого рода и ведут себя непринужденно, будто они причастны ко всем делам аулов Тобыкты И оттого хочется им отвечать столь же непринужденным образом, по-свойски Да и ответные слова уже так и вертятся на языке И все же Абай не отдался первому порыву, успел еще подумать «А что, не будет ли невежливо - вступать в пререкания со старшим, да еще и с гостем?» И подумав так, он и сам не заметил, как покачал головою Но это заметил Кадырбай
- Уа, говори, сынок! Ты же хочешь что-то сказать? Не смущайся, говори!
- Будь по-вашему, Кадеке! Ведь сказано же: «Ровесник отца -и сыну ровесник». Но я заранее прошу прощения, если невольно задену вас Так бывает ли на свете кто-нибудь, совсем не любящий стихов? Разве что человек с безнадежно глухой душою. А у моего отца есть любимые стихи. Вы же, Кадеке, хотели сказать, наверное, что ему не понравилось одно стихотворение, а не все стихи на свете. И я знаю, что это за стихотворение, которым он остался недоволен: «Ты аргамак, стремительный, как марал. Ты своей силой и властью славу себе стяжал», - закончил с улыбкою Абай. Сидящие в доме вновь засмеялись - и с любопытством стали ждать ответа старого акына. Кадырбай сам рассмеялся и ответил:
- Апырмай! Ты посмотри, как этот ребенок сумел поддеть меня! -Он оглядел окружающих, прищелкнул языком и с весельем в глазах молвил дальше: - Он ведь намекает на одно мое стихотворение, в котором я перехвалил Солтыбая, и напоминает о том, как меня за это осудил Кунанбай. Если вы не слышали о том, что слышал, должно быть, этот мальчик, то я вам сам расскажу. Кунанбай пристыдил меня: «Зачем ты так стелешься перед Солтыбаем? Хочешь упросить его в чем-нибудь?» Что ж, так и было, сынок, но ты меня строго не суди, пожалуйста! Это было так давно, - и он опять добродушно рассмеялся.
Абай ничего не ответил. Ему в последнее время почему-то хотелось спорить со старшими, словно некая подспудная строптивость затаилась в его сердце. Нет, он не сожалел и не чувствовал вины в том, что задел старого акына, хотя по натуре своей юноша не был ни мелочным, ни вздорным. И все же, вынудив к признанию Кадырбая, Абай почувствовал некую удовлетворенность в душе.
Люди в этой гостиной юрте засиделись допоздна. Когда уложили гостей в приготовленные для них постели, вышли из юрты и затянули пологом тундуки на его овершии, Абай и его люди увидели, что на восточном небосклоне уже занимается золотистый рассвет. Проступили во мгле сероватые холмы с юга от горы Казбала, затянутые туманной пеленой. На синеющем небе просматривался высокий силуэт вершинной скалы Карашокы, словно дозорный наступающего нового дня, оповещающий о скором приходе зари всем окрестным холмам, глубоким оврагам и горным ущельям, еще погруженным в холодный туманный сон...
Абай, Изгутты и Ербол шли в направлении кухонных юрт и на ходу устало переговаривались,
-Уже скоро настанет утро. Поспать, наверное, не удастся.
- Какое там поспать! Ты лучше забудь про сон.
- Оу, еще не заготовили дрова, воду!
-А кумыс? С кумысом бы не запоздать! Сабы во всех домах опустели.
- Конечно, сейчас не до сна. Побегать нам придется, подсуетиться еще!
И они приступили к неотложным делам.
А наступающий день обещал быть для них трудным! Это был день большого угощения. Гости Абая до самого обеда не показывались из юрт. Утром туда заносили только чай и кумыс. В обед начали подавать мясо. Абай установил свой особенный порядок подачи еды, который понравился и гостям, и посторонним, и всем, работавшим на кухнях.
Для джигитов-мясодаров были подобраны иноходцы с ровным бегом, все в сверкающей серебряной сбруе. Головы джигитов были обвязаны белыми платками. Когда с двумя блюдами дымящегося мяса в руках они понеслись от кухонных юрт к гостевым, вся долина, казалось, наполнилась праздничным ликованием. Приезжие родичи, на-гаши Божея, получили высокие почести, а уход за ними и блюда были признаны самыми безупречными.
Когда в гостевых домах завершился торжественный поминальный обед, Байсал на светло-сером скакуне, с траурным стягом в руке, выехал на холм в сопровождении большой группы джигитов, издававших призывные кличи. Так был подан знак к началу большой скачки и разных состязаний: борьбы силачей-палванов, конной джигитовки. Наступал главный час торжеств годового аса Божея. Из огромной толпы верховых, двинувшихся к месту сбора, вырывались вперед и неслись к долине наездники на легконогих, как сайгаки, резвых скакунах. что должны были принять участие в большой байге. Громкие мужские голоса, шумные приветствия, возгласы восхищения и молодцеватые выкрики наполнили горную долину. За какое-то мгновение все участники аса оказались в седлах.
Абай не мог представить себе, сколько же народу собрала годовая тризна, он никуда не выезжал из своего юрточного гостевого лагеря. Его гости были издалека, они должны были сегодня заночевать здесь, и надо было позаботиться об их вечерней трапезе. Поэтому Абай, Изгутты и их люди не могли отвлекаться на развлечения и зрелища. Джигиты смирились и тоже остались на местах, беспрекословно подчинившись Абаю, который не отпустил их. Один лишь Ербол, не устояв перед всеобщим порывом, со словами: «Буду вашим вестником» умчался на место проведения скачек. Он и, правда, несколько раз возвращался галопом назад и, торопливо сообщив новости, вновь уносился прочь. Это с его слов Абай узнал, что на празднике присутствует несколько тысяч человек.
Когда Байсал с призывным кличем, со стягом в руке поскакал с места сбора в сторону Карашокы, где находится просторная равнина для скачек, за ним с потрясшим горную долину многотысячным грохотом копыт понеслась вся огромная лава конников. Казалось, потоку конницы нет конца и края. Только теперь Абай и его люди смогли убедиться воочию, какая громада людская собралась на асе Божея. Улжан, Айгыз и все другие женщины обслуги выбежали из хозяйственных юрт и, замерев на месте, как зачарованные смотрели на проносящийся мимо поток верховых.
