II. РОЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ „СОБРАНИЯ СВЕДЕНИЙ" ДЛЯ КИТАЕВЕДЕНИЯ
Содержание переведенных Бичуриным текстов „Собрания сведений" исключительно разнообразно. В них нашла свое отражение история народов Азии, а именно: Маньчжурии и Кореи (ч. II — "О восточных иноземцах", разделы о племенах ухуань, кидань, кумохи, сяньби в ч. I), Монголии (в основном ч. I. разделы о гуннах, жужанах, тупо, хойху), Южной Сибири (главным образом глава о хакасах в ч. I), Восточного Туркестана (Повествование о Западном Крае, ч. III), Средней Азии (там же).
Опубликованные Бичуриным переводы охватывают период времени главным образом со II в. до н. э. вплоть до середины IX в. н. э., хотя в отдельных случаях приведены более ранние свидетельства, например о гуннах — большей частью легендарного характера — и более поздние — до X в., например, о киданях.
Как бы продолжением книги Бичурина явились переводы и изложение китайских источников X—XIII вв. академика Васильева, а также работавшего в Петербурге Бретшнейдера. Бретшнейдер расширил хронологические рамки, опубликовав сведения из китайских источников Юаньской и Минской эпох вплоть до XVII в .
Однако перевод Бичурина стоит на первом месте как по объему, так и по точности и полноте извлечений. Поэтому именно труды Бичурина явились опорой в исследованиях для позднейших русских ученых — напомню хотя бы имена В. Григорьева, В. Радлова, Н. Веселовского, В. Бартольда, К. Иностранцева, Г. Грумм-Гржимайло, не говоря уже о десятках других, менее крупных ученых.
Тема переиздаваемого ныне труда Бичурина, завершенного первым изданием в 1851 г., не была для него нова. Этой темой — историей Центральной и Средней Азии, по данным, заключенным в китайских летописях, Бичурин интересовался с первых дней своей научной деятельности. Его первыми крупными печатными работами были „Записки о Монголии" (1828). „Описание Джунгарии и Восточного Туркестана в древнем и нынешнем состоянии" (1829), „Описание Тибета в нынешнем состоянии" (18 2 8) и „История Тибета и Хухэнора, с 2282 г. до P. X. до 1227 г. по P. X." (1833), „Исторический обзор ойратов или калмыков XV столетия до настоящего времени" (1834), „История первых четырех ханов из дома Чингисова" (1829).
Бичурин был в такой же степени и историком Центральной и Средней Азии, как и историком Китая, о чем говорят его труды: „Китай, его жители, нравы и обычаи, просвещение" (1840), „Статистическое описание Китайской империи" (1842), „Китай в гражданском и нравственном состоянии" (1848).
Тема „О народах, обитавших в Средней Азии", была темой начала и конца его научной деятельности.
В 1846 г. Бичурин получил задание от Академии Наук написать сочинение на тему „История древних среднеазиатских народов". Напомним, что в 1847 г. русские войска начали наступление на Среднюю Азию и для Академии Наук составление такого труда имело особо актуальное значение. Для составления этой работы Бичурин предпринял огромный труд по извлечению материалов из китайских источников. Даже скептически относившийся к нему биограф Н. Шукин писал: „Последним трудом о. Иакинфа была "История народов, обитавших в Средней Азии”. Он употребил на нее четыре года постоянного труда и расстроил здоровье”.
Непреходящая ценность этого труда Бичурина состоит в том, что он дал исследователю тексты во всей их полноте и многообразии, в достаточно точном переводе и со всеми разночтениями. Бичурин сделал впервые то, что в Западной Европе лучшие ученые начали делать в полном объеме намного позднее.
Получив в 1946 г. задание написать „Историю народов Средней Азии", Бичурин у же в 1848 г. представил свой труд в Академию Наук.
Материалы, извлеченные из Архива Академии Наук, свидетельствуют, что в значительной мере инициатива в создании названного труда принадлежит самому Бичури-ну.
В январе 1846 г. Бичурин обратился в непременному секретарю Академии Наук Фуссу со следующим письмом:
„Ваше превосходительство Милостливый Государь Павел Николаевич!
Китайская история содержит в себе сведения о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена; нередко касается южной Азии и южных пределов Европы, а чаще южных пределов Сибири от Бухтармы к востоку. Сии сведения при всей своей " краткости могут, по моему мнению, принести пользу истории, когда будут: 1) собраны в одно целое, 2) изложены в точном переводе текста и 3) пояснены историческими и географическими примечаниями, что для опыта сделано мною в приложенной у сего статьи о Коканде. Но подобный труд, по известным у нас причинам, не может быть предпринят без определенной цели: посему осмелюсь просить Ваше превосходительство представить статью о Коканде на рассмотрение Императорской Академии Наук; и если Академия, судя по сей статье, признает мое предложение полезным для науки, то я изъявлю готовность продолжать предложенный труд в пользу Академии, а в вознаграждение издержек желаю только получить с ее стороны уверение в награде, какую мера и польза моего уже оконченного труда заслуживать будет...
