Когда отец девушки склоняется на сторону нового жениха, Бекежан задает ему вполне резонный вопрос: «Где ваши обещания?».

 

И, услышав в ответ уклончивое «Айналайын, ищи свою судьбу в другом месте», напоминает вероломному старику: «Я не одинок в этом мире. Когда подступает враг, вы находите меня, кроме меня, некому защитить ваш аул. И здесь я тоже найду выход».

 

А потом, вложив саблю в ножны стремительным движением, грозно прощается: «Кош!». И с этого момента начинается мой Бекежан.

 

Перед съемками фильма Султан Ходжиков собрал нас, актеров, прошедших кастинг.

 

- Бекежан, какой масти должна быть ваша лошадь? - спросил он меня, почесывая подбородок.

 

- Думаю, это должен быть вороной тулпар.

 

Недолюбливающий меня Ходжиков (не только

 

он, многие в те годы смотрели на меня как на выскочку и корыстолюбивого карьериста, за мной шлейфом тянулось слово «зять») ехидно бросил:

 

- Ха! Ошибаетесь, Бекежан должен сидеть на кляче.

 

- Может быть, - ответил я. - Вы режиссер, значит, вправе посадить и на клячу.

 

Султан-ага как ни в чем не бывало продолжал допытываться:

 

- Как вы себе представляете этот образ?

 

И тут мне в голову стукнуло:

 

- Все мы знаем Ермека Серкебаева. Прекрасный певец и интересный мужчина. Все алматинские девушки убиваются по нему. Но вот однажды в городе появляется более молодой и не менее знаменитый Муслим Магомаев. И девушки, оставив прежнего кумира, все свои симпатии обрушивают на него. Вот таким же было положение и Бекежана. Не появись Тулеген, Жибек полюбила бы его. Другого такого рыцаря, как Бекежан, в тех краях просто не было.

 

В глазах режиссера появилось нечто, похожее на теплоту, видимо, ответ ему понравился. С этой минуты у нас стали налаживаться отношения. Человек со сложным характером, Ходжиков оттаивал постепенно, большими друзьями мы с ним стали только ближе к концу съемок.

 

Когда я играл Жарасбая в драме Мухтара Ауэзова «Выстрел на перевале», то увидел в образе этого бая отголоски своего Бекежана. Этот персонаж - антипод народного любимца, конокрада Бахтыгула. Нужно очень внимательно читать текст рассказа, вникнуть в его смысл, чтобы понять: а Ауэзов-то настоящим героем делает Жарасбая-думающего человека с тонким, ироническим складом ума. Такие качества были присущи Абаю. Поняв это, я постарался показать своего героя мыслителем и философом.

 

По большому счету, я для любой своей роли отсекал частичку своего «я», вкладывая в героев все свои отрицательные и положительные черты - и доброе, и стыдное. Так было уже с Айдаром, где я только делал заявку на театрального актера. Когда я, оскорбленный, униженный и раздавленный смехом старших коллег, выходил после первой неудачной репетиции из театра, в душе стал просыпаться дьявол. «Я смогу, я сделаю», - пообещал самому себе. С того дня яростно репетировал. Зубрил и мысленно проигрывал роль везде - в автобусе, на отдыхе за городом, в гостях. Оказавшись дома, детей заставлял укладывать пораньше, и сам торопился в спальню, потому что там у меня проходили самые плодотворные и осмысленные репетиции.

 

Майра, мой первый критик и режиссер, не щадила меня. «Тебе не хватает сценического мастерства, ты скован, - говорила она, заставляя чеканить роль. - Зритель не видит погоню. То, как ты убегаешь со своей возлюбленной, должно отразиться на твоем лице. Текст-то авторский, но какой ритм и подтекст будут в него вложены, - зависит от тебя. Ты актер, но ты не пешка. И ты имеешь право где-то не соглашаться с автором».