В очередной раз подскакавший Ербол сообщил, сколько лошадей примет участие в розыгрыше большой скачки: сто пятьдесят лучших скакунов от всех присутствующих на асе родов. Призы получат десять самых быстрых коней. Каждый приз будет состоять из «девяток», на главный приз предназначена «девятка» во главе с верблюдом, вторая наградная «девятка» увенчивается серебряным слитком, который привезла Улжан. Призы борцам-палванам также состояли из «девяток».
В полдень Улжан вызвала Абая и сообщила ему, что если гости останутся еще на день, то мяса может не хватить. Надо было позаботиться заранее, поэтому Абай и не пошел на торжества. Он срочно направил Изгутты и Мырзахана домой в Ботакан, чтобы они пригнали пять отгульных стригунов и доставили еще кумысу. Большая часть гостей аса сегодня ночью отправится по домам, но гости Абая могут задержаться еще на сутки.
Так что Абаю надо было предупредить своих, чтобы не расхолаживались и без задержки слали все, что он просит прислать. К тому же большая и постоянная забота была о воде и дровах. Абаю и краем глаза не пришлось полюбоваться на великие торжества и конные игрища в честь аса Божея. В заботах, суете и постоянном беспокойстве прошли для него предыдущая ночь и весь день поминок, а впереди предстояла еще одна не менее хлопотливая бессонная ночь. Вечером гости вернулись усталые, запыленные, изнемогающие от жажды. Их встретили приветливые, улыбающиеся, нарядные молодые джигиты. Они для начала напоили гостей прохладным золотистым кумысом, затем подали чай. В юрты внесли огромные самовары, пыхтевшие клубами пара, их тащили за ручки по два джигита. В юртах сразу стало шумно,весело и уютно.
Второй вечер по вниманию к гостям и обилию угощения вышел не хуже вчерашнего, а в чем-то даже и превосходил прошлый. Так как люди из ближних мест уже разъехались по своим аулам, в юрты Абая зашли проведать самых дальних, оставшихся на ночевку гостей из Семиречья старшины родов Байсал, Байдалы и Суюндик. Еще со вчерашнего дня Улжан приглашала их, чтобы они могли побыть с го-стями-нагаши Божея, а также, чтобы почувствовали и на себе гостеприимство очага Кунанбая.
Итак, Абай не спал и эту ночь. Это была уже третья бессонная ночь.
На другой день Абай с утра позаботился о последнем обеде для отъезжающих семиречинцев. Когда обед завершился и наступила минута «возвращения» дастархана, почтенный седобородый аксакал рода Найман подозвал Абая, произнес слова благословения-бата над юношей и потом с глубоким, искренним чувством благодарил его за доброе гостеприимство.
После обеда вдруг разом все - Улжан, Изгутты, Улжан и Ербол -обратили внимание на то, как выглядит их любимый Абай. На нем лица не было, посерел он и осунулся так, что выглядел человеком, долго пролежавшим в объятиях болезни. Воспаленные глаза были налиты кровью, щеки ввалились, утратили румянец, и весь он выглядел каким-то потерянным, взъерошенным, вызывая у тех, кто на него смотрел, чувство безмерной жалости.
Впрочем, не намного лучше выглядели и сам деловитый Изгутты, и неугомонный Ербол. Все трое, поглядев друг на друга, от всей души расхохотались, потешаясь над самими собой.
- Что тут скажешь! Выглядим, как у того бедняги Караши кляча, которая вчера вымоталась на скачках, села на хвост, растопырила передние ноги, да так и просидела враскоряк всю ночь до рассвета, -заметил Ербол.
- Да, сейчас хочется только одного - упасть бы на этом месте и спать, спать! - признался Абай.
Но г/т подошел Байдалы и пригласил их всех к дому Божея. Надлежало провести обряд завершения годовой тризны. Что означало -будут забивать год назад предназначенных к тому жертвенных коней Божея, а также снятие траурного стяга с дома покойного.
При этих обрядах присутствие родственников покойного обязательно И во главе с аксакалом из нагаши Божея все тобыктинцы дружно направились к траурному дому покойного. Когда они подошли, из юрты вышли женщины, уже год находившиеся в трауре. Байдалы вынул из-за опоясывающего юрту аркана за древко чернобелый стяг, что был поставлен справа от входа, и подал его Байса-лу. Тот, как требовал обычай, бросил стяг на землю и ногою переломил древко. Это был первый знак к окончанию траура. Ас завершился, прошел год по смерти Божея.
Теперь предстояло развязать узлы скорби, разобрать юрту, предварительно сняв в ней все убранство. По знаку Байдалы внутрь юрты вошел Суюндик с большой толпой народу. Начали развязывать траурные тюки, содержимое которых уходило на раздачу в память усопшего. Две дочери Божея и его безутешная байбише сидели с безучастным видом, спиной к правой стороне юрты, и монотонно голосили. К ним присоединились с плачем, рыданиями и причитаниями все остальные. Голоса скорбящих слились в последнем вопле по Божею. Это был второй знак к окончанию траура.
После прочтения молитвы из Корана все вышли из юрты наружу. И следовало подать третий знак к окончанию траура. К юрте подвели двух жертвенных коней Божея. Он на них ездил в последний год, незадолго до смерти. За год вольной жизни в табуне кони разжирели и довольно-таки одичали. Плача, скорбя и рыдая, родичи завалили обоих животных, и Байдалы собственноручно перерезал им горло.
Все трое - Байсал, бросивший на землю траурный стяг, и Суюндик, развязавший тюки скорби, и Байдалы, зарезавший жертвенных коней, были самыми близкими родственниками и друзьями Божея, поэтому они получили почетное право совершить обряды по окончанию его годового аса.
Не отведать мяса жертвенных животных на тризне никак нельзя. Абаю пришлось, вдруг задремывая и роняя голову на грудь, досидеть до конца трапезы.
После чего, во второй половине дня, он испросил разрешения у старших отбыть домой. К нему подошел Байсал и, по-родительски обняв его и понюхав лоб, сказал ему с необычной для него лаской и приязнью:
- Сынок, до сих пор мне ни разу не приходилось разговаривать с тобой и беседовать по душам. Но я запомнил и буду помнить все хорошее, что исходило от тебя на этом асе. Когда-то Божеке в Каркаралинске был тронут твоим искренним салемом и дал тебе благословение. Ты помнишь, сынок? Он сказал, что ожидает от тебя много доброго в этой жизни Я тогда отнесся к тебе не очень ласково, вспомни и это... И вот до меня стали доходить от разных людей твои слова - о справедливости, несправедливости. Я часто думал о тебе. А в эти дни аса я воистину убедился, что ты настоящий брат покойному Божекену. Я желаю, чтобы ты и в других добрых делах оправдывал его большие надежды. Также старайся оправдать надежды всех нас, старших родичей. Я верю, что ты оправдаешь их, карагым, свет мой! Только бы эта проклятая жизнь не заставила тебя споткнуться и отступиться. А пока ты на правильном пути. Дай бог тебе! Дай бог! - И Байсал благословил Абая.