Ожидая Вашего, милостливый Государь, содействия в новом моем предположении имею честь быть с истинным почтением и совершенной преданностью Вашего Превосходительства покорнейший слуга м(онах) Иакинф.
Январь 21 1846 г.".
Уже 30 января 1846 г. Бичурин передал на рассмотрение Академии Наук в качестве образца будущего произведения пробный перевод китайского источника (Шицзи) о Коканде, т. е. „Повествование о Давани" Чжан Цяня, легшее в основу одной из глав работы китайского историка Сы-ма Цяня „Исторические записки".
Протокольная запись (на французском языке) заседания третьего отделения (историко-филологического) Академии Наук гласит, что Бичурин „полагал", что краткие заметки истории Китая о разных народах, населявших его, могли бы служить источником для исторических обследований, если б они были: „1) точно переведены, 2) соединены в одно целое, 3) снабжены и разъяснены историческими и географическими примечаниями". Отделение постановило передать представленный Бичуриным образец перевода на рассмотрение академику Броссе.
В июне 1846 г. Броссе дал блестящий отзыв об этом образце работы, которую, как следует из протокольной записи, Бичурин предполагал назвать „Исторические сведения о народах, населявших Среднюю Азию и южные пределы Сибири от древнейших времен до IX в. по P. X.". Броссе остановился в своем отзыве на некоторых весьма существенных деталях. Суть его замечаний сводилась к следующему.
Отметив характер намеченной Бичуриным работы о Джунгарии, Тибете, независимой Татарии и Китае, он указал, что текст, переведенный Бичуриным в качестве образца, уже был в 1826 г. переведен на французский язык Абелем-Ремюзе и опубликован в Nouveau journal Asiatique (т. II, стр. 498 и сл.). На основании опыта французского перевода Броссе считал необходимым:
1) Безукоризненное знание переводчиком китайского языка и снабжение перевода критическим комментарием путем дополнительной выборки из других китайских текстов;
2) Хороший литературный язык перевода, точный перевод всех титулов и терминов, точное указание тома и страницы источника, обозначение дат не только по годам христианской эры, но и по „няньхао", т. е. китайскому летоисчислению.
Броссе, учитывая прошлые труды Бичурина, выражал уверенность, что последний сможет все это сделать, в частности дать „Статистическое описание Китая". Далее Броссе высказал пожелание о снабжении работы картами с древними и современными названиями.
Отмечая 20-летнюю работу Бичурина над этой темой и подчеркивая его авторитет, Броссе, однако, предостерегал переводчика от вольного перевода и приводил отдельные примеры унификации Бичуриным терминов, не соглашаясь, например, с употреблением термина „воевода". Броссе считал также необходимым давать текст полностью и не опускать казавшиеся Бичурину не интересными детали. „В истории,— заключает Броссе,— нет ненужных указаний".
Наконец Броссе рекомендовал перевод делать не на русский язык, поскольку им не пользуются ученые, а, например, на латинский.
Эти замечания, за исключением совета переводить на латинский язык, были приняты Бичуриным и его благодарность за советы была отмечена в протоколе на французском языке как благодарность за instructions. Постепенно эти советы коллеги стали восприниматься как инструкция — программа. Тем самым как бы снижалась исследовательская роль самого Бичурина. Так, в ответе заместителя непременного секретаря ординарного академика Буняков-ского сообщалось:
„Г. члену-корреспонденту Академии Наук отцу Иакинфу
В январе месяце сего года Вы изволили препроводить к г. Непременному Секретарю Академии Наук, для представления на рассмотрение ее, статью о Коканде, с изъявлением готовности, если Академия, судя по этой статье, признает Ваше предложение на счет собрания сведений о Китайской империи полезным для науки, продолжать предположенный труд в пользу академии, причем в вознаграждение издержек Вы изъявили только желание получить со стороны Академии уверение в награде, какую мера и польза Вашего уже оконченного труда заслуживать будет.
Г. Броссе, коему историко-филологическим отделением Академии было поручено рассмотрение Вашей статьи, в донесении своем, представленном Отделению, вполне одобряет предложенную Вами себе задачу и находит только необходимым дать Вам некоторые указания и обратить Ваше внимание на некоторые меры, которые бы Вам надлежало принять для большего усовершенствования Вашего труда и в особенности для содержания его более полезным для ученых, более достойным одобрения Академии, которая, в таком случае, будет иметь возможность удостоить такой труд Ваш желаемым поощрением и необходимым для оного воспоможением, к чему установленные г. Демидовым награды представляют Академии столь большие средства. Историко-филологическое отделение Академии Наук, одобряя со своей стороны таковое представление, постановило препроводить к Вам оное в засвидетельствованной копии для будущих соображений. Статья Ваша при сем также возвращается.