 

...«Мямля», - подумал я про Еламана, прочитав текст только что полученной роли. Готовясь к ней, я мучительно искал сцену, где мой герой наконец проявит себя настоящим мужчиной. И однажды, услышав монолог Танирбергена (он называет свой народ бесхарактерными, бесхребетными существами, тупо пасущими скот), сказал, что мне только ради этих слов стоит сыграть роль Еламана. И забрал монолог у Ануара Молдабекова, чтобы сделать апарт: оставшись наедине со зрителем, посылаю ему в финальной сцене похожие на пощечину мысли-упреки. А потом после паузы чуть слышно произношу: «Прости!.. Придет время, и над тобой взойдет яркое солнце, ты проснешься...». Рывком поднимаю Акбалу, соединяю наши руки красным шарфом, и мы медленно уходим....

 

Однажды, произнося этот монолог, я так вошел в роль, что видел перед собой не актрису, а саму Акбалу и, оскорбленный ее уходом к другому мужчине, тем, что она разрушила семью, бросила нашего ребенка, со всего размаху влепил ей пощечину. Акбала отлетела в сторону, а у меня перед глазами стояла сцена: я, Еламан, отсидев в тюрьме, вернулся в аул, а там меня ждал остывший очаг... От неприкаянности, от одиночества в этом мире на глаза наворачивались слезы. Музыка, написанная ГазизойЖубановой кэтому спектаклю, только усиливала драматизм ситуации. Прежде чем разразиться аплодисментами, зритель выдохнул: «Ох! Барекельдi!» (это слово у казахов обозначает высшую степень восхищения).

 

Фарида Шарипова, держась за щеку, несколько дней не разговаривала со мной, даже пожаловалась на меня Мамбетову.

 

...«Неужели я буду играть такую бесцветную роль?» - думал я про Маттиаса Клаузена. Наш зритель да и мы, актеры, привыкли к спектаклям, где много движения, танца, песен, экспрессии, а здесь - драматургия мысли. Был момент, когда я едва не отказался от роли. К счастью, своими сомнениями не успел поделиться с режиссером.

 

Пролистывая однажды вечером дневник с ежедневными записями (его я веду с молодости), наткнулся на запись: «28 января, 1968 год. МХАТ, два «Лжеца». В ту зиму я добился творческой командировки в Москву, чтобы увидеть постановки столичных театров. В один из дней побывал сразу на трех спектаклях. Последним был «Милый лжец». Два актера, Анатолий Кторов и Ангелина Степанова, разговаривали друг с другом четыре часа. Зрители (большей частью это были интеллигентные старики, которые в антракте беседовали на французском) смотрели, вернее, слушали их, затаив дыхание. Я очень устал в тот день, от сырой московской погоды загрипповал, к тому же не все понимал из того, что происходило на сцене. В какой-то момент, не выдержав, уснул. Но лица московских зрителей не давали мне покоя: чем же их так привлек этот спектакль-диалог? И я пошел на «Милого лжеца» еще раз. В этот раз философский разговор, звучащий со сцены в исполнении двух великих актеров, увлек меня. Это было похоже на чтение захватывающего романа.

 

Казалось бы, одна строчка в дневнике, но она помогла мне наполнить своего Маттиаса кровью и плотью, два с половиной часа держать зрителя в напряжении и уйти из зала, где тебя держат на мушке тысячи глаз, победителем.

 

...Иногда слышу: вы столько лет подряд надеваете маски других людей. Они не мешают вам жить своей жизнью? Нет, я профессионал и умею отделять сцену от жизни. А сегодня утверждаюсь в мысли, что актеры гораздо меньше подвержены надеванию масок в жизни, чем некоторые публичные люди. Что такое пресловутый имидж? Та же маска. Человек выбирает себе (или ему выбирают) некую роль и вполне серьезно играет ее по жизни. То есть перестает быть собой. Такое сознательное притворство с корыстными, обратите внимание, целями. А актерская игра - дело, по сути, бескорыстное. К подобному карнавалу жизни не причастное.