Сердечно, искренне присоединили к сему свои благословения Суюндик, Байдалы и Кулыншак. Абай с глубоким почтением поблагодарил аксакалов за их добрые пожелания.
Он простился со всеми и тронулся в путь вместе с одним только Ерболом. Улжан отправилась уже к Ботакану на повозке. А Ербол с Абаем, едва держась в седлах, поплелись медленным шагом, изредка ненадолго ускоряя ход, из последних сил добирались до дома. Здесь их ждала Улжан, она успела уже приготовить для них уединенную юрту, уютно застелила пол толстыми коврами, бросила на них стеганые корпе.
Войдя в Большой дом, Абай нашел силы поздороваться с бабушкой, а потом жалобно посмотрел на Улжан, со словами:
-Спать, спать!.. Апа, я так хочу спать...
Улжан подала обоим кумысу в чашках, затем отвела в приготовленную для них юрту. Там уложила обоих, каждого заботливо укрыв одеялом.
Они уснули мгновенно, лишь только их головы коснулись подушек. Проснулись к обеду следующего дня. Опять попили одного только кумысу и рухнули назад в постель. В сумерках друзья проснулись, посидели, полусонные, молча, бессмысленно глазея друг на друга, потом вновь повалились спать. Они пришли в себя и окончательно проснулись, вволю выспавшись, только к обеду третьего дня.
Абай не знал о том, что, безмятежно проспав эти дни, проснулся он знаменитым на всю степь, уважаемым многими степняками молодым джигитом.
3
Во всех джайлау только и говорили о прошедшем асе по Божею. Его устроители и гости, и все те, что не были на поминках и слышали о них только из уст участников аса, обсуждали его. Молва о небывалых торжествах облетела все пределы Тобыкты с быстротой лавины и вышла далеко за пределы края. В степях, на горных отрогах, в просторных альпийских лугах джайлау казахи воздавали хвалу и славу происшедшей годовой тризне Божея. Вовлеченный в круг напряженных забот по его проведении, Абай как-то совершенно не заметил, что участвует в стихийно нарастающем народном действии, и он даже не смог увидеть и представить всей грандиозности и пышности торжеств.
Действительно, ас по случаю годовщины смерти Божея получил заслуженную всенародную славу. По количеству участников, по необычайной заботе, радушию и выражению почета гостям и, наконец, по щедрости угощения этот ас был признан непревзойденным. Его пример стал поучительным для последующих поколений.
В эти дни, - и разговорившиеся в своем кругу старики, и общительная молодежь, и сошедшиеся на досуге женщины, и озорная детвора, - все не переставая обсуждали прошедший ас. Событие такого значения будут обсуждать теперь все лето, предстоящие осень и зиму. Родятся были и небылицы, не забудут упомянуть по кличкам скакунов-победителей, взявших байгу, поименно будут называть си-лачей-палванов, победивших в борьбе. Не забудут и про остроумных краснобаев, шутников, пустивших на тое какую-нибудь особенно удачную и всем запомнившуюся шутку. Имя Божей станет излюбленным во всем Тобыкты, и при наречении новорожденного многим будут давать это имя. По прошествии времени люди будут сверять время событий своей жизни по этим дням: «Это случилось через два года после аса» или - «Сын родился за пять лет до аса Божея». Сватовство, поездки женихов к невесте, свадьбы, а также торжество по случаю обрезания или смерть какого-нибудь человека - будут связываться с днем и годом аса Божея. Даже о выдающемся скакуне, впоследствии выигравшем байгу на каких-то торжествах, будут говорить, что в год аса он еще был стригунком. Были в прошлом и другие знаменитые асы, становившиеся вехами в продолжении неспешно текущей истории кочевой степи: ас Торе и ас Бопы также сохранились в памяти потомков на много поколений.
Нынешний многотысячный, шумный ас своей громогласной славой прокатился по всему Чингизу, по его горным джайлау, ущельям, долинам и урочищам. Имена почетных людей, содействовавших его устроению, не пожалевших для него своих огромных усилий, стали известны всем и вошли в устную историю кочевников. И уже сказано было, что этот ас породил вокруг себя много былей и небылиц.
Имена главных устроителей аса назывались с большим почтением - зто Байсал, Байдалы и Суюндик, однако имя юного Абая обрело славу, намного превосходящую их известность. По всей степи передавались рассказы об этом мудром, достойнейшем юноше.
Рассказчики начинали с того, что поведывали о напряженном споре отца с сыном, в котором молодой Абай смог одержать верх, приведя такие слова, что они смогли растопить лед в сердце сурового Кунанбая. Затем рассказывалось о проявлениях необыкновенной учтивости, широты души, мудрой прозорливости и обаяния этого необыкновенного молодого джигита. Его замечательное поведение и щедрость могли быть примером для всех остальных а степном народе. Это был пример того, как истинно послужить во благо своего народа.
Аульные старцы высоко оценили усилия матерей Абая, престарелой Зере и досточтимой Улжан. О бабушке Зере составился почтительный народный приговор: «На Зере равняются люди. Она действительно является великой матерью для всех наших племен. Живет заботами о благе, здравии, покое других людей. Сама воспитала необыкновенного внука - чтобы в нем проявилась сила и благость ее материнского молока». Аксакалы в своих дальних аулах отзывались лестно и о матери Улжан, которая сама выезжала на поминки, чтобы помочь своему сыну.
Все эти рассказы, были и былички, степные приговоры и народные мнения складывались за те два дня и две ночи, которые Абай и Ербол проспали глубоким, как провал, сном крайнего утомления. Наконец, добрая молва долетела и до Большого дома Зере. Ее приносили даже люди из ныне враждебных родов - Жигитек, Бокенши, Котибак. Вернулся Каратай из поездки по реке Баканас и поведал: и там уже все говорят о добрых делах Абая. В племени Керей, кочующих в самых низовьях рек Баканаса и Байкошкара, на земле уже другого округа, тоже знают и воздают должное его делам.
Проснувшись на третий день, Абай и Ербол сходили на реку, искупались и вернулись к чаю в юрту свежими и бодрыми.
