Письма Майре я мысленно продолжаю писать до сих пор. «Майра, почему ты взяла их? - упрекал я ее после смерти сыновей. - Почему ты меня не жалеешь?»

 

А недавно я сообщил ей, что у меня родился сын.

 

«Ты ведь не осудишь меня за то, что я решился на этот шаг. Когда не стало тебя, а потом наших сыновей, мы с матерью, твоей любимой свекровью, спрятавшись каждый в своей комнате, тайком друг от друга изливали боль в слезах. Абай, когда в один год ушли из жизни оба его сына, не выдержал - через сорок дней не стало его самого. А я вынес эту боль, потому что не хотел, чтобы шанырак Ашимовых разнесло так, словно в него попала атомная бомба. Мне так хочется, чтобы свет нашего с тобой очага еще долго согревал наших с тобой друзей.

 

Ты знаешь, я познакомился с малышом Асанали, когда он, еще трехмесячный зародыш, находился в чреве матери. Я удивился словам врачей, что у человека первым формируется сердце, а лотом позвоночник и все остальное. В следующий раз ультразвук показал главный предмет его принадлежности к мужскому полу. Я был безмерно рад - у меня будет сын! И с той поры я стал с ним разговаривать. За месяц до рождения УЗИ вдруг не показало крохотную писульку, и я страшно расстроился.

 

Мой младший сын родился на моих глазах. Врачи не смогли мне отказать, когда я попросил их об этом. Ты спросишь: зачем я это делал? Но ведь я актер, а значит, должен испытать в этой жизни все - вплоть до того, как человек появляется на этот свет. Я страстно молил Всевышнего, чтобы малыш родился здоровым, и, не желая рисковать, настоял на кесаревом сечении. Едва врач, подняв новорожденного над головой, произнес: «У вас сын», сердце мое наконец встало на место. Младенцу перевязали пуповину, мать осталась в операционной, а меня отвели в отдельную палату, чтобы положить сына мне на грудь. Крохотное красное тельце коснулось меня, и показалось, что я обнимаю весь мир! Я услышал биение его сердечка, его дыхание».

 

Вторая книга - это воспоминания о сыновьях. Те малые крохи, которые я запомнил, пока они росли, учились, мужали, становились зрелыми. Оставаясь наедине с самим собой и размышляя о своей жизни, я и оправдываюсь перед ними, и советуюсь. «Как вы могли меня оставить, дорогие мои? - невольно укоряю я сыновей. - Едва я подумаю о вас, как сердце начинает сжиматься от тоски. И я, простите меня за это, стараюсь отогнать мысли о вас, иначе просто не выживу. А ведь на мне лежит огромная ответственность перед Богом и людьми и за ваших осиротевших детей, и за ваших сестренку и братишку. Нет, нет! Никто из них не заменит вас, но я знаю, вы тоже хотели, чтобы на свет появился малыш Асанали. После его рождения мне стало легче жить и дышать. А вы, я это всегда чувствую, хотите, чтобы я жил долго. Поэтому и не зовете меня к себе. Когда я вижу вас во сне, вы всегда уходите от меня. Вы словно хотите сказать: что же станется с еще неокрепшими Ашимовыми, если и тебя не будет рядом с ними?».

 

«Аманат аркалаган адам» - «Человек, оставшийся выполнять наказ или взявший на себя ответственность за долги тех, кто ушел в мир иной», - говорят про таких, как я. Такую ношу дал мне Всевышний, и я против его воли идти не могу.

 

Я живу с ощущением, что Мади и Саги смотрят на меня с надеждой откуда-то издалека. Они словно хотят сказать: «Отец, ты ведь сильный, ты все вынесешь». А я им отвечаю: «Верю, что мы с вами встретимся, но хочу прийти к вам с чистой совестью. Тогда я смогу вас наконец прижать к своей груди и сказать те нежные и ласковые слова, которые сейчас говорю маленькому Асанали».

 

По утрам почему-то Мади вспоминаю чаще, чем Саги. Пронзительный взгляд, которым сын смотрел на меня в тот последний миг, стоит перед глазами, словно это случилось вчера. Сын, уже безмолвный, будто спрашивал: что теперь с тобой будет, отец? А, может, мой старший хотел сказать, чтобы я уберег его детей от тех испытаний, которые выпадали на их с Саги долю за мои грехи? Что ж, я приемлю это.

 

Когда в один год ушли оба моих сына, я понял: это расплата за гордыню.

 

Был в моей жизни момент, когда я никого, кроме себя, не признавал. Выдержать ту славу, которая обрушивается на актеров в одночасье, без издержек для души практически невозможно. Я десять лет (с 30 до 40) жил фактически бесконтрольно и неподсудно. В кино и театре - первый, на всяких застольях главный тост мой, в документах надобности не было, даже когда ходил на приемы в ЦК, - охрана и так узнавала. Я, вчерашний аульный мальчишка, который терялся и краснел даже на студенческих вечеринках, утратил ощущение реальности.

 

Сейчас бы никогда этого себе не позволил, а тогда мог запросто обозвать кого-то из коллег бездарщиной, хлестнуть бранным словом... Шакен Кенжетаевич Айманов, единственный человек, перед которым я пасовал, который мог одним взглядом поставить меня на место, уже ушел из жизни, когда я был в апогее славы...

 

Но не будь таких ошибок в моей жизни, не было бы ни человека, ни актера Асанали Ашимова, а по большому счету - Судьбы актера. Все-таки я, несмотря ни на что, прожил неплохую жизнь Хотя и говорят, что все мы гости на этой земле, безответственным временщиком, статистом или марионеткой судьбы я не был никогда. Поклоняясь как истинный крестьянский сын земле, я старался быть на ней рачительным хозяином.