За непр. Секр. Орд. акад. Буняковский."
Подчеркнутое мною слово Букяновского „указания" было в протоколе превращено в инструкцию, а биографами (Н. Щукиным, Н. Веселовским) — в программу. Правда, и сам Бичурин, не придавая особого значения этому термину, употребил его в своем предисловии.
Приступив к обработке своих материалов, собранных, очевидно, еще в Пекине, Бичурин уже в декабре 1847 г. докладывал Академии:
„В продолжении минувших двух лет собирание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, приведено к концу. Остается пояснить сии требует еще не менее двух лет. Но чтобы напрасно не терять время в сем остальном труде, нужным считаю покорнейше просить Вас, Милостливый Государь, представить Академии Наук предисловие, с изложением порядка, которого я держался при переводе текста, по возможности придерживаясь данной мне программы касательно строгой буквальности в изложении; и если Академия не найдет препятствия допустить сей порядок, то я решусь немедленно приступить к окончательной отделке истории древних народов в Средней Азии.
Честь имею быть с истинным к Вашей особе уважением и совершенною преданностью
Вашего Превосходительства Милостливый Государь, покорнейший слуга м(онах) Иакинф.”
Предисловие Бичурина было отослано в Казань на отзыв крупнейшему востоковеду того времени О. Ковалевскому.
26 мая 1848 г. Ковалевский представил в Академию „Записку о предисловии о. Иакинфа к новому его сочинению о среднеазиатских народах".
В этой записке Ковалевский высоко оценивал труд Бичурина, отмечал лишь отрицательное отношение Бичурина к античным авторам, в частности к Геродоту, и „его намерение китайцев пояснить китайцами". О. Ковалевский указал, что не всегда и китайцы были правы в своих исторических свидетельствах.
В заключение своего краткого отзыва Ковалевский писал, что сочинение Бичурина „историкам открывает новые богатые материалы для критической обработки, а нашему отечеству принесет честь первенства в поощрении столь полезного и колоссального труда".
Бичурин, не согласившись с замечаниями Ковалевского, сохранил в основном свой текст, и вскоре работа была представлена в Академию.
17 апреля 1849 г., когда обсуждалось присуждение демидовских премий, Ковалевский дал развернутый отзыв на эту работу Бичурина.
Отзыв Ковалевского, к которому присоединился востоковед И. Войцеховский, был весьма благожелательным для Бичурина. Ковалевский называл работы Бичурина „дорогими подарками". Он отмечал, что „Собрание сведений" — плод 20-летнего труда и является прежде всего источником, данном в прекрасном переводе. Ковалевский писал, что Иакинф „старался передавать их (сведения. —А Б.) буквально, и, может быть, слишком буквально. Намерение нашего синолога быть посредником между древней летописью Китая и нами исполнено добросовестно. И если бы, кажется, мы успели склонить переводчика к литературной отделке его книги, а именно к сглажению угловатостей выражений, в русском переводе верно исчез бы характер китайской летописи. Но как сборник, приготовленный к изданию, имеет в виду послужить только материалом для будущего историка Средней Азии и, следовательно, предназначается для ученых, то, по нашему мнению, он должен остаться в нынешнем виде, без значительного изменения".
Трудно возразить против этой оценки. Справедливы были и пожелания Ковалевского, в частности о необходимости развить указатель. Правильны замечания о недостатках книги — слабости критического аппарата.
Выход книги Бичурина в свет вызвал много рецензий и откликов. К печати Бичурин представил именно „Собрание сведений", а не „Историю", впоследствии часто упоминавшуюся биографами Бичурина. „Историю" он подготовлял, но текст ее, судя по розыскам С. А. Козина, остался не напечатанным. Однако возникает предположение, что „История" и „Собрание" —два варианта одного и того же сочинения. Не случайно некоторые экземпляры издания имеют на переплете в начале названия термин „История", а на титуле — "Собрание”.
Издание книги началось во второй половине 1849 г. В письме Бичурина от 27 июня 1849г. сообщалось, что „рукопись прошла цензурный комитет и что теперь ничто не препятствует приступить к печатанию, а литографирование карты надобно отложить до следующего марта."
По данным Центрального государственного исторического архива в Ленинграде, II и III части (о первой сведений нет) труда Бичурина поступили в цензуру 12 октября 1849 г. и были рассмотрены цензорами Алагиным и Срезневским 16 и 17 октября того же года.
В письме от 8 июня 1850 г. Бичурин хлопочет перед непременным секретарем Академии Наук академиком П. Н. Фуссом об отпуске средств для завершения издания III части и литографирования карты, причем из этого письма следует, что I и II части уже напечатаны. 1 марта 1851 г. Петербургский цензурный комитет выдал билет на выпуск их типографии отпечатанной книги Бичурина в трех частях.