Зере подозвала и усадила рядом с собой внука, поставила перед ним пиалу с чаем.
-Айналайын, ягненочек мой! - ласково глядя на него, сказала она и похлопала его по спине.
Улжан подала блюдо с мясом - бараний бок и вареную голову.
- Ешьте. Мы, твои матери, велели заколоть барашка в твою честь, -сказала она.
- С чего это вдруг, апа? - удивленно посмотрел на нее Абай.
-А в честь того, что ты, сынок, стал уже совсем взрослым. Вы оба
проспали все на свете и ничего не знаете. Вас повсюду хвалят. Люди благодарны за твои труды, жаным, считают тебя истинно добрым джигитом.
- Боже мой, что за труды! Подумаешь - гору своротили. Старались принять гостей не хуже других, вот и все. Лучше скажите, что не нашли другой причины для смерти бедного ягненка! Теперь, Ербол, нам придется съесть его, - отшутился Абай и, как старший, начал разделывать баранью голову.
Прошло еще дней пять. Ербол уехал и находился в своем ауле. И вдруг сегодня он прискакал на взмыленном коне, подлетел к одиноко гулявшему за юртами Абаю.
- Суюнши! - крикнул Ербол, сверкая в улыбке зубами. - За хорошую новость готовь суюнши! - И он с ходу, на скаку сорвал шапку с головы друга.
Еще ни о чем не расспрашивая друга, Абай уже догадался, что это за новость.
- Удача большая! Тебе везет! - сияя от радости, сообщил запыхавшийся Ербол. - Адильбек, младший сын Суюндика, вчера вечером поехал к родителям своей невесты - тайная поездка. С ним вместе уехали все: бай Суюндик, старший сын Асылбек и другие. Я давно хотел, но не мог поговорить не то чтобы с Тогжан, но даже и с женге Карашаш. Этот Адильбек стал что-то коситься на меня. Ну а сегодня утром я заскочил к ней на зимовку, напился кумысу, вдоволь наговорился с нею. Ты знаешь, Тогжан сильно тоскует по тебе! Постоянно вспоминает тебя. А тут еще народ со всех сторон нахваливает, и меня стобой, кажись, тоже нахваливают-говорят, что нет других таких джигитов, как Абай и Ербол! И женге Карашаш тоже так говорит, и Тогжан. Одним словом, Абайжан, надо ехать туда: хотя бы еще раз повстречайся с ней! Я с этим и приехал. Скорей седлай коня и поедем. По дороге поговорим!
Решение тотчас было принято. Новость невероятно взволновала Абая. С наступлением сумерек друзья выехали по направлению к джайлау Жанибек, куда откочевал род Бокенши.
Абай ехал на белогривом рыжем иноходце, Ербол - на светлосером скакуне, оба выбрали коней, масть которых сливалась с тусклой мглой степной ночи. Всадники и одежду подобрали такую же неброскую в ночи, серые чапаны и шапки, сливающиеся с туманным колыханием волн седого ковыля. Они хорошо продумали, как остаться незамеченными на своем пути. Чтобы не привлекать излишнего внимания, выбрали обходные пути мимо аулов, где могли и призадуматься, увидев едущих куда-то в ночи двух джигитов.
Взошла луна. Стояла ночь тихая, спокойная, просторная. Вершины предгорий затянулись сиреневым туманом, словно набросили на себя шелковые покрывала ночи. Замерший, пространный, тихий мир ночи был наполнен беспредельной грустью. И глядя на половинную долю новой луны, Абай непроизвольно вздыхал - печально, глубоко.
Ибо воспоминание о Тогжан и о другой луне, уже запредельной, погружали его в безысходную печаль.
Мир этой степной жизни, породив его джигитом, в самую светлую пору его расцвета бросил с неба волшебный луч, имя которому Тогжан.
Мечта его чиста и прекрасна, но между ним и его мечтой непреодолимой преградой встало жизненное зло. Казалось бы, что для них, любящих, все так ясно и прозрачно - протяни руку, и в ней окажется ее рука. Но не получается так. У него на ногах путы, у нее на шее - аркан. И вот теперь они - оба безнадежные невольники всесильной судьбы, жестоко разлучающей их. И зачем всем отчаянным порывом сердца они устремляются друг к другу? Зачем, зачем? Разве есть силы, которые смогут разорвать злые цепи на них? Зачем задыхаться от печали, тоски и горечи - и лететь на эту встречу?
С того дня, как он возвратился из края Бошан, Абай только и желал как-нибудь связаться с Тогжан, однажды послал ей весточку, спрашивал, как бы им повидаться. Оказалось, что Тогжан тоже думала об этом, но, потеряв всякую надежду, сумела передать ему лишь слова отчаяния и боли: «К чему встречи? Только ради того, чтобы повидаться? Неужели он не понимает, что все это ни к чему?»
На эти слова ее Абай не нашелся, что ответить... И вдруг она зовет его!
Да, он ездил к Дильде, не любя ее, покорившись неодолимой судьбе и косным степным законам. Но и у Тогжан есть нареченный жених в Мамбетее. Она также не испытывала любви к нему, а с тех пор как полюбила Абая, она и думать не хотела о своем женихе. В душе ее поселился страх перед ним. Абай же покорно поехал к нелюбимой невесте! Он словно ушел за перевал, навсегда разделивший их. Сколько слез тогда пролила Тогжан, извелась вся, осунулась и исхудала.
Джигиты нещадно погоняли лошадей, и ко времени отхода ко сну успели подъехать к берегу реки Жанибек.
Широкие, просторные луга здесь тянулись по обоим берегам реки, высокие продолговатые холмы окаймляли речную долину. Когда они взобрались на один из этих холмов, слуха их достигла отдаленная песня. Первым уловил ее Ербол. Джигиты остановили коней. Прислушались. Пел хор женских голосов, многоголосый, слаженный. Так поют ночью в степи женщины, стерегущие стада. Джигиты тронули коней и спустились с отлогого холма. Внизу перед ними раскинулся аул круглых светлых юрт, освещенных луною. В просторных загонах спали овечьи стада. Огни нигде не горели. В безмолвии лунной ночи причудливо смотрелись белые юрты - словно лежавшие в темных гнездах, на каком-то зачарованном островке, огромные гусиные яйца Там кучка яиц в пять-шесть штук, тут гнездо с целый десяток яиц, а в стороне - кружок гнезд с четырьмя-пятью яйцами в каждом.