* * *
Остановимся на суждениях современников о последней работе Бичурина. Наиболее крупные рецензии на труд „Собрание сведений" появилась в „Журнале Министерства народного просвещения" (Н. Щукина) и в „Отечественных записках" (Мирза А. Казембек).
Н. Щукин писал: „Наш знаменитый синолог о. Иакинф, несмотря на преклонные лет и слабость, не перестает дарить нас книгами о Китае. Желая сколь возможно объяснить историю народов, обитавших в Средней Азии, он выбрал из двух Китайских Историй все, что казалось ему заслуживающим внимания, и перевел на русский язык. Академия Наук снабдила его пособием из Демидовского капитала, при помощи которого вышла в свет и обогатила нашу историческую литературу.
Взыскательным читателям кажется упущением, что о. Иакинф ограничился только XI столетием по P. X.; другие скажут, почему он не написал Истории полной, а издал только отрывки в виде материалов. На это можно отвечать уже тем, что подобный труд не по силам человеку, перешагнувшему за 70 лет своей жизни. Довольно и того, что сделано. Осуждать берется каждый, но сделать могут не многие. Мы уверены, что каждый истинно ученый, жаждущий познаний исторических, найдет в сочинении о. Иакинфа неисчерпаемый родник".
„Современник" ограничился краткой аннотацией. Отметив, что книга является собранием переводов с китайского, рецензент писал: „ Светский человек не найдет в ней занимательности, о дамах мы и не говорим; но ученый, особенно посвятивший себя русской истории, переберет все ее листочки от доски до доски. К величайшему удивлению он узнает, что южная Сибирь имела обитателей еще до P. X., что по ту и по сю сторону Байкала обитал народ, который китайцы называли динлин, к западу от них в Енисейской губернии жили лагасы (хакасы. — А. Б.), что в нынешней пустынной Монголии задолго до P. X. образовалось ханство Сюн-ну, или, по южному китайскому произношению, Хун-ну, увлекшее отца Дегиня во мнение, что гунны, опустившие Римскую Империю, были монголы. Основатель государства сунну, Модо-хан, по западным азиатским писателям — Агусхан (Огуз-хан-АБ.), распространил свои завоевания далеко на Север в нашей Сибири".
Судя по этой цитате, рецензент слабо разбирался в специальных вопросах, затронутых книгой, о чем говорят исковерканные, по сравнению с текстом Бичурина собственные имена.
Сам Бичурин написал нечто вроде автореферата, где он объясняет систему работы — перевод китайских подлинных сочинений, ибо, по его мнению, есть три пути исследования: прямой, косвенный и мечтательный (фантасмагорический). Бичурин ратовал за „прямой путь".
Бичурин резко критиковал расистскую теорию Ю. Клапрота, который указывал, что усуни — финского происхождения, на том основании, что они „имели русые волосы и голубые глаза".
Далее он защищает монгольскую теорию, в частности происхождение тюрков-тугю и уйгуров, и отмечает кратко историю создания своего труда и его структуры. Бичурин также сообщает, что он сам изъявил желание собранные им сведения издать в Академии Наук. Предложение (вероятно, имеется в виду Ковалевский) дополнить эти сведения данными греческих и западных (арабско-персидских) авторов Бичурин отвергал на том основании, что китайские сведения — это введения официальные, а греческие и „азиатские" еще сами требуют разъяснения.
В заключение Бичурин сожалеет, что не успел сделать на основе изданных им материалов три исследования:
1) о торговых отношениях „северо-каспийских татар" с Римом;
2) о пути гуннов из Монголии в Европу;
3) разъяснить древнее расселение тунгусских племен.
По поводу этих тем он писал: „желательно, чтобы со
временем наши ориенталисты обратили должное внимание и на сии предметы, не страшась труда, сколько бы ни был он велик и тягостен; а труд этот не мало времени требует для внимательного соображения". Отметим, что эти темы рассматривались востоковедами и в дальнейшем, как темы особо актуальные.
Остановившись на уйгурской проблеме, ставшей в те годы в русском востоковедении (в связи, в частности, с работой известного русского востоковеда Мирзы А. Казембека „К вопросу об уйгурах") одной из животрепещущих тем, Бичурин привлек, пожалуй, первый из синологов, тексты из истории династии Лян, только почти через пятьдесят лет упомянутых известным востоковедом
О. Франке.
Много внимания работе Бичурина посвятил Казембек, который вообще высоко ценил труды его, а „Записки о Монголии” называл „превосходным сочинением".
Казембек справедливо отмечал необходимость критически относится к китайским текстам и указал на недостаток работы — отсутствие комментария и сопоставления с другими источниками. Казембек подошел к труду Бичури-на как к „Истории о народах", а так как, по его мнению, в рецензируемой работе нет истории, то он предлагал для нее даже другое заглавие — "Исторические материалы для изучения народов Средней АзииПо поводу переводов Бичуриным китайских текстов Казембек писал: „Никак не могу вместе с о. Иакинфом слепо верить авторитету китайских летописей и историков, всякий рассказ их считать актом и фактом историческим, не допускать критической обработки этой истории" и т. д.
Далее, сопоставив данные Бичурина с известиями западных источников, рецензент справедливо упрекает его за отсутствие комментария: „Все это было бы полезно объяснить, и никто лучше о. Иакинфа не мог бы этого сделать; но о. Иакинф предоставил самую трудную и интересную часть другим”.
Сравнивая параллельно текст „Собрания сведений" с текстом „записок о Монголии", Казембек отмечает разночтения о переводах Бичурина, особенно в разделах о тюрках-тутю, кагане Далобяне и др.
Среди других замечаний Казембека отметим его критику карты и указателя Бичурина, по мнению Казембека, не облегчающих пользование трудом.
Выше мы касались других рецензий. Критика единодушно упрекала Бичурина в идеализации Китая и всего китайского, „монголизации" ряда древних народов, в слабости комментария и вспомогательного материала.
В целом мы и сейчас разделяем оценку, данную еще в 1851 г. „Собранию сведений”: это был „новый важный труд нашего знаменитого ученого и новое блистательное право на давно приобретенную им известность, как первого синолога в Европе”. Но такая оценка не снимает с нас обязанности отметить и недостатки труда и метода Бичурина.
Мы говорили выше о идеализации Китая автором. Здесь мы остановимся на конкретных научных ошибках Бичурина, связанных главным образом с трудом „Собрание сведений". Бичурин отождествлял этническую принадлежность древних народов с этнической принадлежностью современного населения тех же районов. Так как на территории расселения монгольских племен действовали до господства монголов различные племена — гунны, сяньби, жужане, тюрки-тугю, уйгуры и другие, то они, по Бичурину, являлись не чем иным, как монгольскими племенами. И Бичурин — страстный поклонник и защитник теории монгольского происхождения всех этих народов. Он монголизирует тюрок-тугю, называя их дулга и этимологизируя их имя из монгольского языка, и один из тюркских народов-уйгуров, выступающих в древне-китайских текстах под именем хойху, которых он отождествлял с племенем монгольского происхождения — ойхор. В данном вопросе Бичурин уступал в правильности суждений своим современникам — Клапроту и Казембеку,— установившим, в частности, тюркоязычный характер хойху-уйгуров.
Защите теории монгольского происхождения указанных народов Бичурин посвятил немало труда, и по существу нет такой работы, в которой он не возвращался бы к этому вопросу. Развернутую аргументацию он дал в одной из своих журнальных статей в 1850 г. Он писал: „Китайская статистика И-тхун-чжы показывает восемь единоплеменных владетельных домов, народные названия, последовательно одно за другим. Сии дома были: хунну, ухуань, сяньби, жужаны, дулга, ойхор, сйэяньто, кидань".
Далее он отмечал: „Итак, происхождение монгольского народа и дома монгол, от которого сей народ получил народное название, суть две вещи совершенно различные между собою. Начало монгольского народа восходит слишком за 25 столетий до P. X.; дом монгол, напротив, возник в начале IX, усилился в начале XII, основал Монгольскую империю в начале XIII столетия по Рождестве Христове".
Указание на различное происхождение имени народа и самого народа говорит о первом отдаленном приближении Бичурина к правильной постановке проблем этногенеза.
Бичурин был выдающимся этнографом своего времени, о чем говорят прежде всего его „Записки о Монголии", письма во время путешествий, его труды, посвященные земледелию в Китае и ряд других. Однако он выступает в них как исследователь, теряющий историческую перспективу, идею развития.
Быть может, в этом сильней сказались корни его образования, его среда, против богословского мировоззрения которой он сам выступал всю свою жизнь.
Ошибки Бичурина заключались в том, что он переносил этнографическую характеристику современных народов данной территории (Монголии) на глубокую древность. Здесь сказываются его антиисторические взгляды.
Та же причина привела Бичурина и к другой ошибке: в районах Восточного Туркестана и Средней Азии, где уже его время господствовали уйгуры, узбеки, казахи, китайский термин „ху"— варвары, т. е. „не китайцы", он отождествлял с именем тюрок. Однако китайцы, особенно в этих районах, как правило (за немногими исключениями), под этим термином понимали как раз не тюркские племена, а оседлое, не китайское, главным образом согдийское население, что со всей определенностью выявили труды последующих китаеведов.
Таковы эти наиболее главные ошибки Бичурина в его сочинении „Собрание сведений", возникшие в результате некритического восприятия китайских источников и вытекавшие из его общей исторической концепции.