По мере приближения к аулу пение женщин в ночи звучало все призывнее, громче и разборчивее. Джигиты стали объезжать аул пониже, вдоль по кромке берега неширокой реки, среди темневших зарослей кустарника. Ербол определил, что они приблизились к аулу Суюндика. Следующим за ним оказывался аул самого Ербола. Надо было по самой береговой кромке, скрываясь в кустах, пробираться дальше вниз по течению реки и выходить к броду. Скоро они достигли брода, переехали через реку.
Перед ними распахнулась широкая поляна, ровно освещенная луной. Аул Суюндика виднелся уже не так далеко. Голоса поющих женщин звучали совсем близко. Пели песенку «Статный конь», которую привезли в эти края Абай с Ерболы из аула Дильды и которую здесь успели повсюду разучить. Но в напеве звучавшей в ночи песни что-то разлаживалось, нежные женские голоса размывались и как-будто уплывали в тишину ночи.
Ербол догадался в чем дело.
- Е-е, посмотри-ка, что делается! У них же бастангы, провожают кого-то. Поют, на качелях качаются! - воскликнул он. - Давай подъедем к ним!
- А удобно это?
- Никто и не подумает, что мы сюда с целью какой-то приехали. Как-нибудь оправдаюсь! Давай за мной! - сказал Ербол и двинул коня вперед.
Абай сильно сомневался, но все же ехал за другом, полагаясь на его находчивость.
На самой окраине широкой поляны, за аулом, были установлены большие качели. Вокруг них собралось много девушек и джигитов
Качели были поставлены посреди широкой поляны, ввиду недалеко расположенного аула белых юрт, освещенных яркой луною. На вечерку собралось много молодежи, в основном совсем юных девушек в своих собольих шапочках, бархатных и шелковых чапанах, иные в приталенных камзолах, подчеркивающих стройность их тоненьких фигур. Непрестанно разливался в воздухе многозвучный звон шолпы. Пришли на бастангы и молодые замужние женщины в затейливых головных уборах, оставлявших открытыми их веселые, свежие, смеющиеся лица. Между ними бегало немало детворы. Джигитов было не так уж много. Две стройные девушки, сидя на одной доске, друг к дружке лицом, раскачивались на больших качелях, они и запевали песню «Статный конь», остальные хором ее подхватывали. Абай с Ерболом подъехали вплотную, не замеченные никем.
-Хорошо повеселиться! Славных вам игр! - приветствовали ночную вечёрку джигиты, остановив своих коней.
Девушки живо обернулись на голоса. Подошли ближе. Среди них оказалась жена Асылбека, невестка Тогжан - женге Карашаш.
-Абай! - воскликнула она, узнав его, и радостно произнесла приветственный салем.
Ербола все узнали сразу, и раздался целый хор певучих девичьих голосов:
- Ербол! Это же Ербол! Наш Ербол!
- Откуда едете?
Молодежь оставила качели, перешла на край поляны. Пение прекратилось, девушки, распевавшие песню, сошли с качелей и присоединились к остальным. Одна из певших была Тогжан, другая - ее подруга Керимбала, дочь Сугира.
Абай узнал Тогжан кактолько подъехал. Встретившись на людях, они оба смутились и едва смогли поздороваться. Но никто не заметил их смущения. Подружка Керимбала, веселая, звонкоголосая, бойко подошла к Абаю, сверкая большими качающимися серьгами в ушах, поздоровалась с ним и сразу затараторила'
- Ну, раз вы попали на наше веселье, давайте веселиться вместе с нами! Сойдите с коней, будем на качелях качаться!
Карашаш, жена Асылбека, тут же подхватила:
- Конечно, сойдите! - и ободряюще улыбнулась Абаю.
Но Абай и Ербол все еще медлили. Не сговариваясь, они решили повести себя так, чтобы ни у кого не зародилось подозрения. Ербол громко заговорил:
- Вот, ехали в аулы Кокше, что кочуют по Баканасу, да запозднились и решили заночевать у меня, - больше стараясь для ушей джигитов, которые в подобных делах намного догадливее и хитрее. К тому же - мужская зависть, подозрительность... - Поедем завтра.
- Ну, так какой разговор! Раз решили ехать завтра, слезайте с коней, повеселитесь с нами!
- Мы устроили бастангы, примите участие в нашем веселье! - несколько девушек и нарядных молодок подошли к джигитам.
- Отведите, поставьте коней да скорее к нам возвращайтесь! -шутливо-повелительно приказала Карашаш.
Ербол, как бы готовый повиноваться ей, все же выразил неуверенность в голосе, произнеся:
-Хорошо... хорошо... Так нам что, вернуться?
Керимбала, прислонившись плечом к одной из своих старших женге, бойким голосом ответила за всех:
- Конечно! И поскорее, не теряйте времени! Нам хочется услышать от вас новых песен - ведь вы недавно ездили к родителям невесты. Вот и научите нас их песням. Отведите быстрее коней и возвращайтесь, да хорошенько настройте свои голоса!
Всем понравилась шутка Керимбалы, раздался всеобщий звонкий молодой смех.
Не смеялась одна Тогжан.
Она молча смотрела на него, в сияющих глазах ее плескалось счастье. Перед нею был он - тонкий серый чапан нараспашку, под ним черный шелковый жилет, надетый на белую рубашку. На голове - шапка из серой мерлушки, покрытая серебристым шелком. В свете яркой луны ей было видно, что он похудел, лицо его осунулось, выглядело усталым. Внезапно появившийся из ночи джигит, красивый, нарядный, на прекрасном коне с серебряной сбруей - Абай заполнил собой всю ее душу. И по-прежнему был он для Тогжан ближе всех, дороже всех на свете.
Джигиты тронули коней. Белогривый иноходец Абая, застоявшийся на месте и нетерпеливо рывший копытом землю, рванулся с места и пошел плавным, ровным ходом. Начищенная серебряная сбруя на нем сверкнула в лунном сиянии и померкла в темноте. Высокий всадник на светлом коне удалялся, постепенно сливаясь с мглой ночи, и только белый, пышный хвост его еще светился, отражая лунный свет.
Подойдя к качелям, Тогжан прислонилась к столбику и замерла, склонив голову.
Женге Карашаш сразу заметила, как резко изменилась в лице ее золовка. Желая скрыть ее состояние от внимания других, Карашаш обняла Тогжан и, когда подошли другие женщины, сказала им, что она с Тогжан обсуждает, какое надо угощение предложить гостям. А сама стала шепотом увещевать золовку, чтобы та не выдавала себя
- Начинай петь, вот что... Иначе заметят. Будь осторожнее.
Тут к Тогжан подбежала Керимбала и, схватив ее за руку, повлекла к веревочным качелям.
- Так это и есть Абай? - щебетала она. - Я его в первый раз вижу. Хорошо, что он приехал, правда, Тогжан? Мы заставим его спеть все песни новой родни, которые он разучил у них! И сами разучим их! Ладно, Тогжан? - И, влажно сверкнув зубами, Керимбала беспричинно, просто от своего молодого веселья, звонко расхохоталась.
Тогжан не отвечала. Керимбала подскочила к ней, схватила за руки.
- Ты что? Стесняешься его? Да разве он старик какой-нибудь, чтобы смущаться перед ним? О, разве ты не слышала, как говорят: «Тот, кто смел, тот и съел»? И нечего нам смущаться! Ну, подавайте мне этого Абая! Сейчас увидишь, как я заставлю его песенки петь!
Неуемная Керимбала усадила на доску качелей Тогжан, сама села на другой ее конец и, раскачивая качели, затянула чужедальнюю песенку «Статный конь». Тогжан подругу не поддержала. Но сияющие глаза, сверкающие белизной зубы, хорошенькое лицо и звонкий смех Керимбалы ни с чем считаться не хотели, - и под звонкий ливень серебряных шоппы, то и дело прерывая саму себя заливистым хохотом, она пела одна.
Вернулись Абай и Ербол.
С их приходом ночные девичьи игрища пошли под веселый завод Ербола. Он вместе с Карашаш посадил на доску качелей Абая и хохотушку Керимбалы. Что значило: если джигит и девушка качаются вдвоем, они вместе должны исполнить песню! Керимбала потребовала: спеть Абаю с ней вместе «Статного коня».
Но когда Абай запел, а она начала подпевать - все заметили, что Керимбала затягивает по-другому, сбивает мотив,-сфальшивила не только в начале, но и в середине припева!
Слушавшие девушки и молодые женге дружно закричали:
-Нет! Абай поет совсем по-другому!
- Керимбала! Керимбала, ты поешь неправильно!
- Ей! Озорница! Ты зачем поешь неверно?
- Сначала научись петь в два голоса, а потом уж берись! - захотел кто-то из женщин уколоть Керимбалу.
Ноту смутить было невозможно. Она снова звонко расхохоталась, остановила качели, спрыгнула с них и крикнула:
- Ах, так? Пусть тогда поет кто-нибудь другой! Вот ты, Тогжан! Спой ты! - и не дав ей опомниться, подтолкнула подружку к качелям и усадила ее на доску, лицом к лицу с Абаем.
Керимбала сама стала раскачивать, взявшись за веревки, ей дружно стали помогать и другие девушки.
Махи качелей становились все сильнее, улеты в ночное небо и возвращения назад все выше и жутче - даже у стоящих на земле захватывало дух. И в это мгновение Абай и Тогжан запели. Первый уверенным, радостным голосом повел песню Абай, голос Тогжан чуть был зажат вначале, приноравливаясь к пению юноши, перенимая верный напев, но затем распахнулся во всей своей широте, чудесно слился в дуэте с голосом Абая. Заново начали чужедальнюю «Статный конь», и на этот раз звучало что-то совсем иное, чем при исполнении Керимбалы. Тогжан быстро исправила все искажения, допущенные в их ауле, и песня всех захватила и очаровала своей нездешней красотой звучания. Ербол и окружавшие его девушки радостно завосклицали:
-Уа! Вот теперь правильно!
-Хорошо! Тогжан-то, молодчина, сразу все поняла!
- Пойте! Пойте еще! - крикнули девушки и джигиты в ночи.
Когда качели взлетали в подлунную сторону, Абай ясно видел прекрасное любимое лицо и глаза Тогжан, озаренные светом месяца. На этом лице, казалось, трепетал какой-то особенный бегущий луч от лунного светоча, который весь сосредоточился в освещение дивной красоты этой девушки. Мерцающий розовый луч придавал ее лицу цвет нежности, юности, - душа ее раскрывалась в этой ночи и представала вся в своей внутренней чистоте и свежести Эта душа не скрывала о своем устремлении к любимому, она говорила о своей верности ему навсегда. Их ладное красивое пение сблизило их и слило воедино гораздо сильнее, чем самое крепкое объятие. Отдавшись без остатка мелодии песни и ее словам, оба они доверили ей все свои тайные чувства. Они не песню пели, а поведывали всему миру, этой волшебной лунной ночи, о бесконечной радости своей встречи, этого свидания, когда души их, наконец, слились друге другом. И этому окружающему миру, и равнодушной бесконечности звездного неба, и одинокой луне, и всем, собравшимся на этом маленьком ночном девичьем празднике, - души молодых влюбленных смиренно говорили: «Вот мы перед вами Скажите, в чем мы виноваты?»
Потом запели по очереди. Захваченная мечтой и грезой, Тогжан вся ушла в свою песню - она полилась неудержимым нежным потоком. Абай увидел на лице юной красавицы отсвет чистой детской радости. Излучая эту радость, словно наслаждаясь этой радостью и словно благодаря за эту радость, любимая улыбалась ему. Ее длинные, тонкие, загнутые на концах, словно крылья ласточки, черные брови вскидывались и опускались, порой быстро трепетали, будто пытались сказать Абаю что-то особенное, самое сокровенное.
Абай, вначале запевший песнь радости, песню-приветствие своей возлюбленной, вдруг быстро изменил мелодию и звучание ее. Слова пришли другие, печальные: «Перестанет ли любимая винить любимого, полного грусти и тоски? Ведь он хотел бросить к ее ногам все сокровища своей души, все мечты свои, устремленные к ней, всю вселенную, полную горящих звезд. Что теперь она скажет ему? Если снова безжалостно отвергнет его, - где же в этом мире искать ему утешения и милосердия? Сгореть, без надежды спастись, быть наказанным без праведного суда - за что же такая участь тому, который любит?»
Тогжан ответила следующим песенным куплетом, вполне приличествующим в подобном песнопении, но далее, уже после того как слова Абая предстали совсем необычными для известных ей песенных ходов, а содержание стало слишком глубокомысленным, Тогжан не стала продолжать ответное пение. Она предпочла молча слушать, потупив голову, опустив свои чудесные черные глаза, раскачиваемая на качелях, вместе с Абаем, своими веселыми подругами.