Бичурин допускал и фактические неточности в комментариях, особенно в племенных и географических названиях. Отчасти это связано с приурочиванием большинства событий к территории Монголии. Он был увлечен монгольской этимологией имен. Ошибки его отчасти объясняются уровнем исторических знаний, данными исторической географии того времени. Эти неточности давно уже были подмечены прежде всего русскими учеными. Укажем, например, на указанное Васильевым и Позднеевым неверное толкование Бичуриным термина Хань хай, который он отождествлял с Байкалом, когда китайские анналы называли так пустыню Гоби (буквально „Песчаная пустыня"); укажем на безоговорочное отождествление древнеферганского города Эрши с Кокандом, современным Бичурину центром Ферганы, и т. п.
Подобного рода неточности не снижают значения переводов Бичурина, блестяще передающих смысл китайского подлинника и, как правило, без существенных и больших пропусков.
Следует оговорить, что Бичурин не ставил перед собой специальных задач узкого филолого-лингвистического плана. Он допускал в переводе унификацию ряда терминов и выражений. Так, например, он сплошь и рядом унифицировал понятия чжанн, дачэнь, гуйжэнь и другие, переводя их словом „старейшина", хотя в китайском подлиннике понятия эти не идентичны. Укажу, что Бичурин, как правило, переводит обозначение оседлых поселений терминов „город", хотя в китайском тексте часты существенные различия (чэн, чэнго, ванду, уши и т. п.), а термин, „чэн", чаще всего употребляемый источниками, имеет в разные эпохи разное содержание. Имеет место у Бичурина вместо точной китайской терминологии некоторая унификация, например, многочисленных названий лошадей (тяньма, шаньма, шэньма и т. п.) термином „аргамак", который китайцы начали употреблять с XV в. Аналогичные неточности встречаются в передаче титулов и терминов родства, изредка в транскрипции собственных имен ("Хынлос" вместо „Талас" и т. п.).
Таким образом, Бичурин, максимально точно придерживаясь смысла текста, не всегда был точен в передаче специальных терминов, обращая в то же время внимание на аутентичную передачу географических названий и собственных имен. Из этого следует необходимость осторожно пользоваться специальной терминологией его переводов, беря ее только в большом контексте. Мало в этом случае помогает сличение переводов авторов, хотя, несомненно, это путь к некоторому предупреждению ошибок. Больше пользы приносила комментаторская литература (основные названия которой приводятся в нашем предисловии, а основные выводы ее учтены в указаниях).
Сам Бичурин постоянно улучшал свои переводы. Он продолжал улучшать и свой последний труд. Н. С. Моллер писала: „В том же году (1851 —А Б.) вышло в свет его последнее сочинение: "О народах, обитавших в Средней Азии”, удостоенное Академией Наук Демидовской премии. Надо думать, что он еще успел просмотреть его до болезни, потому что на находящихся у меня печатных экземплярах этого издания сохранились маленькие поправки, сделанные карандашом и чернилами его рукой".
Однако болезнь, начавшаяся еще с зимы 1850 г., не позволила, видимо, довершить эту работу, а то, что было сделано, до нас не дошло.
Недостатки работы Бичурина, таким образом, очевидны.
Некоторые недочеты в части транскрипции имен, отдельных толкований их и т. д. устраняются в настоящем издании.
Для того, чтобы выявить значение переиздаваемого труда Бичурина, проследим основные этапы развития аналогичной литературы, переводной и реферативной, обобщающей и исследовательской, по темам, затронутым в „Собрании сведений". Литература эта огромна. Она может быть исчислена многими десятками имен и сотнями названий, не говоря уже о рецензиях, откликах, об использовании ее данных в смежных дисциплинах и родственных сюжетах исследования, например, в нумизматике, археологии, этнографии.
Большую известность, несмотря на их крупные недочеты, получили труды француза Дегиня, который в своей „Генеральной истории гуннов, тюрок и прочих татар", вышедшей в 1756 г., фактически дает только пересказ (а не переводы) китайских источников. От него мало чем отличаются Клавдий Висделу в своей „Истории Татарии" и Эрбело в „Восточной библиотеке" .
Если упомянуть еще Майя, который, собственно, сделал перевод маньчжурской версии (а не китайского текста) Тунцзяньганму погодной летописи, посвященной истории Китая (до XII в.), положенной в основу многих поздних историй страны, например, Кордье, то этим можно ограничить перечень названий для XVIII в.
Тогда еще оставались неизвестными современникам труды русских исследователей Китая XVII—XVIII вв. (Спафарий, Унковский и др.).