Абай спел четыре куплета под задушевную мелодию песни «Белая березка» и смолк, завершив пение на постепенно замирающем звуке. Слова этой песни написал сам Абай, и он выразил в них всю свою неизбывную тоску по любимой. Джигит, тоскующий по ней, не совсем был тем Абаем, которого так хорошо знал его друг Ербол и другие люди, В глазах друга, внимательно прослушавшего всю песню, появилось чувство неподдельного восхищения - Абаем-поэтом. И подошедшая от качелей к нему Карашаш, жена Асылбека, тоже выразила свой восторг словам песни, зная, что ее сочинил сам Абай. Настолько высоко оценила она его стихи, что во всеуслышание признала их стихами подлинного акына. Но Абай, с блуждающей улыбкой на устах, почти не слушал ее, иное волнение захватило всю его душу
Песни и ночные игрища возле качелей под яркой луной, на просторной поляне продолжались еще долгое время Неугомонный Ербол затеял новые игры: «ак-суек», метание в лунную ночь белой кости, которую ищут джигиты и девушки, разделенные на две играющие группы; «серек-кулак» - волк и ягнята. Волком, который должен схватить ягненка и утащить его на себе, взялся быть сам Ербол. Абай, стоявший рядом с девушками, согласился быть в ягнячьем стаде.
У Ербола все было неплохо продумано. Для начала он стянул и утащил на себе в темноту нескольких девушек. Затем взвалил на плечо Абая и унес его в кусты. Сбросив друга на землю, сказал ему тихо: «Вон, за тем кустом подождешь. Сейчас утащу Тогжан и туда притащу»
Абай стоял в кустах и, сильно волнуясь, ждал. Ждать особенно долго не пришлось. Ербол удачно стащил овечку-Тогжан, хотя на этот раз это обошлось не без трудностей. За ним с криками понеслась большая погоня, которую возглавляла неугомонная Керимбала. Отнеся Тогжан за другой куст, нежели указанный Абаю, он что-то тихо сказал девушке и убежал назад. Все это происходило недалеко от Абая, и он слышал шум в лозняке и голос Ербола.
От волнения Абай не помнил, как он нашел Тогжан, как встретился с нею. Они стояли на небольшой полянке, ярко залитой лунным светом, среди черных кустов лозняка. Не помня себя, они кинулись друг к другу в объятия, Тогжан заплакала. Она плакала сильно, горько, прижавшись лицом к груди джигита. Он нежно приподнял ее голову, стал целовать залитые слезами глаза. Плечи ее вздрагивали, словно от сильного озноба, вся она дрожала, как от страха.
- Не плачь, Тогжан! - говорил он дрожащим голосом, целуя ее волосы, крепко сжимая ее тонкие плечи - Не плачь'
-Обними меня сильнее! Я так соскучилась по тебе!
Тут недалеко послышался шум в кустах, смех и затем крик неуемной Керимбалы'
- Е-ей, Тогжан! Где ты? Не отдам волку свою Тогжан! Беги сюда! -Абай еще раз быстро прижал девушку к себе, поцеловал ее. Лицо ее пылало, щеки разгорелось. Когда уже совсем близко затрещали под ногами ветки и зазвучали крики Керимбалы, Абай быстро поправил на голове Тогжан сбившуюся шапочку и тихо сказал:
-Жди завтра.. Я что-нибудь придумаю.
Пятно лунного света, размером с монетку, упало на зрачок Тогжан, и сверкающие блики вспыхнули в ее огненных слезах, повисших на длинных ресницах. Но когда к ним подбежала Керимбала, оба уже стояли рядом, с виду спокойные. Керимбала подбежала, сверкая на лунном свету влажными белыми зубами, в сбитой набекрень шапочке-борике. Тоненькая, гибкая, она всем телом извивалась на бегу.
- О! Вот вы где! Я боялась, как бы не съел мою овечку волк, а тут, оказывается, другая овечка не прочь съесть ее, а? - звонко хохоча, выбежав из-за куста, Керимбала обняла Тогжан и шаловливо припала к ее плечу.
Развеселившаяся Керимбала, по легкомыслию своему, могла невольно выдать их, желая невинно пошутить над подругой. Абай с опасением подумал об этом и решил говорить с девушкой серьезно.
- Не надо плохо думать о нас, Керимбала. Нет на нас вины, что все получается так. Как нам поступить иначе? Мы встретились с Тогжан, потому что у нас одна и та же печаль, ты же знаешь это, Керимбала!
Но девушка не сразу унялась, по-прежнему прерывая свои слова заливистым смехом, она говорила:
- Ой, ничего не знаю, и слышать не хочу! Что бы ты ни говорил, Абай, не могу я поверить, что намерения твои чисты!
Это было уже совсем нехорошо, Абай смутился. Вмешалась Тогжан, сурово выговорила подругу:
- Прекрати, Керимбала! Не очень-то к месту твой смех. Опомнись, что ты такое несешь, болтушка!
Керимбала мгновенно обиделась, вспыхнула, резко обернулась к подруге и уставилась на нее сердитыми глазами.
Абай поспешил успокоить девушек Ровным, мягким тоном, дружелюбно обратился к Керимбале:
- Надо опасаться злых языков, милая Керимбала. Мало ли как воспримут твою шутку люди. Даже подругу твою, видишь, как задели твои слова! Не надо при посторонних так говорить, ведь это невольно может навлечь беду. Разве ты не согласна со мной?
Сообразительная Керимбала сразу все поняла, но вместо ответа снова заливисто рассмеялась. Такова она была: словно устыдившийся ребенок с добрым чистым сердцем, хотела загладить свою вину - все тем же веселым смехом. Словно желая сказать. «Неужели я тебя обидела, Тогжан"?» - она порывисто обняла подругу и прижала к себе.
- Все, все! Не дуйся на меня, пожалуйста! Больше не буду так говорить'
Все трое, не привлекая к себе внимания, вместе вернулись к остальным Девичьи игрища продолжались, но Абай и Ербол, сказавшись, что им спозаранку надо трогаться в путь, поблагодарили хозяек, тепло попрощались и уехали, не дожидаясь ночных трапез.
Наутро, подтверждая свои слова, оба джигита отправились в Баканас. Спешились у дома Каратая, пообедали, провели в гостях время до наступления сумерек, и когда повсюду утихла суета, к часу, когда люди отходят ко сну, незаметно возвратились в Жанибек.