Первая половина XIX в. связана с именами Абеля-Ремюза и Юлиуса Клапрота. Труды первого были ближе к китайским подлинникам, чем второго. Абеля Ремюза больше интересовали проблемы Восточного Туркестана, а основу его трудов составляли главным образом китайские же сводки и энциклопедии типа Ма Дуань-линя. Политолог Ю. Клапрот опирался также на переводы и сводки, давая в своих трудах главным образом пересказы и рефераты или переводы трудов других ученых, например того же Бичурина.
Современники Бичурина — Шмидт и Шотт, позднее Габелентц и другие, хотя и опирались иногда на подлинный Китайский текст, предпочитая маньжчурские переводы, по существу пересказы, но ограничивали свои интересы в этой части, главным образом, исследованием одного из народов, например, монголоязычных киданей или тюркоязычных кыргызов-хакасов.
Бичурин был первым европейским ученым, вставшим последовательно на путь публикации переводов китайских подлинников. Уже в этом его огромная заслуга перед русской и мировой наукой.
Уже после Бичурина на путь исследования китайского подлинника стал Станислав Жюльен с серией своих переводов сочинений Сюана Цзана или об уйгурах, но и он опирался на китайские же сводки весьма позднего времени, вроде раздела об иноземцах ("бянь-и-дянь" и Тушуцзячэн XVII в.), извлечения из Ма Дуань-линя (XIV в.)10 или сочинения Сиюйвэнь-цзяньлу (XVIII в.).
Накопленные в первой половине XIX в. материалы давали возможность перейти к истолкованию текстов. Среди авторов XIX в. выступают многочисленные интерпретаторы, они же порой являлись и переводчиками текстов.
Так, например, Плат, Пфицмайер, Вайли продолжали переводить тексты о гуннах, Паркер о „скифо-тюрских племенах". Последний подвизался на поприще историка с весьма заумными и для того времени теориями.
Кингсмилл и Хирт вели длительный спор по интерпретации данных китайских источников. Хирту принадлежат крупные работы на темы, разработанные Бичуриным в „Собрании сведений".
Открытие русским ученым Ядринцевым в 1889 г. древнетюркских стел на Орхове и изучение их двумя экспедициями — финляндской (1890) и русской (1891) — снова оживили интерес к этим проблемам. Историографический обзор этих работ уже имел место в советской печати.
Частным проявлением интереса к этим проблемам было возобновление работы над переводами китайских текстов, и труд Бичурина оказывал помощь исследователям. Рефераты и отдельные извлечения о тюрках принадлежали Ф. Хирту, а основная сводка, напечатанная в трудах Российской Академии Наук — Э. Шаванну. Несмотря на существенные достоинства перевода и комментария, а также привлечение новых текстов, пороком труда Шаванна является замалчивание им русских исследований. Труд Бичурина к этому времени насчитывал почти 50-летнюю давность, что было уже отмечено В. В. Бартольдом.
„Несмотря на все преимущества»—писал он,—которые дают автору основательное изучение китайских источников и несомненный талант к историческим обобщениям, пассив его труда, как мы постараемся показать, значительно превышает актив: вопрос о том, заслуживает ли эта часть книги (Общий обзор истории западных тюрок,—А. Б.) чести быть напечатанной в изданиях Академии Наук, представляется нам по меньшей мере спорным, Каковы бы ни были недостатки русских работ, едва ли можно утверждать, что для изучения истории входящих в пределы России областей в России сделано так мало, а в Западной Европе так много, чтобы Академия Наук имела основание печатать в своих изданиях работу западноевропейского ученого, для которого все написанное на русский язык как бы не существует".
Открытие на Орохоне рунических стел вновь оживило интерес к предшественникам древних тюрок — гуннам и связанным с последними народам. В прямой связи с этим развертывается новый цикл работ по гуннской тематике того же Кингсмилла, Хирта, Шаванна, Ширатори, Галуна, Пелльо, из русских ученых — Иловайского, Погодина, Веселовского, Панова и многих других, в значительной степени нашедших свое библиографическое отражение в известной сводке К. Иностранцева.
Импульсом для оживления интереса к китайским источникам о народах и странах „большой" Средней Азии явился успех экспедиций в Синьцзян. Русские первооткрыватели древностей Синьцзяна — Чокан Валиханов (1856), Регель (1879), Петровский (1882), Клеменц (1898) возбудили интерес русской и западноевропейской науки. Многочисленные открытия заставили вновь обратиться к китайским текстам. Работы К. Юара об оазисах и народах Синьцзяна, О. Франке о сако-гуннских племенах и их миграциях, Херманна и торговых путях, переводы Э. Шаванна, С. Леви о паломниках типа Ицзин и Укун, переиздания трудов Билла и Бретшнейдера и т. д. охватывают большое количество проблем по истории народов этих стран.
Все сильнее и явственнее выступают в этих работах империалистические захватнические стремления, обоснование расистской, пангерманистской точки зрения, развиваемой особенно активно в связи с тохарским вопросом. Наиболее откровенные заявления по этому вопросу принадлежат немецким ученым — от Э. Мейера до А. Херманна.
Характерный чертой этих исследований являлось сопоставление данных китайских источников с данными западных авторов, античных, древнеперсидских и других. Этим, кроме указанных авторов, занимался раньше Мар-кварт, работы которого еще В. Тураев характеризовал как „соединение огромной эрудиции с запутанностью изложения и недостатком критики". В согласии с этой оценкой были замечания В. Розена и В. Бартольда .
В содружестве с Марквартом работал Де Гроот, выпустивший два тома переводов китайских текстов о гуннах до н. э., весьма скептически встреченных Цахом, заявившим, в частности, что „транскрипция Гроота не имеет значения, точнее, прямо фальшива".
В 1917 г. в американском востоковедном журнале появился новый перевод Ф. Хирта о путешествии в Фергану Чжан Цяня. В Америке же была напечатана монография М. Говерна, претендовавшая на общую историческую сводку китайских известий в объеме, равном труду Бичурина, но не учитывавшая его. Подобные же недостатки свойственны были и последней работе аналогичного плана, выпущенной Эберхардтом в Турции, что было нами отмечено в специальной рецензии.
Широкое использование китайских источников по переводам, стоявшим по уровню во всяком случае не выше, если не ниже бичуринских, отмечу, например, у Тарна, Ростовцева и у других, концепции которых были подвергнуты критике в советской печати.
Проблемы, затрагиваемые в переиздаваемом труде Бичурина, получили развитие в исследованиях советских ученых. Напомним, что достаточно много внимания было уделено его труду в связи с работой над историей народов СССР. Широко пользовались трудами Бичурина В. Бартольд и Н. Кюнер. История гуннов и тюрок Средней Азии, отчасти северных народов, на основе источников, привлеченных Бичуриным, и некоторых дополнений к ним, отражена в наших работах. Проблемы истории народов Средней и Центральной Азии неоднократно освещались в работах С. П. Толстова. В связи с историей Китая и Синьцзяна прежде всего следует отметить дополнения к переводам Бичурина в работах Л. Думана. По истории Сибири и Средней Азии к Переводам Бичурина обращались и обогащали их критическими сопоставлениями с археологическим материалом и другими источниками С. В. Киселев, А. П. Окладников, М. П. Грязное, Л. П. Потапов, Л. А. Мацулевич, К. В. Тревер, А. Ю. Якубовский, Н. В. Пигулевская и многие другие.
Мы пытались в этих предельно сжатых выборочных данных показать развитие тематики, поднятой работой Бичурина.
История науки показала непереходящее значение его труда. По настоящее время имеет силу слова Н. Веселовского, сказанные о трудах Бичурина: „Он в полном смысле слова положил у нас начало изучению китайской империи и ее вассальных земель, возбудив интерес в обществе к крайнему востоку, показал, какую возможность имеет для изучения Средней Азии богатейшая китайская литература, проложил путь для работ другим синологам. К этому надо прибавить, что труды Иакинфа доселе почти не устарели и ни один исследователь прошлого Средней и Северо-Восточной Азии не может обойтись без них. Масса новых сведений, внесенных в науку отцом Иакинфом и отличное знание многих вопросов вполне искупают те недостатки, от которых его труды не свободны, которые к тому же были до известной степени общими всем ученым работам того времени".
С высокой оценкой Бичурина выступал В. Бартольд, который в 1923 году писал, что благодаря трудам Бичурина „русская синология еще в 1851 и 1852 гг. опередила западноевропейскую. Этим переводом почти исключительно пользовались ученые, писавшие в России, хотя бы на иностранных языках".
Были, правда, русские ученые и при жизни Бичурина и после его смерти, которые не оценили в полной мере его трудов, предпочитая обращаться за помощью к „заморским" авторитетам. И среди некоторой части советских ученых мы наблюдаем недооценку трудов Бичурина. Редко, скупо, всего два раза, да и то по отдельным трудам, оценен Бичурин в сборнике „Китай". Как справедливы слова самого Бичурина, который с горечью писал: „Привычка руководствоваться чужими, готовыми мнениями, неумение смотреть, особенно изданными на отечественном языке; своему-то как-то не верится; то ли дело сослаться на какой-нибудь европейский авторитет, на какого-нибудь, иноземного писателя, хотя тот так же не имел понятия о деле".
Однако прогрессивные русские ученые, и тем более советские ученые, с уважением относились и относятся к Бичурину, беспрестанно обращаясь к его трудам, особенно к „Собранию сведений".
Так, С. П. Толстов в специальном экскурсе в своей книге „Древний Хорезм", сравнивая с китайским подлинником переводы Бичурина Жюльена и Шаванна, приходит к выводу о несомненном преимуществе переводов Бичурина.