Подъехали к аулу без лишнего шума. Джигитов, одетых во все серое, никто не заметил. Даже аульные собаки не учуяли их, не подняли шума. В полной тишине они спешились у юрты Ербола, стоявшей на окраине аула.
Глухой ночью, когда люди в домах уже давно спали, Абай и Ербол, словно два вора, собиравшиеся обчистить чужой дом, осторожно прокрались к юрте Асылбека. Забравшись под наружный войлочный полог, стали в темноте шарить руками по деревянной двери, ища щеколду. Тут за дверью раздался слабый звон шолпы. В доме был человек, их ждали. Звон шолпы означал, что за дверью-женщина, и это могла быть Тогжан или ее женге Карашаш.
- Тише! - раздался шепот, дверь открылась.
В доме стояла полная тьма. Когда джигиты вошли, тот же шепот воззвал:
-Абай'.
Абай протянул перед собой руку. Женге Карашаш, а это была она, взяла его за руку и в темноте повела куда-то. Приостановилась на миг и сказала в сторону невидимого Ербола.
-Аты уходи. Он вернется сам
Ербол, бесшумно ступая, неслышно покинул юрту.
Правая рука Абая, протянутая вперед, в темноте коснулась шелкового полога, в это мгновение горячие, трепетные пальцы Тогжан коснулись его лица. Оба они, порывисто устремившись вперед, обрели, наконец, друг друга в исступленных объятиях. Смешалось и замерло их дрожащее дыхание, губы слились в молодом, бесконечно длящемся поцелуе...
В час, когда небо на востоке дня озарилось первыми лучами рассвета, и безмятежный летний день сменял благую лунную ночь, Абай с Ерболом были на пути кЖанибеку.
Вот они перевалили через пустынную вершину холма. Бледная луна была совсем на исходе, редкие бессонные звезды гасли одна за другой. Вспугнутые конским топотом, взвились высоко в небо заночевавшие в придорожном ковыле жаворонки, и сделав первый глоток позлащенного света нового дня, птички сразу же захлебнулись в своих звонких трелях.
Сердце Абая было переполнено счастьем и трепетом жизни. Сбив набекрень свой легкий тымак, пустив своего саврасого иноходца на ровный, свободный бег, молодецки подбоченившись и раскачиваясь в седле, Абай запел.
Он пел полной грудью, красивым открытым голосом, пел долго, без остановок, на всем долгом пути к Ботакану. Великую радость жизни, плескавшуюся в его сердце, и пронзительную нежную печаль, мгновениями обжигавшую его - все это с необыкновенной легкостью истины и высшего вдохновения вложил он в свое пение Слова песни приходили сами, - откуда они приходили? Легко и непринужденно, красивым строем - слова пришли вместе с нежной любовью, вместе с болью разлуки. Песня пришла сама. Все слова ее, истинные и чудесные, пришли сами, быстро и непринужденно. Откуда они пришли?
Не заметил Абай, как проехал всю дорогу до Ботакана, и только при виде аула поэт словно бы очнулся, перестал петь и чуть ли не растерянно посмотрел на Ербола.
А тот, прекрасно чувствуя душу своего любимого друга, ехал рядом, любуясь его счастливым видом, тихо радуясь за него. Абай, натянув поводья, придержал своего саврасого, наклонился с седла и крепко обнял Ербола.
- Ах, не суди меня, дружище Ербол! Много раз я слышал, что есть счастье на свете, есть великая радость. Но что это такое? Я не знал. До этой ночи не знал. А теперь знаю. Ты сам все видишь, Ербол, ты все понимаешь! Я живу, я дышу им, я пою этим счастьем, мой родной, я вкусил радость!
Но встретиться с Тогжан ему больше не пришлось.
Ее брат Адилбек по возвращении из поездки узнал о том, что Абай появлялся на ночных девичьих игрищах и, должно быть, заподозрил что-то неладное. Он злобно накинулся на своих женге, жен брата и дядьев, на соседей-пастухов. Велел выставить охрану вокруг аула и нешуточно пригрозил:
- Пусть только еще раз появится возле Жанибека! Живым ему отсюда не уйти!
Путь Абая в сторону любимой был закрыт. Яркую луну над дорогой заволокло тучами.
Испытывать терпение людей, и без того враждовавших с отцом, было опасно. Приходилось мириться с тем, что пришла беда после мгновения радости.
К тому времени кочевья перешли на другие джайлау, аулы разошлись далеко друг от друга.
Абай выглядел совсем потерянным. Безразличный ко всему, вялый, исхудавший, он перестал интересоваться собой. Все вокруг не радовало его, словно в мире, где высохли все цветы, угасли все огни. Казалось, что его подтачивает тайный недуг.
Встревоженные родные, предполагая свое, решили вновь отправить его к невесте. Не возражая и не проявив никаких чувств, он покорно отправился в поездку на Каркаралы, словно узник, гонимый в ссылку.
На этот раз он пробыл у тестя около полутора месяцев, вернулся назад вместе с Дильдой.
Настало время кочевьям возвращаться на свои зимовья. Оставаясь со своими думами наедине, Абай совсем перестал интересоваться тем, что происходит вокруг, в родных и чужих аулах.
В эту осень Кунанбай возобновил свои хищные нападения на соседей. Очередной жертвой его стал Кулыншак со своими «бескас-ка», пятерыми богатырями. Кунанбай не простил ему избиения своего брата Майбасара и решил наказать за его переход к враждебным котибакам.
Просчитав время, когда кочевье Кулыншака окажется вдали и от Котибак, и от Жигитек, Кунанбай внезапно налетел на него и разгромил его стан. Забрал весь скот, разграбил имущество, к тому же сумел добиться того, что двоих из «пяти удальцов», Садырбая и Надан-бая, отправили в ссылку в Сибирь, а третьего сына, Мунсызбая, насильно поселил на окраине аулаЖакипа в качестве заложника. «Кулыншак избил моего брата, опозорил моего сына, за это и наказан» -гласил приговор Кунанбая. Кулыншак с Манасом оказались выброшенными на одинокое существование отдельным очагом. Не дав опомниться другим родственникам, Кунанбай, сотворивший все это за один день, - как ни в чем не бывало, по примеру прошлых лет, - собирал всех вождей родов на обильные пиршества, угощал на славу, не жалея жирных баранов, и тем замял свое новое злодеяние.
Ко времени возвращения Абая все стычки и раздоры уже закончились. Аулы вроде бы жили мирно и спокойно. Но копилась, росла глухая злоба против Кунанбая в обиженных им аулах.